Клизма романтизма. Путеводитель по постсоветской архитектуре Петербурга - Александр Владимирович Семенов

2007–2010 гг.

Подходил к концу июнь 2008 года, и Петербург наслаждался очередным коротким летом. Завершившийся только что Петербургский международный экономический форум принес городу контракты на рекордные суммы, экономика была на подъеме, только что открылся завод General Motors. На этом празднике белых ночей и стабильности не рад был, казалось, только архитектор Александр Миронов. Он нервно ходил по офису, снова и снова прокручивая в голове последний разговор с губернатором, – она только что разнесла его уже третий по счету проект второй сцены Молодежного Театра на Фонтанке. «Это не театр, это вокзал, причем не пассажирский, а грузовое отделение!», – кричала Валентина Матвиенко. «Такая архитектура может быть только в периферийных районах города», – вторила ей глава КГИОПа Вера Дементьева.

Спустя месяц Россия вступит в войну с Грузией, подведя черту политике сближения с Западом. А осенью мир начнет трясти – придет мировой финансовый кризис, сотни компаний разорятся, сотни проектов будут свернуты. Эпоха капиталистического романтизма вступала в предсмертную агонию.

Естественно, архитектор Миронов не мог знать этого, но в то же время не мог он и не замечать изменения сложившегося за годы порядка вещей в архитектурной практике. Активное вмешательство властей в архитектурную деятельность, нетипичное для свободной и индивидуалистической эпохи капрома, раздражало зодчего. В ноябре того же года был уволен главный архитектор Петербурга Викторов – за нелояльность проектам Смольного, – после чего должность стала формальной, перейдя к заместителю председателя КГА.

К тому времени Миронов работал над проектом молодежного театра уже два года – задача стояла сложная. Во первых, было необходимо сохранить редчайшие шуховские фермы, оставшиеся от построенного на этом месте в 1901 году летнего театра «Буфф». Во вторых, нужно было сохранить два каменных дореволюционных флигеля и построить при этом новую сценическую коробку, оснащенную по последнему слову техники. Ответственности добавлял тот факт, что театры в городе не строились последние 40 лет, историческая миссия толкала Миронова на эксперименты.

«Архитектор должен проявлять свою индивидуальность», – говорил он в одном из интервью, признаваясь, что вдохновлялся постмодернизмом Лондона конца XX века. Проект, отвергнутый Матвиенко, предполагал разбавить приземистый силуэт пластины основного объема театра новыми высотными акцентами – массивной бетонной сценической коробкой и двумя симметрично расположенными башнями со стеклянными куполами и шпилями. В финальном проекте все доминанты пришлось укоротить. «Нам пришлось загонять творчество в жесткие рамки», – сетовал архитектор. – «Здание спрятано за садом, его бы не было видно с набережной, но нас ограничили в габаритах. В корне неверно требовать от архитектора следовать некой условной петербургской эстетике, – это превращает творчество в ремесло».

Пропало по пути к реализации и значительное количество остекления, зато появился портик, а укороченную сценическую коробку стал венчать треугольный фронтон. Различные по архитектуре части здания: – правое и левое крыло, центральная зона, новая сцена – объединены металлической арочной колоннадой, отсылающей к скрытым внутри здания шуховским фермам. Исторические дугообразные конструкции с двумя рядами промежуточных опор уже не несут никакой инженерной функции, но по-прежнему формируют внутреннее пространство зала. Укороченные башни лишились заложенных в проекте куполов и шпилей и теперь больше напоминают садовые фонари. В целом здание вышло крайне деликатным по отношению к природному окружению Измайловского сада. Игра стекла, кирпича, известняка и ажурных металлических колонн наделяет его чертами садового павильона.

Наступление власти на свободу творчества было признаком завершения уникальной эпохи вседозволенности. Архитекторам приходилось подстраиваться под меняющиеся условия, идти на уступки, и этот театр, построенный на излете капрома, можно считать первой ласточкой новой, современной архитектуры, – архитектуры компромисса.

Тело Петербурга до сих пор изрезано шрамами, однако заметить их с каждым годом становится все сложнее – лакуны в застройке, оставшиеся на месте уничтоженных снарядами зданий, затянулись соединительной тканью древесных крон или новых строений. Есть, однако, среди этих протезов и золотые, всеми силами напоминающие о себе и кричащие о своей «инородной» природе. Таков и наш сегодняшний герой.

Солнечные переливы на фасадном стекле ТЦ «Адмиралтейский» обращают на себя внимание еще с Сенной площади. Будучи полностью подчиненной историческому контексту в габаритах, форма здания с лихвой отыгрывается за счет самобытных средств своего визуального языка. Массивные пилястры словно расталкивают дореволюционных соседей, высвобождая пространство для текучей, как свет в кривых стеклах, современности. Гигантский витраж сбивает масштаб, издевается над окружением и законами тектоники: над полукруглым фронтоном, над капителями пилястр, словно в воздухе парит массивный ступенчатый карниз-арка. Из плоскости стекла выдается эркер, акцентирующий парадный вход в здание и подчеркивающий ось симметрии.

Впрочем, новизна облика торгового комплекса условна: украшать витражами торговые объекты придумали задолго до капиталистического романтизма, в этом смысле в ТЦ «Адмиралтейский» можно увидеть прямого наследника Елисеевского магазина или торгового дома Мертенса. Да и повсеместное использование гранита в фасадной отделке – не только дань моде, но и следование старой петербургской традиции. Продолжая инсинуации, в постройке можно прочитать метафору «окна в Европу» или заметить отсылку к петербургским набережным, закованным в гранит. Начало двухтысячных для архитектора – это лавирование между копанием в собственном прошлом (откуда мы?) и черпанием вдохновения на Западе (куда мы идем?), поэтому мы найдем здесь и оммажи к постройкам западных постмодернистов.

Так, на пилястры торгового центра архитекторы поместили упрощенную капитель Майкла Грейвса – прямая цитата «в лоб», порицаемая в западном постмодерне, отлично работает на русской земле, да и запрещал ли Вентури копировать современников – вопрос спорный. Кроме того, в пластике фасада видятся формы лондонского вокзала Чаринг Кросс, перестроенного архитектором Терри Фаррелом. Осевая симметрия, полукруглый фронтон, пилоны, фланкирующие витраж с эркером, даже расстекловка – Петербург теперь часть западного мира, и то, что возможно у них, теперь позволено и нам.

Торговый комплекс был построен за рекордные сроки – 10 месяцев. Капитализировать пустоту необходимо было как можно быстрее, каждый час в хронометрии новой эпохи – это час упущенной выгоды. Сегодня возведение подобной постройки сопровождалось бы градозащитными протестами, общественными слушаниями и, вероятно, было бы отменено градсоветом, но в 2001 году архитектор был свободен, как никогда. Главным образом из-за этого контраста эпох ТЦ «Адмиралтейский» и вызывает оторопь: рассудок зрителя силится понять, как это было возможно здесь, в историческом центре, погруженном в формалин ЮНЕСКО, – а разве не таких