Вторая часть
От Рождества до Пасхи
Глава пятая
Рождество и Святки
Рождество — 19 января
— Его описание бессмысленно — Много звезд, много ягод (день умножен) — Романкалендарь. (Рождество) — Феоктистов и фейерверк — Два Петра — Звезда и звук — Святки — Кружева и запятые — Роман-календарь. (Святки) — Народные гадания — Крещение воды —
Описание новогоднего праздника имеет мало смысла. По идее, тут нет чуда: праздник является точно в срок, всем известен, для всех примерно одинаков: елка, игрушки, гирлянды, звезда наверху, подарки внизу, хвойный запах, бенгальские огни, ведрами салат оливье, шампанское, телевизор со Спасской башней и замирающими на каждом ударе курантами. И все же это сущее чудо; мы веруем — тут лучше сказать верим, — что сию секунду, когда на Спасской башне ударят в шестой раз, время потечет заново.
Это неописуемо и необъяснимо, это прежде всякой мысли — вера в новое начало.
Кто-то считает до двенадцатого раза и так же свято верит, что тут и есть начало времени.
Это ощущение мгновенно: в нас поселяется время; эти первые секунды (кому повезет — часы, которые он проведет до сна) мы живем с ним синхронно. Мы и есть время. Оно вернулось — вышло из-под Покрова, вернулось в Москву и совпало с ней. Такой миг совпадения, совершенного единства с временем в году всего один: вот он, сопровождаемый звонами бокала о бокал. Только в этот момент сей звон означает много большее, нежели простую здравицу: мы пьем время, мы играем в его начало. Звуки его «начальны», дробны, они не сумма, но каждый по одному.
Единица и множество еще не вступили в спор; все цифры дружны: хороводом встают по циферблату.
День умножен
Рождественские церемонии в Россию только возвращаются; пока они существуют как будто отдельно от новогодних; тут начинается умножение праздника.
Само Рождество у нас раздвоилось; кто-то отмечает его по новому календарю — 25 декабря, вместе с Европой; большинство — по старому, 7 января. Но в эти дни это неважно. У нас так силен Новый год и его притяжение, так ясно ощутимо чудо начала времени, что две рождественские «точки», стоящие по обе стороны от 1 января, скорее, обозначают размах новогоднего праздника, нежели спорят между собой.
Границы рождественского сезона размыты. Ему предшествует Никольщина (см. выше) и Санта Клаус, непременный участник рождественского действия. И до того Пророки (см. еще выше) проходят в настроении предновогоднем; на Рождество они являются волхвами.
После 7 января тянется длинный шлейф Святок: до Крещения все продолжаются праздники. Все вместе, в декабре и январе, с ожиданием праздника и его послевкусием, может продлиться до полутора месяцев.
И в середине этого кратера светятся первые дни, которых несколько, и непонятно, который из них более первый. Они идут не один за другим, а как-то вразбивку и под углом один к другому. Проходят как будто разом, и вместе с тем тянутся ежесекундно, словно веселая компания застряла в дверях. Наверное, это когда-нибудь пройдет, и московский человек окончательно переадресует праздник в Рождество. Но пока все длится эта праздничная мешанина, и после новогоднего начала спустя шесть дней приходит новое, рождественское начало, и те же, в принципе, церемонии, те же ощущения (совпадения с вернувшимся временем) мы повторяем вновь.
Большой клубок Москвы делает в эти дни несколько витков разом.
*6 января — Навечерие Рождества Христова, или Рождественский сочельник
Свет, ожидаемый верующими три месяца, с самого Покрова, вот-вот явится. Соревнование этого близкого света и еще властвующей тьмы достигает у них в этот вечер наивысшего напряжения. С этим связана максимальная душевная сосредоточенность (строгий пост).
Сочельник — от сочива. Изначально: сушеные хлебные зерна, залитые водой. Позднее сочиво, или кутья, — это уже ячменный или рисовый взвар с медом, ягодами и плодами. Пекут сочни с ягодами, блины, оладьи и пироги — все постные, с такой же начинкой: горохом, картофелем, кашей.
На Святой вечер хозяин не выходил из дома, чтобы весной скотина не плутала по лесам и болотам. Считают звезды: много звезд — много ягод, хороший приплод у скотины. Девица слушала, откуда залает собака: в той стороне к ней собирается свататься жених.
*7 января — Рождество Христово
Тьма небесная, которая после Покрова (над ним) собиралась три месяца, в эту полночь — в эту секунду, когда приходит полночь, — разрешается светом, словно Господним фейерверком. Свет спускается по этажам горнего мира (от звезды вниз, по ветвям новогодней ели) — вниз, к людям.
По этажам: все же это другое, не новогоднее пространство.
Чертится маршрут звезды; за ним следят волхвы — Мельхиор, Гаспар и Валтасар.
Звезда останавливается над пещерой, куда на ночь загоняют скот, — здесь она находит Иисуса. Тьма пещеры повторяет, подчеркивает тьму декабря; там вчера было темно так, словно завтрашнего дня не предвиделось. Тем ярче над пещерой, ямой вчерашнего мира, раздвигая, побеждая пещеру (небытия), разгорается первая звезда.
Время начинает ход: это мгновение разделяет историю на до и после Рождества Христова.
И тут, как в Новый год, совершается чудо начала времени, и тут начинается его питие, разница в том, что встречающие Рождество пьют свет, делаются одно и то же со светом.
Вот еще разница между Новым годом и Рождеством (московская подсказка). Улица Рождественка в Москве почти незаметна. Та, что мимо «Детского мира» идет от центра до бульвара. Рождество и детство тут нечаянно оказались связаны. До Кузнецкого Моста (один квартал) Рождественка еще полна народу: справа, внутри квартала — метро. За Кузнецким минимум движения; если кто и идет туда, только в архитектурный институт.
Далее вовсе никого. А там порядочно идти — до бульвара, мимо высокой колокольни монастыря.
Рождественский женский монастырь, один из древнейших в Москве, незаметен и тих: предмет праздника сохраняет таинство. В этом и разница: Новый год открыт и шумен, Рождество же сразу после явления звезды как будто суживается и затихает — прячет младенца. (Надо думать — при царе-то Ироде!). Через неделю празднуется Обрезание Господне: большой праздник, и притом чин его проведения тайный, закрытый, где служат избранные монахи, малые числом. Этот праздник вовсе невидим — а у нас на дворе Старый Новый год. В этом и разница: Новый год — это праздник вовне, вширь, вверх, Рождество — вовнутрь, вглубь.
Церемонии диаметрально противоположны; так же и улица — сейчас она спрятана, а как, к примеру, могла бы выглядеть Рождественка, если бы называлась, скажем, Новогодним переулком?
*Считается, что праздничную атрибутику (елку, свечи и на макушке звезду) в XVI веке ввел реформатор Мартин Лютер. Елка и свечи символизировали звездное небо.
Праздничная метафора Лютера рассаживала ангелов по ветвям великого (хвойного) древа. Земля была укрыта под небесной елкой, как новогодний подарок людям. Весь «еловый» мир (arbor mundi) был понятно — «поэтажно», иерархически — устроен и устойчив. Этот мир был способен к росту (продвижению в небо, к ангелам). Это в понимании Лютера возвышало христианина над язычником, помещало человека в божье пространство.
И все же его метафора отдает мифом. Мир есть ель.
Лютер боролся с язычеством и даже елку свою полагал заменой прежнего новогоднего символа, «майского дерева» (язычники-германцы отмечали смену года 1 мая). Но в итоге одно дерево заменило другое; корнями елка Лютера уходила в глубину, под «плоскость» язычества.
*На Рождество 2002 года мы ходили в Донской. Мороз в ту зиму стоял ужасный, по дороге из метро так хватал за щеки, что пришлось занавесить лицо шарфом, как паранджою. Выстудило даже нищих у ворот. У главного храма на высоком сугробе стояла елка, в ногах у елки помещалась икона Рождества, большая, обойденная огоньками. Ниже елки весь сугроб был заставлен лесом свечей. Большинство потухло, но некоторые, точно опята, стоящие семьями, общим огнем успевали растопить вокруг себя снег и уйти в глубину, спрятаться от ветра. В сих малых пещерах снежной горы они продолжали гореть.
Тут я вспомнил веселый рассказ одного американского писателя про страшные калифорнийские (?) морозы: они были таковы, что в тамошней деревне на лету замерзали петушиные крики. Потом, весной, крики оттаивали и петухи кричали умноженно. А я все думал — что петух? кукареканье — ерунда. Может ли на нашем морозе застыть огонь на свечке? Остановиться, замереть и стать камнем (живым), чтобы его можно было носить за пазухой.
