Дело о заговоре «пашковцев»
В апреле 1912 года в особом присутствии петербургской судебной палаты слушалось нашумевшее в Петербургской губернии дело об убийстве в Ямбургском уезде полицейского пристава. Причем речь шла не просто о тяжком уголовном преступлении – покушении на представителя закона. Более того, злоумышленников обвиняли в том, что они совершили убийство по идейным соображениям, будучи активными участниками религиозной секты «пашковцев».
Не исключено, что «пашковцев» просто сделали «крайними», чтобы, воспользовавшись удобным случаем, представить их чуть ли не бандой уголовников. А все потому, что «пашковцы» покушались на незыблемость православной религии, служившей одним из устоев государства. По версии следствия, уездный пристав 2-го стана Ямбургского уезда Петербургской губернии отставной ротмистр Грицай-Лукош вел в губернии активную борьбу с «пашковцами». Одним из гнезд секты служила мельница братьев Гавриловых в полумызе Рягель, где происходили запрещенные собрания «пашковцев».
Что же это была за секта? Появилась она еще в середине 1870-х годов, а во главе нее стоял отставной гвардейский полковник граф В.А. Пашков – представитель богатой дворянской семьи, крупный землевладелец и заводчик. Он проповедовал протестантско-мистическое учение некоего английского лорда Редстока, побывавшего в Петербурге в 1874 году и имевшего немалый успех в аристократических кругах столицы. Петербургских последователей этого проповедника называли поначалу «редстокистами». Среди них оказались церемониймейстер царского двора, ближайший друг императорской семьи граф М.М. Корф, министр путей сообщения граф А.П. Бобринский, деятельные великосветские дамы – княгини В.Ф. Гагарина, Н.Ф. Ливен, генеральша Е.И. Черткова. Их большие материальные возможности помогли поставить дело на солидную основу.
«Пашковцы» стали достаточно редким явлением: если обычно подобные секты зарождались в простонародье и потом уже некоторые из них, как, например, хлыстовство, переходили в высшие слои общества, то здесь произошло наоборот: «пашковская вера» из среды аристократии стала распространяться в «низших» слоях общества.
Учение «пашковцев» нашло своих последователей на Украине и на Кавказе, однако центром оставался Петербург. Первыми основателями новых евангельских церквей в провинции были петербургские аристократы, усердно проповедовавшие новую веру в своих имениях. Многочисленные группы «пашковцев» при непосредственном участии проповедников из Петербурга появились в Нижегородской, Московской, Тульской, Калужской и других губерниях. Частые миссионерские поездки Пашкова и Корфа на Кавказ и Украину тоже завершались образованием там евангельских общин. Книгоноши «Общества поощрения духовно-нравственного чтения» организовали собрания «пашковцев» в губерниях Поволжья. А в селах Тверской и Ярославской губерний общины открывали местные жители-крестьяне.
Чтобы объединить последователей веры, аристократы-«пашковцы» провели первый в истории России съезд неправославных христиан. Не будем сейчас вдаваться в подробности тогдашних религиозных разногласий православных и неправославных христиан, отметим другое: вполне понятен тот факт, что государство, считавшее православие одной из своих незыблемых опор, негативно относилось к подобной «подрывной» деятельности пашковцев.
Итак, вернемся в Ямбургский уезд. В один из темных осенних вечеров 1910 года, когда пристав Грицай-Лукош, сидя в своем кабинете у письменного стола, занимался служебной работой, к окну подкрался преступник и выстрелил в отставного ротмистра. Ранение в голову оказалось смертельным, через два часа Грицай-Лукош скончался.
Прибывшие полицейские зафиксировали, что убийство было тщательно продумано и спланировано, а потому на следы преступника выйти удалось не сразу. Чтобы осуществить свой замысел, злоумышленник разобрал часть забора, окружавшего усадьбу где жил пристав, пробрался в сад и засел под яблоней, росшей у самого окна кабинета. Раскидистые ветви яблони послужили убийце идеальной рогаткой для ружья. После убийства преступник скрылся тем же путем, каким пробрался к месту засады.
Подозрение в преступлении пало на служившего раньше на мельнице Гавриловых двадцатилетнего Федора Павлова. Он был на плохом счету: в свое время Грицай-Лукош составил на него три протокола, в том числе один – за ношение револьвера. Улики против Павлова оказались настолько вескими, что его задержали и взяли под стражу. Объяснения его оказались путаными и сбивчивыми, что только усилило подозрения сыщиков.
В участии в убийстве пристава заподозрили и хозяев мельницы – братьев Исая и Матвея Гавриловых, а также их «подельника» Ивана Гришина. По версии следствия, когда их всех арестовали, Федор Павлов на допросе у судебного следователя сознался в убийстве и сперва объяснил, что пошел на это злое дело из личной мести за придирки к нему пристава, но потом изменил свои показания, так что преступление предстало тщательно спланированным заговором сектантов-«пашковцев» против представителя закона.
Павлов поведал, что на убийство его подговорили братья Гавриловы, которые, как люди «пашковской веры», хотели избавиться от преследовавшего их пристава. А все потому, что приставу стало известно о тайных собраниях «пашковцев» на мельнице. Исай Гаврилов первым предложил Павлову убить пристава за десять рублей «на всем готовом», то есть ружье, картечь и порох давали ему братья Гавриловы. Чтобы обеспечить Павлову алиби, договорились, что тот будет находиться весь вечер на мельнице в обществе свидетелей «пашковской веры», которые потом скажут, что видели его там в часы убийства. А Павлов тем временем вылезет с мельницы, сделает грязное дело и незаметно вернется обратно.
По словам братьев Гавриловых, Павлов будто бы долго не соглашался, но когда ему прибавили еще пять рублей, то он не устоял и пошел на убийство, «имея личную злобу против пристава». Гавриловы велели ему молчать и не сознаваться, если даже будут «рубить голову». Так он и сделал, но потом, как он сам заявил, его начала мучить совесть, и он сознался. Причем Павлов сказал самые главные слова: будто бы Гавриловы прямо говорили ему – «пристава нужно прикончить, так как он мешает им молиться»…
17 апреля 1912 года дело об убийстве пристава Грицай-Лукоша слушалось в суде. И здесь версия следствия о заговоре «пашковцев» против государства стала рассыпаться, как карточный домик. На вопрос председателя о виновности утвердительно ответил только Павлов. Остальные отрицали свою вину и валили все на Павлова, который будто бы сам лично мстил за себя преследовавшему ему приставу.
Впрочем, и сам Павлов на суде отрекся от своих прошлых показаний про заговор поклонников «пашковской веры» и заявил, что убил пристава из личной мести. Более того, он сказал, что никаких соучастников у него не было, а Гавриловых он вообще оговорил – за то, что они лишили его работы на мельнице.
Однако выступившие на суде свидетели сообщали, что Павлова часто видели на мельнице вместе с братьями Гавриловыми. А по словам пристава Веселовского, он допрашивал отца Павлова, и тот поведал, что сын ему лично, как отцу, признался: на убийство его подговорили братья Гавриловы.
Одним словом, дело становилось до крайности неясным и запутанным. Тем не менее особое присутствие судебной палаты согласилось с версией о заговоре, признав всех подсудимых виновными, и приговорило их к каторжным работам. Однако распределение наказаний выглядело довольно странным: непосредственный исполнитель убийства получил двадцать лет каторги, а братьев Гавриловых, признанных заказчиками преступления, отправили на бессрочную каторгу…
События, произошедшие в апреле 1911 года в деревне Мурино близ Петербурга (тогда Мурино относилось к С.-Петербургскому уезду С.-Петербургской губернии, теперь – к Всеволожскому району Ленинградской области), получили широкий резонанс в обществе. Речь шла о кровавой стычке между муринскими крестьянами и военным патрулем расквартированного поблизости 147-го пехотного Самарского полка. Столкновение, которое современники назвали «муринским побоищем», закончилось трагически и привело к человеческим жертвам.
По соседству с Мурино, в местности, которая и сегодня носит название Медвежий стан, с середины XIX века находились погреба Охтенского порохового завода. Охраной этих стратегических объектов занимались расквартированные в Медвежьем стане батальоны Новочеркасского и Самарского полков, а потом и 200-го Ижорского полка. Для них были выстроены казармы, которые и ныне используются по своему прямому назначению (тут размещается воинская часть МЧС), а также различные инженерные сооружения – в том числе и сохранившаяся поныне водонапорная башня.
Деревни и села в округе изобиловали хулиганами и всякого рода «темными личностями», да и, правду сказать, солдаты Самарского полка дисциплиной не славились. Между местными мужиками и солдатами нередко возникали скандалы, заканчивавшиеся драками. Поэтому командиру Самарского полка пришлось сократить отпуска солдат, а в «опасные» деревни отпускали только «наиболее надежных». Более того, чтобы солдаты не могли самовольно покидать полк, на Муринском шоссе у моста через Охту установили военный пост, в обязанности которого входила проверка отпускных билетов солдат, а также возвращение в казармы ушедших в «самоволку».
