И. Капустина - Музей Винсента Ван Гога

Выдвинутые вперед и одновременно распластанные на плоскости, но не сливающиеся, с тщательно прописанным каждым цветком, они напоминают японскую икебану. Подсолнечники, возникающие из светящегося желтого фона, указывают на свою прямую причастность к солнцу, они и должны были играть роль маленьких «солнц» в декорации Желтого дома. Винсент писал Эмилю Бернару: «Мечтаю украсить мою мастерскую полудюжиной „Подсолнечников“ — декорациями, заключенными в тонкие рамки, окрашенные французским суриком, в которых яркие или приглушенные хромы засверкают на различных синих фонах, начиная с самого бледного веронеза и до королевской синей, — нечто вроде эффекта витражей в готической церкви».

Ван Гог был счастлив, что Гоген оценил «Подсолнечники», об этом он многократно писал брату: «Знаешь, они исключительно нравились Гогену; он… даже сказал мне: „Да, вот это цветы!“» «Гоген… просто влюблен в мои „Подсолнечники“…» «Гоген был бы рад иметь один из них, а я хочу доставить Гогену настоящую радость. Поэтому, раз он желает получить одну из этих картин, я повторю ту, которую он выберет».

Позже Винсент писал о своем пристрастии к этим цветам: «У каждого своя специальность: у Жаннена — пионы, у Квоста — штокрозы, у меня — подсолнечники».

В апреле 1889 после нескольких приступов болезни Ван Гог принял решение переехать в лечебницу для душевнобольных при монастыре Сен-Поль-де-Муссоль в городке Сен-Реми, неподалеку от Арля. Директор клиники разрешил художнику работать и даже предоставил ему отдельную комнату под мастерскую, из ее окна открывался прекрасный вид. Живописец также мог выходить за пределы больницы, находившейся в бывшем августинском монастыре XII–XIII веков, и гулять по окрестностям, которые были на редкость красивы и разнообразны — оливковые рощи, поля, засеянные пшеницей, виднеющиеся вдали отроги Альп. Ван Гог искал этого одиночества, чтобы никто и ничто не мешало ему отдаться живописи целиком и безраздельно. Трагически «освободившись» от всех прошлых планов, интересов и обязательств — общественных, бытовых, социальных, — навсегда оставив свои мечты по подготовке почвы для искусства будущего, художник, наконец, полностью сосредоточился на своем собственном, и его живопись обнаружила новые, еще неведомые возможности. Большинство исследователей творчества Ван Гога считают последний период жизни мастера высшим выражением его гения.

Несмотря на три тяжелых приступа, один из которых был очень длительным, Ван Гог за год пребывания в Сен-Реми создал более ста пятидесяти картин и около ста рисунков и акварелей. В основе этого порыва лежало желание изжить страх перед Югом, где он вынужден был оставаться и с чьим климатом и сам художник, и врачи связывали его болезнь. Со слов многих жителей Арля, Ван Гог знал, что причинами эпилепсии считаются солнце и мистраль, влияющие на нервную систему, и подобные припадки — не редкость среди арлезианцев. Юг для него стал зловещим символом болезни и неминуемой гибели, тоски и безысходности, одиночества и враждебности природы — всего того, что нужно преодолеть и от чего необходимо освободиться.

В новом месте мысли Винсента все чаще обращались к Северу, к родной Голландии — здоровой, реальной и прочной, дающей опору и уверенность в своих силах. Теперь повсюду он искал «голландские» мотивы, как бы стремясь обрести в них покой.

Само преобладание в полотнах этого периода зеленого цвета всех оттенков — цвета Севера, молодых всходов, весны, свежести — говорит о поисках покоя, отдохновения и духовного равновесия среди природы. Ван Гог уже больше не стремился взглянуть «в лицо» полуденному солнцу, сияние его красок меркнет, колорит становится сдержаннее, приглушеннее, в нем преобладают земляные оттенки. Именно в земле — первостихии его голландского цикла, спасительной тверди, противоположной огненному светилу, — он искал теперь успокоения. Нередко Винсент спускался за ограду своей лечебницы и писал «куски» полей и лугов, часто вплотную, почти зарывшись лицом в благоухающие сочные стебли.

Эту нарядную бабочку на фоне аронника Ван Гог увидел в саду клиники: «Вчера я рисовал большую, довольно редкую ночную бабочку… У нее были удивительно благородные цвета — черный, зеленый, белый с карминовыми рефлексами, отсвечивающими слегка зелено-оливковым. Она очень большая. Чтобы ее написать, надо было ее умертвить, жаль. Такое красивое существо!»

Заросший плющом больничный сад и виды из окон давали достаточно тем для творчества: «С тех пор, как я здесь нахожусь, одичавший сад с большими елями, под которыми растет высокая и неухоженная трава, перемешанная с борвинком разных сортов, не перестает снабжать меня материалом для работы». Нередко Ван Гог использовал заимствованную из японских гравюр «лягушачью перспективу», применяющую взгляд на мир снизу, с уровня земли. Именно так написан «Подлесок», в котором нет ни неба, ни солнца, а только жизнь, происходящая на земле, между стволами деревьев. Внимание художника сфокусировано на том, как свет проникает через густую крону и падает на заросшие стволы деревьев и на землю. Игра тени и света на картине приводит к почти абстрактному орнаменту, возникающему из-под прыгающей кисти и заполняющему почти все полотно.

Ван Гог всегда отрицал плоскую, как у Гогена, окраску, красиво покрывающую холст, но нейтральную по отношению к движению кисти, утверждая, что в самом прикосновении ею к холсту, в манере набрасывать быстрые точные мазки передаются темперамент и характер живописца. «Мне хочется работать так, чтобы все было ясно видно каждому, кто не лишен глаза», — писал он. «Художник, работая на воздухе под ветром, солнцем и взглядами зевак, заполняет холст кое-как, по мере сил, но вместе с тем схватывает в натуре то, что в ней есть подлинного и существенного, а в этом-то и состоит главная трудность». Мастера не удручало, если «холст выглядит грубым», он любил резкость, этакое «беспутство в живописи». Гоген также писал о разнице их манер: «Ван Гог любит все случайности густого наложения краски… я же ненавижу месиво в фактуре…»

Когда по состоянию здоровья Ван Гог не мог писать в окрестностях и саду лечебницы, он изучал репродукции своих любимых мастеров — Милле, Рембрандта, Делакруа. Винсент любил копировать гравюры с работ этих художников, часто привнося в них существенные изменения — свою манеру письма и колорит. Художник сообщал брату: «Ты очень меня порадовал репродукциями с Милле. Работаю над ними не покладая рук, и это подбадривает меня: я уже начинал постепенно опускаться, не имея возможности видеть произведения искусства…»

«Уверяю тебя, — продолжал он, — что мне страшно интересно делать копии, и, поскольку сейчас у меня нет моделей, я при помощи этих копий не заброшу работу над фигурой… Я использую черно-белые репродукции Делакруа и Милле, как если бы это были реальные жизненные сюжеты. А затем я импровизирую цвет, хотя, конечно, не совсем так, как если бы делал это сам, а стараясь припомнить их картины. Однако это „припоминание“, неопределенная гармония их красок, которая хотя и не точно, но все-таки ощущается, и есть моя интерпретация… Многие люди не признают копирования, другие — наоборот. Я случайно пришел к нему, но нахожу, что оно многому учит и — главное — иногда утешает. В таких случаях кисть ходит у меня в руках, как смычок по скрипке, и я работаю исключительно для собственного удовольствия. Сегодня начал этюд „Стрижка овец“ в гамме от лилового до желтого».

Данная работа является свободной копией «Пьеты» Эжена Делакруа с литографии. Ван Гог много писал о ней, сам сюжет страданий, смерти и оплакивания Христа очень волновал его и был отнюдь не случаен в контексте жизни и сокровенных чувств художника в тяжелый для него период. Смерть как избавление от незаслуженных мук, оплакивание матерью, чудо воскресения, милосердие и помощь — все имело очевидную для живописца перекличку с собственной судьбой. Многие исследователи усматривают в этой работе художника автобиографический аспект. Измученный приступами, Ван Гог сравнивал себя со страдающим Иисусом. Вся его жизнь в Сен-Реми стала героической и трагической мистерией спасения от болезни средствами живописи, где художник являлся и спасителем, и спасаемым. В «Пьете» изображен совершенно неканонический Христос с рыжими волосами и бородой и лицом Ван Гога, чуть измененным смертной мукой. Это плач мастера над самим собой. Он писал: «Я человек не безразличный, и в самом процессе страдания мысли о религии и служении Богу приносят мне порой значительное утешение».