В столовой третьего ремесленного училища обед подходил к концу. Многие ребята уже поели и только ожидали сигнала строиться. После обеда им предстояло идти в клуб училища на лекцию о международном положении, которую должен был читать неоднократно выступавший здесь фронтовик-майор; хотя он уже и выписался из госпиталя, но все еще тяжело прихрамывал и носил на перевязи перебинтованную левую руку.
Егор Бакланов охотно посещал лекции майора, так как лектор подробно излагал события на фронтах Отечественной войны и интересно рассказывал об отдельных военных операциях Советской Армии. Но сегодня Егор не собирался идти в клуб. Утром вручили ему извещение о посылке из дому, и он решил, пока идет лекция, сбегать на почту.
Это время было удобно Бакланову потому, что он надеялся вернуться в общежитие, когда товарищи по комнате будут еще в клубе, а ему именно это и было нужно, так как он совсем не хотел говорить ребятам о посылке. Егор отодвинул к середине стола пустую тарелку и, слегка облокотившись, задумался: какую бы найти причину, чтобы не становиться в строй?
Наконец раздалась команда:
— Строиться!
Огромный зал столовой мгновенно наполнился движением и шумом. Вместе с другими к выходу направился и Бакланов. Он не торопился, то и дело пропускал товарищей вперед и вошел в раздевалку последним.
Когда в очереди за пальто осталось всего лишь три человека, Бакланов вдруг отошел в сторону, сел на скамейку, быстро расшнуровал ботинок на правой ноге, один конец шнурка намотал на два пальца и резко дернул — шнурок оборвался. Егор вытащил второй обрывок шнурка из дырочек и начал оба куска связывать. Делал он это неторопливо, нарочито медленно, чтобы выиграть время и дождаться, когда построившиеся товарищи отойдут от столовой.
Старший дежурный, приоткрыв дверь, окинул быстрым взглядом раздевалку и спросил Егора:
— Бакланов, почему вы не в строю? Что случилось?
— Шнурок вот у правого ботинка порвался, и ботинок прямо начисто рассупонился. Я шнурок налаживаю, товарищ дежурный. Сейчас вот свяжу, зашнурую — и все,
— Ну, налаживайте, а мы пойдем. Да только поскорее. В общем, догоняйте нас.
— А я прямо в клуб пойду. Можно?
— Можно и так. Но только постарайтесь к началу лекции не опоздать. Самому же будет неловко входить после начала.
— Разве я не понимаю? — обидчиво ответил Бакланов. — Очень даже понимаю и не опоздаю. Вот увидите. Я даже раньше вас буду в клубе.
— Ну хорошо, договорились!
— Как только управлюсь с ботинком, прямо с места в галоп поскачу.
— Галопировать, конечно, необязательно, но и медлить не следует.
Дежурный ушел.
Повозившись немного с ботинком, Бакланов тихонько подошел к окну и осторожно посмотрел, что там, на улице. Облегченно вздохнув, он торопливо, кое-как закончил шнуровку и выбежал из столовой.
Последние ряды колонны уже поворачивали за угол.
Стоял крепкий мороз. Резкий и порывистый ветер гнал по дороге колючую снежную пыль. Над городом низко нависло серое небо. Здания следующего квартала уже тонули во мгле, словно в тумане.
Бакланов остановился, раздумывая, в какую же сторону удариться, чтобы скорее попасть на почту, и решительно двинулся в противоположную той, где скрылась колонна учащихся.
Мороз сразу же начал щипать кончики ушей. Егор опустил отвороты ушанки и, чтобы под них не забирался ветер, завязал тесемки. Ушам стало теплее, но щеки обжигало. Начали мерзнуть ноги, и Бакланов зашагал быстрее.
Домой он возвращался с небольшим фанерным ящиком. Если по дороге на почту его подгонял мороз, то сейчас Егор почти не замечал холода и торопился потому, что хотел скорее добраться до общежития, пока там никого еще нет, и посмотреть, что же находится в ящике.
Наскоро стряхнув с ботинок снег, Егор вошел в слабо освещенный вестибюль. Ни души. Он поспешно свернул влево, в большой и светлый коридор. Сюда выходили три двери: актового зала — в училище все называли его клубом, — квартиры коменданта и комнаты номер двадцать три, где жил Бакланов.
Осторожно ступая мелкими шажками, на цыпочках Егор подошел к своей комнате, постоял, прислушиваясь, потом несмело взялся за дверную ручку и легонько потянул ее. Дверь не открывалась. Егор дернул посильнее— заперто. Значит, дома никого нет. Только об этом и мечтал Бакланов.
Радостно волнуясь, он достал из кармана заветный ключ и открыл дверь. Торопливо шмыгнул в комнату: стараясь не шуметь, осторожно прикрыл дверь и скова быстро запер на ключ. Даже не сняв шинели, он принялся за ящик.
Оторвав крышку, он прежде всего увидел сложенный вчетверо тетрадный листок и догадался: письмо! Присев к столу, Егор развернул лист и сразу же узнал знакомый почерк матери. Как и в прежних письмах, мать сначала рассказывала, о чем пишет из госпиталя отец, радовалась, что он поправляется, потом передавала поклоны от всех родственников и знакомых, затем сообщала важнейшие деревенские новости, а к концу писала, что очень соскучилась и видит Егора во сне почти каждую ночь. Называя сына самыми ласковыми именами — Горушкой, «сынкой», «зернышком», «орликом», — она просила его почаще писать отцу в госпиталь, также не забывать о ней и дедушке, беречь себя от простуды, стараться на работе, чтобы отца и всех домашних порадовать приятными вестями да и самому услышать от добрых людей хорошее слово.
Егор прочитал письмо и задумался. Ему стало грустно-грустно…
Но грустить было некогда. Вблизи комнаты послышались голоса. Егор вскочил с табуретки, сунул письмо в карман шинели, схватил ящик с посылкой, на цыпочках подбежал к двери, прислушался: не сюда ли идут. Но голоса стихли — видимо, разговаривавшие прошли в клуб или поднялись на второй этаж.
Мать не писала, что посылает в ящике. Егор начал торопливо извлекать из него содержимое и складывать на стол.
— Мешочек, — шептал он, — со сдобнушками; сала два куска. А это что завернуто? Чесноком отдает… А-а-а, колбаса! Домашняя. Банка с медом. Ну, вот и все…
Егор сунул нос в опустевший ящик, принюхался и отставил ящик в сторону. Осмотрев лежавшие перед ним вкусные вещи, Егор заколебался — с чего же начать. Хотелось съесть сдобнушку, намазав ее медом, но не меньше привлекала к себе вкусным запахом колбаса.
«Отведаю спервоначала колбасы», — решил он и отломил от румяного кольца добрый ломоть. Тут он вспомнил, что нет хлеба, а одна колбаса без хлеба — это уже не еда. «Разве с кокуркой?» — подумал он и достал из мешочка сдобную пышку. Она оказалась очень вкусной, рассыпчатой, но сладкой. Есть чесноковую колбасу со сладкой сдобнушкой было не очень-то вкусно, но это — только сначала, потом сдобнушки уже не казались сладкими — хлеб как хлеб.
Покончив с куском колбасы, Егор хотел было приняться за мед, но, сообразив, что скоро закончится лекция и придут ребята, решил сложить продукты снова в ящик и отнести его к кастелянше, у которой хранились личные вещи воспитанников.
«Сбегать бы узнать — открыт ли склад. А ящик пока засуну под кровать», — подумал он и принялся за дело.
Чтобы ящика не было видно из-под кровати, Егор опустил одеяло почти до самого пола, потом отошел в дальний угол, пристально оглядел конку и, довольный, шагнул к двери. Он уже хотел было всунуть в замочную скважину ключ, но в коридоре снова послышались голоса и шаги. Вот они ближе, ближе… Остановились у самой двери. Кто-то взялся за дверную ручку…
Не успел Егор сообразить, кто бы это мог быть, как звякнул ключ, распахнулась дверь, и вслед за директором училища Иваном Захаровичем Колесовым в комнату вошли: мастер формовочного отделения Селезнев, секретарь комитета комсомола Батурин и комендант общежития Гущин. Не зная, что привело их сюда, Егор растерялся, и у него даже мелькнула мысль, что в клубе, наверно, заметили его отсутствие и директор решил сам выяснить, почему Бакланов не пришел на лекцию.
— Здравствуйте, — с трудом выдавил из себя Егор и потянул с головы ушанку.
— Здравствуйте, Бакланов, — ответил Иван Захарович. — Почему вы сидите дома? Да еще, как говорится, под семью замками.
— Я, товарищ директор… у меня, товарищ директор… — заторопился, сбиваясь, Егор.
— А вы не волнуйтесь, говорите спокойнее. Ну-ка, объясните нам, почему вы сидите за запертой дверью?.. Или что-нибудь с вами случилось? А?
— Ничего, товарищ директор, не случилось. Мне из дому посылку прислали, я и ходил получать ее.
— Получили?
— Получил, товарищ директор.
— Ну, коли так — поздравляю. А говорите: ничего не случилось. Получить письмо, а тем более посылку из дома — приятное событие. Мама прислала?
