— Сергей Владимирович, вы здесь?
— Как изволите видеть, Нана.
— Вы, кажется, каждый день здесь бываете?
— Да, я не могу без вас.
— Ха–ха–ха, что же, вы в меня влюблены?
— Я об этом вам говорил не однажды, разве вы забыли?
— Не помню.
— Не помните?
— Да и могу ли я помнить. Мне об этот говорили не вы одни. Ну, довольно о пустяках. Я сегодня в настроении и, если у вас есть на что, я согласна погулять с вами.
Он вынул сверток кредиток и дрожащими губами, с усилием произнес:
— Я хочу быть с вами. Я хочу вас видеть всегда.
— Где же подарок, который вы обещали мне?
Он засунул руку в боковой карман и вынул оттуда портрет.
— Возьмите.
— Спасибо. А что еще?
— Вам нужны ценности? Я их вам достану.
— Простите, Наночка, я обещал быть ровно в девять, но немного опоздал. Вы не сердитесь? — перебил новый посетитель, подошедший к столу.
— Долго, долго. Я вас давно ждала, — заметила она и небрежно бросила инженеру:
— Сегодня я с вами не могу, я занята.
Инженер, нахмурив брови, отошел.
— Наночка, пожалуйте к моему столику. Я его имею давно, он довольно дорого обошелся мне за эти четыре месяца. — Но это сущие пустяки. Я вот имею для вас дорогой подарок, — придерживая ее за руку, сказал гость.
— Говорите, дорогой, что именно. Не портрет ли? А то, вот видите, мне уже один подарили.
— Ха–ха–ха. Фотографию, недурно придумано.
— Мне интересно знать, что вы для меня придумали?
— Закройте глаза, и я вам одену на белоснежную шейку.
— Да–да? Ну что же, я с удовольствием. — И она, закрыв глаза, выставила перед ним свою красивую грудь.
Через широко декольтированное платье пахнуло теплом и запахом молодого тела. Гость взглянул и восторженно крикнул: «Можно».
На шее висел кулон.
— Мне он нравится, только я боюсь, что вы за него много захотите.
— Нана, к чему эти глупости! Я, право, не понимаю вас. А если уж так угодно, то, пока что, я прошу одного — уничтожьте этот портрет и больше смотрите на меня.
— Нет, я этого не позволю. Такие подарки делаются от чистого сердца. Он за этот кусок бумаги не собирался меня купить.
— Ха–ха–ха. Вы, кажется, влюблены? Посмотрите на него, Наночка; он, действительно, похож на влюбленного. Бедный юноша!
— Не смейте! Я не позволю вам смеяться над человеком!
Она обиженно посмотрела на него и вышла из залы. Инженер тоже поднялся и пошел к выходу. Посредине зала он остановился и долго смотрел на свой портрет, по которому цыган залихватски отплясывал чечетку. В висках стучало и на сердце зажглась слепая обида и жгучая ревность. Как обезумевший, промчался он через весь зал и выбежал из притона, Гежелевич — это он подарил кулон — тем временем, вспоминая о своем подарке, молча ходил по комнате.
— А, господин Гежелевич! — заговорил Петрушков, увидя гостя.
— Мое вам почтение, Еремей Власыч! Как ваше драгоценное?
— Вашими молитвами, господин Гежелевич!
— Спасибо.
— Что же вы один гулять изволите? Небось, ее ждете? — Петрушков щелкнул пальцем, подмигнул и показал на комнату Наны. — Мила она у меня, от гостей отбою не вижу.
— Н-да, недурна собой, только зарвалась, крупного покупателя признавать не стала, — заметил Гежелевич.
— Отчего? Что вы–желаете–с, позову.
— Да, да, конечно, но разрешите вас отблагодарить.
Гежелевич вынул кредитку и сунул ее в простертую, потную ладонь хозяина.
— Благодарю-с!
— Еремей Власыч, доктор просить изволит, — позвала жена.
— Что ему еще нужно? Где он ждет, — сурово крикнул Петрушков и ущипнул жену за грудь.
— Не догадалась, Еремей Власыч, простите!
— Дармоедка, — кричал он на жену и лез кулаком в физиономию. — Чай хлеб–соль жрешь. Забыла, гадина! А?
— А, господин доктор, — залебезил он, отталкивая ногой старуху.
— Я заехал к вам справиться о Наташе, которую вы взяли из больницы.
— Извольте-с, господин доктор, все расскажу. Она вышла замуж и с супругом-с уехали-с на Кавказ.
— Помилуйте, — перебил доктор, — ваша супруга изволила сказать мне сейчас, что она здесь.
Петрушков от злости наступил жене на ногу и зарычал:
— Змея, твое ли дело с грязным рылом соваться? Гади–ина! Глаза выхлещу. Поняла?
Доктор разделся и прошел в зал. Высокая, полная женщина, подойдя к нему, заговорила на ломаном языке:
— Ты кулять пришла? Мошно садись к тебе?
— Прошу отойти, я жду хозяина.
Женщина еще раз с улыбкой взглянула ему в глаза и направилась к другому.
Носившийся пьяный запах и женщины будили в нем давно минувшие времена, когда он впервые посещал кабачки. Он заказал вино, торопливо выпил, в груди приятно зажгло, голова закружилась и бурно вскипела кровь… Он встал и пошел по коридору, откуда навстречу ему шла Нана. Доктор остановился.
— Я к вашим услугам, приближаясь заговорила девушка.
— Вы не забыли меня? — спросил доктор.
— Я не забыла, но мне странно, зачем вы сюда пришли.
— Я пришел взглянуть на вас и узнать, что с вами стало… — Доктор опустил голову и замолчал.
— Я прошу вас заглянуть ко мне. — При этих словах она взяла его под руку.
— Наташа, мне стыдно смотреть вам в глаза, стыдно за вас.
— За меня? Напрасно. Я чувствую себя прекрасно. Прошу садиться. Мы с вами по–дружески поговорим.
— Я хочу только несколько слов сказать и уйти, чтобы больше никогда с вами не встречаться.
— Как вам угодно. Говорите, я вас слушаю. В двери раздался стук.
— Войдите. Ну, что еще там?
— Наночка, тебя гость ждет. Еремей Власыч просил — недолго.
— Зиночка, передай ему, что я уплачу за вечер.
— Хорошо.
— За кого это вы уплатите и за что?
— За вас, доктор.
— За меня?
— Да. Это первый случай в моей практике, когда я плачу, во всех остальных–платят за меня.
— Вы — проститутка?… Прощайте, я не собирался покупать вас.
Доктор тяжело встал, взгляд его упал на кровать, на простыне которой виднелись подозрительные пятна.
— Доктор, я думала, вы будете таким же, как и тогда. Помните, в больнице?.. — Да, я тогда хотел вас. Я хотел вашей близости, хотел навсегда. Теперь так поздно… Зачем не тогда? — Тихо сказал он и вышел.
Через минуту был другой. По–прежнему лилось вино, и чувства, купленные, безразлично отдавали тело тому, кто покупал…
Сережка Фокин, придя в ночлежку, обегал все корпуса, заглядывал в чумазые лица, не нашел знакомых ребят и решил в ней не оставаться, но вспомнив, что Марфутка согласилась пойти с ним, задумался. «Один везде пропадешь, а вдвоем — смотришь, и выручка будет, и при ночевке веселей. Дал слово, надо сдержать», — подумал он вслух и, сунув руки в карманы, пошел по углам смотреть, как ребята, стоя, мечут. Игра заманчивая — денег гора, уйму денег с кона снимают. «Вот здорово! Хорошо бы мне так, — вечера в два выставить ребят, ну и живи припеваючи» — мелькают мысли. Часов в одиггадцать влез он под шкаф головой и беззаботно проспал до рассвета. Утром у выхода Марфутка поджидала его.
— Ну, ты, чиво так заспался? Мне уж надоело ждать.
— А я думал, что рано.
— Неравно рано, а то влезет и полбарана, — осадила его Марфутка.
— Куда теперь?
— Ты иди на Трубную к столовке, а я на Самотеку сбегаю. Может, попадет какой в семейную, — петуха заработаю, а то, гляди, шамать нечего.
— На Неглинку бы–там верней. Все же городские бани.
— Сам иди к армяшке, он тебе чирика даст. — Ну, ступай–тебе видней. К обеду ждать буду.
— Не удавимся, так явимся, — сказала Марфутка и пошла.
Сережка проводил ее взглядом и тоже пошел.
День проходил тоскливо и ничего не обещал. Напрасно Сережка пробовал просить копеечку. Никто не подавал. Пробовал в чужой карман, и тут ничего не выходило. «Ну, и денек же выпал», — думал он и сердито чесал затылок.
Марфутка задержалась долго и вернулась к пяти часам усталая и распаренная.
— Я думал, ты под машину попала, все кишки перевернуло, — заговорил Сережка.
— Сволочь, легаш проклятый! Доверила иму, дура, вымыла и все прочее, а он, стерва, в шею мне. Так и ушел. Только задарма бутылку пива с им выпила. Другого сблатовала, а он говорит: «есть вот 3 целковых — хочешь, идем». Ну, знамо, и на это согласилась. На, держи — И девка, вынув из чулка три замусоленных бумажки, протянула их Сережке.
— Сволота! Ты бы в морду ему хряснула, ну, и вся. А там хоть выспится на тебе–все равно терпеть, а зло сорвать бы надо. Ну, пойдем теперь выпьем у армяшки, закусим, да и ночлег искать пора, — предложил Сережка, и они спустились в низок по Садовой.
Как ни тяжел был их трудовой день, а все же скоро терялся он в памяти. Каждая выпитая рюмка вина являлась возбудителем героизма и проказ. Только тот, кто не пил вина, не испытал этих дразнящих чувств, зовущих равно на подвиг, как и на преступление.
