— Ну, ну, Андрей Николаевич, не слишком ли много эпитетов! — возразил Профессор, делая вид, что сомневается. — Не сгущаете ли вы краски и нет ли у вас для этого причин личного характера?
— Вы имеете в виду наглые его ухаживания за Марьей Михайловной? Впрочем, это и ухаживаньем не назовешь, обыкновенное скотство… Явился в дом, приволок харчей и ждет, чтобы рассчитались с ним натурой…
— Не будем об этом, Андрей Николаевич… Все же, как мне думается, англичанин не из трусливого десятка…
— А я утверждаю, что он трус! И притом подлейший, мизерный, чистейшее ничтожество… Из тех жалких эгоистов, что готовы перетопить все человечество ради спасения собственной шкуры…
История, рассказанная Профессору Андреем Елизарновым, не просто подтверждала оценку человеческих качеств сбежавшего резидента англичан. В какой-то мере приоткрывала она и завесу над подлинными отношениями, которые сложились в лагере контрреволюции.
В феврале 1919 года Студент и Князь Сарматский вынуждены были поспешно скрыться из Петрограда. Скрыться, собственно, должен был Студент, поскольку в Чека подписали ордер на его арест, а Князь Сарматский отправился вместе с ним для прикрытия.
С приключениями добравшись до Гельсингфорса, беглецы пришли на Елизаветинскую улицу, в английское консульство. Рассчитывали, понятно, на радушный прием, но господин Люме, генеральный консул Великобритании, встретил их весьма сухо. Они наперебой рассказывали о своих злоключениях на границе и об опасности, грозящей в Питере Полю Дюксу, поскольку петроградским чекистам удалось выйти на след Студента, а маленький этот старичок слушал их с каменным, непроницаемым лицом, всячески давая понять, что эта история нисколько его не касается.
Тогда, почувствовав себя оскорбленным, Князь Сарматский попросил генерального консула устроить им встречу с генералом Юденичем. В конце концов, оба они офицеры русской службы и работают, подвергаясь смертельной опасности, не столько для англичан, сколько во имя своих патриотических целей.
Дальше произошло нечто такое, от чего Елизарнов совершенно растерялся. Господин Люме со скучающим видом вызвал своего секретаря и распорядился срочно пригласить в консульство генерала Юденича. Не веря самому себе, Елизарнов спросил, не ослышался ли он и верно ли, что его высокопревосходительство вызывают как какого-то мелкого чиновника. В ответ господин Люме, холодно усмехнувшись, заметил, что он человек деловой и тонкости русского чинопочитания его совершенно не интересуют. Елизарнов отказался от встречи, сказал, что не смеет беспокоить генерала. «Как вам угодно», — сказал господин Люме и, вновь пригласив секретаря, отменил свое распоряжение.
Таким было начало. И все дальнейшее оказалось не лучше.
Поместили их обоих в плохонькой третьеразрядной гостинице неподалеку от русской церкви, велели ждать и без надобности не отлучаться из номера. Через несколько дней Люме позвал их к себе в консульство. Начальственным тоном он велел Студенту оставаться в Гельсингфорсе, не лезть в лапы чекистов, а Князю Сарматскому — немедленно ехать обратно и приступать к работе.
— Позвольте, да за кого вы меня принимаете? — воскликнул Князь Сарматский, не скрывая своего возмущения этой бесцеремонностью генерального консула.
— Как за кого? — удивился Люме. — За своего агента.
Яснее сказать было невозможно. И все же Елизарнов не успокоился, пока не устроил себе встречи с Юденичем и не сообщил генералу о всех своих сомнениях насчет «сотрудничества» с англичанами. Заодно насплетничал и про то, как господин Люме распоряжался вызвать главнокомандующего в консульство.
Юденич сидел перед ним с хмурым, недовольным лицом. Бурчал что-то неопределенное в вислые прокуренные усы, нетерпеливо покашливал. От прямых ответов уклонялся, но видно было, что в суждениях своих не свободен, особенно насчет англичан.
— Терпи, гусар, — посоветовал Юденич на прощание. — За Россией служба не пропадет.
Условились они, что Князю Сарматскому нужно вернуться в Петроград. Английские интриги решили пресечь хитростью: отныне все разведывательные материалы должны были направляться по двум адресам и, если возможно, разными курьерами.
Перед отъездом Князя Сарматского неожиданно возник и третий адрес. Пронырливый Студент свел его с капитаном второго ранга Вилькиным, представителем Колчака в Гельсингфорсе. В отличие от Юденича колчаковский представитель был богат и сразу выдал тридцать тысяч, сказав, что это первый аванс за будущую информацию.
Характерный случай произошел напоследок. Елизарнов попросил генерального консула обменять русские рубли на финские марки, — обращаться в банк ему не хотелось. «Извольте, я заплачу вам по сегодняшнему биржевому курсу», — сказал господин Люме и отсчитал по пятьдесят пять пенни за рубль. Велико же было негодование Князя Сарматского, когда, добравшись до Выборга, он узнал, что платят здесь по семьдесят пенни.
— Представьте этого скота, не смог ведь удержаться, — рассказывал Профессору Андрей Елизарнов. — Лишь бы погреть руки, а на чем — ему плевать!
— Все это очень интересно. — Профессор встал из-за стола, медленно прошелся по комнате. — И в некотором роде даже поучительно. Тем более для обманутых наивными иллюзиями. Только я что-то не возьму в толк, при чем здесь господин Дюкс?
— А при том, что господин Люме в сравнении с ним сущий младенец! Генеральный консул по крайней мере не врал, не старался напустить туману…
Вернувшись в Петроград, Князь Сарматский первым делом нашел английского резидента и потребовал объяснений. Между ними разыгралась бурная сцена, закончившаяся вызовом на дуэль. «Вы грязный негодяй и обманщик!» — крикнул Князь Сарматский в бешенстве и закатил Полю Дюксу пощечину. Сказано было все в глаза и о двуличности англичанина, и о постыдной его интрижке с Мисс, и о том, что делает он свою карьеру на костях обманутых им людей.
От дуэли англичанин уклонился. И вообще начал избегать Князя Сарматского, хотя совсем еще недавно считал его своим незаменимым помощником.
— Давно вы с ним виделись?
— Накануне его отъезда… Вернее, перед тем как посчитал он за благо скрыться.
— А что случилось? Почему он решил бежать?
— Думаю, что причин было несколько. Посыпались одна за другой неудачи, и он, конечно, нервничал, с минуты на минуту ожидая провала… В Москве разворошили «Национальный центр», начались аресты в Петрограде, ясно, что могли докопаться и до него. В Кронштадте получился скандал с катерами, взяли пленных… Едва унес он ноги и во время последних облав; целую неделю, говорят, отсиживался где-то на кладбище… Но главной причиной был ваш покорный слуга…
— Непонятно, Елизарнов. Потрудитесь объясняться без загадок…
— Видите ли, после возвращения из Гельсингфорса что-то во мне надломилось. Дело хозяйское, можете, конечно, считать за вранье, но разуверился я во всем. И в союзниках наших доблестных, и в Юдениче, который на поводке у них, как комнатная собачонка. Врут все, ловчат, словами красивыми жонглируют, противно глядеть. Но особенная злоба накопилась во мне на чистенького этого Мишеля, на Михаила Иваныча… Вы сами посудите, кругом такие страсти бушуют, брат на брата поднялся, сын на отца, а он занят своими делишками, ловит рыбку в мутной воде. И еще джентльмена из себя корчит, благородного молодого человека. Какой же, думаю, ты джентльмен, если по морде схлопотал, утерся и даже глазом не моргнул? Короче говоря, надумал я встретиться с ним. Долго искал удобной оказии и все-таки подкараулил… Лицом к лицу столкнулись, на Конюшенной было дело. Вот тут-то я и высказал этому гаду все, что задумал.
— Что же именно?
— Повторяться, говорю, не хочу, негодяем называть не стану, но если еще раз увижу в Петрограде, пеняй на себя! Побледнел он страшно от моих слов, весь затрясся, а уйти, вижу, боится. Бормотать стал насчет Чека, будто собираюсь выдать его на Гороховой… Нет, говорю, в Чека мне дорога заказана, но если не уберешься к чертовой матери, пристрелю как бешеного пса! Слово, говорю, гусара, можешь не сомневаться… И пошел своей дорогой, а на следующий день он смотал удочки. Видно, дошло до него, что зря говорить не буду… Уезжал в спешке, попросту сказать — убежал…
О том, как уезжал СТ-25, Профессору было известно из многих источников. Князь Сарматский ничего нового добавить не мог.
Спустя месяц до Профессора дошли лондонские газеты. Под крикливыми заголовками «Таймс» печатала записки Поля Дюкса, «человека, который вырвался из кровавых объятий Чека».
Эдуард Морицевич принялся было их читать, забрал даже газеты к себе домой, рассчитывая выкроить свободный час, да так и не дочитал до конца. Помешали ему, как всегда, куда более важные и срочные дела.
