Из парусиновой палатки, откинув полог, выкатился невысокого роста толстый казак.
— Глянь, Федор, — позвал он, — сам святой отец к нам пожаловал!.. Благословляй, отче, грешников, отпускай грехи!
На зов вышел Дикун.
— И кому ты, Ефим, так обрадовался? — увидев полковника и протоиерея, он удивлённо спросил: — А вас зачем нечистый принёс?
Пузыревский соскочил с коня.
— Дикун?
Федор недружелюбно ответил:
— Он самый.
— Хочу поговорить с вами.
Федор посмотрел на Полового и, отодвинув полог, бросил:
— Проходите!
По–татарски подогнув ноги, Дикун присел, жестом указав на свободное место напротив.
— Я прибыл к вам по именному повелению его императорского величества. — Пузыревский сделал паузу, всматриваясь, какое впечатление произвели на окружающих его слова. Лица казаков были непроницаемы.
— В Петербурге стало известно, что вас, черноморских казаков, притесняют ваши старшины. Государь послал меня, чтобы выяснить все и доложить ему. Но… — тут Пузыревский сделал ударение, — вы начали самовольничать, затеяли смуту…
— Экий ты, полковник, быстрый, — перебил его Дикун. — О какой ты смуте речь ведёшь? Терпенью нашему конец пришёл!
Казаки закивали:
— Так, так…
Дождавшись, пока они успокоятся, Пузыревский продолжал:
— Государь всё знает о ваших врагах, он печётся о вас.
Протоиерей, разгладив бороду, поддакнул.
— Мы с батюшкой поспешили к вам, чтобы предостеречь вас от дальнейших опрометчивых шагов. О своих обидах вам надо рассказать его императорскому величеству. Пошлите своих депутатов в Петербург. Государь выслушает их и примерно накажет ваших обидчиков. А я, со своей стороны, отпишу о всех злоупотреблениях старшин и пошлю это письмо со своим адъютантом. Он поедет с вашими депутатами.
Глаза Федора скользили по лицам товарищей. Осип, рядом Собакарь — смотрит угрюмо, недоверчиво. За ним Ефим и другие. Все сидели молча. Видно было, речь полковника произвела на них впечатление.
— Ну что ж молчите, побратимы? — нарушил молчание Дикун.
— А может, послать жалобщиков? — несмело проговорил Половой.
— Попробовать можно, — поддержал его Осип.
— Кто его знает? — попытался возразить Собакарь.
— Шось не верю я пану полковнику, — сказавший казак недружелюбно взглянул на Пузыревского.
— Я тоже так думаю, — поддержал его другой казак. — Нам богато шо обещали.
— Чего тут думать, — подали голоса несколько казаков, — надобно скликать круг да выбирать послов. Совет правильный. Об этом царе слух идёт, что он руку бедноты держит.
Митрий промолчал.
— Ну что ж, я как вы, — согласился Федор. — Давайте круг скликать, что казаки скажут, на том и порешим.
Пузыревский удивился, с какой доверчивостью казаки восприняли его предложение. Он даже ощутил что‑то похожее на угрызения совести. Но это чувство было мимолётным.
Через короткое время собрался круг. Все затихли, когда в середину его прошли Дикун и приезжие.
— Славное товариство! — во весь голос заговорил Федор. — Грабили, обирали нас старшины, семь шкур с нас драли…
Обветренные седоусые и безусые лица, море чубатых и бритых голов. Вся сила черноморского войска собралась сюда, на берег Кубани.
А Дикун говорил:
— Мало что нас притесняли да грабили. Нам ещё и атаманов стали назначать! Котляревский: Чем он, бисов сын, себе славу заслужил? В каких битвах?
— Он и пороху не нюхал! — выкрикнули из толпы.
Половой насмешливо вставил:
— У Котляревекого заместо ружья перо гусиное…
— Для старшин Котляревский свой брат, — продолжал Федор, — он их руку держит.
— Не суди, да и сам судим не будешь, — раскатисто пробасил Порохня. — Бог, он все видит, все слышит!..
— А ты, батя, не усовещай! — — перебил его Ефим. — Голый, что святой, не боится лиха. Ты б лучше то же самое казал Котляревскому да старшинам.
— Верно! — поддержали Полового несколько голосов.
Протоиерей покосился на Ефима, умолк.
— Старшины да наше полковое начальство нас в походе грабили, а Котляревский да его братия наших матерей да семьи притесняли! — выкрикнул кто‑то.
— Полковник да вот отче, — Дикун кивнул в сторону Пузыревского и Порохни, — в смуте нас обвиняют…
Пузыревский встал.
— Не так вы поняли меня! — прохрипел он. — Я вёл речь о том, что вам свои жалобы государю надлежит изложить. Он вас в обиду не даст и сам примерно накажет ваших обидчиков…
— Дозволь, пан полковник!
Толпа расступилась, пропустив старого, седого казака со слезящимися глазами и дряблым, изрезанным мелкой сеткой морщин лицом.
— Давай, давай, Калита! — дружелюбно зашумели черноморцы.
Опершись на сучковатую палку, старик изучающе всматривался в Пузыревского. Тот поёжился под этим пронизывающим взглядом.
— Глянь, — старик указал на казацкий лагерь, — черноморцы поднялись. А отчего они взялись за оружие? Думаешь, от жиру? От жиру только собаки да паны бесятся…
— Крой, дед! — кричали казаки.
— Все вы одним миром мазаны, что наши старшины, что и ваши москальские паны! — Дед Калита кончил так же неожиданно, как и начал, отошёл в сторону и тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.
Шум стих. Снова заговорил Пузыревский. Правый глаз у него нервно подёргивался, и казалось, полковник подмаргивает кому‑то.
— Вот он, — Пузыревский указал на деда, — обвиняет всех, а, спрашивается, кто из вас жаловался батюшке–царю на своих обидчиков?
Казаки молчали. Пузыревский сам ответил на вопрос:
— Никто!
Молчавший до этого Шмалько положил руку на плечо Пузыревскому.
— Хватит нам, пан полковник, сказки казать, мы теперь своей головой подумаемо. — И тут же, обращаясь к рядом стоящему казаку, приказал: — Выведи пана полковника с отцом святым отсюда.
Черноморцы расступились, пропустив Пузыревского и Порохню. Дождавшись их ухода, Дикун снова обратился к казакам:
— Так вот как, браты, предлагает нам полковник избрать послов в Петербург, к царю, чтобы они ему про обиды наши рассказали.
Кто‑то нерешительно выкрикнул:
-— Можно послать!
— Никуда! Не треба!
— Послать!
— К чёрту на рога!
— Послать! Попытать можно!
И толпа недружно подхватила:
— Да послать! Пусть будет так!
Некоторые переминались с ноги на ногу, другие невозмутимо попыхивали люльками.
— Дикуна послать! — начали выкрикивать черноморцы своих кандидатов.
— Шмалька. Осипа Шмалька!
— Чуприну!
— К чёрту твоего Чуприну! Собакаря и Полового лучше!
— Маковецкого!
— Не надо Маковецкого, — замотал головой Калита. — Он до чужих жинок охочий.
По кругу раскатился хохот.
— А тебя, дед, давно на скоромное перестало тянуть? — спросил Ефим.
— Цыц, охальник! — замахнулся на него дед костылём. — Жеребцы бесстыжие.
Наконец смех стих, и снова стали выкрикивать:
— Швыдкого!
— Панасенко!
— Малова! Леонтия Малова! — закричало человека три, и толпа дружно подхватила:
— Малова! Малова!
•
В это время Леонтий Малов возвращался из Кореновской.
Подъезжая к Екатеринодару, издали увидел волнующееся людское море и сердцем почуял недоброе.
Пустил коня в намёт. Под копытами стлалась пыльная трава. С испугом выпорхнул и затрепетал в воздухе жаворонок.
Вот и лагерь. Шумит, волнуется круг. Малов осадил коня, соскочил с него и, расталкивая казаков, пробился в середину.
— Зачем круг созывали? — взволнованно спросил он у Дикуна.
Тот коротко рассказал о предложении Пузыревского.
— Что вы ему ответили?
— Да решили послать. Уже и депутатов выбрали. Всего пятнадцать человек. Ты, я…
Леонтий побледнел, шагнул к Дикуну.
— И ты, ты согласился?
Стоявшие поблизости замолкли. Постепенно весь круг затих. Все не отводили глаз от Дикуна и Малова. Федор пожал плечами:
— Попробуем. Спрос не ударит в нос. Выслушаем ещё, что нам царь скажет… — И глядя на гневное лицо Леонтия, удивился: — А ты это чего зажурился? Пока мы не вернёмся, казаки по куреням не разойдутся…
Неожиданно Малов повернулся к нему спиной, выкрикнул:
— Что ж это?! Други мои верные!
И вновь к Дикуну:
— Что ты делаешь, Федор? Продадут нас паны! Из Петербурга ни одному не вернуться. Там на всех петли найдутся. Я видел, как по Волге качели с висельниками плыли. — Он решительно вскинул голову. — Нет, я панам не верю, они и до царя нашего брата не допустят. А буду я биться с панами! — он окинул взглядом помрачневших казаков: — Кто со мной?
Митрий шагнул к нему.
— Бери меня!
— И я с вами! — раздался голос откуда‑то из задних рядов, Леонтий глянул поверх голов. К нему протискивался Андрей Коваль.
