— Он уехал к родителям в Дордрехт. У них можно спокойно заниматься. Он хочет немного пожить там.
— А почему бы тебе самой не уехать из города? Там, куда я еду, хоть с продуктами неплохо. У тебя нигде больше нет родственников?
— Есть кое-какие в родных местах, в Зеландии, но это слишком далеко, лучше уж останусь здесь.
— Ну, как хочешь. В конце концов, ты будешь здесь полновластной хозяйкой. Присмотри за домом.
Конечно, за домом я присмотрю, хотя и не очень-то понятно, как она себе это представляет. Свой этаж она заперла наглухо.
Прошло шесть недель ожидания, и я не выдержала. Решила пойти на ближайшую почту и позвонить Рулофсу. Трубку взяла женщина, которая попросила меня подождать. Может быть, это была Анна? Не знаю, ведь мы не обменялись ни словом в нашу первую встречу.
— Да. — Бесстрастный голос Рулофса.
— Тебе известно что-нибудь о Карло?
— А, это ты?
— Так да или нет?
— Да.
— Что с ним?
— Он болен.
— Болен?
— Он под наблюдением.
Его условный язык раздражал меня, и я не спросила больше ни о чем, я уже поняла, что случилось с Карло. Рулофс тут же принялся напрашиваться на встречу.
— Я очень хочу тебя видеть. Давай встретимся?
К счастью, он не знал, где я живу. Услышав знакомый хохоток, я опустила трубку на рычаг.
Зеркало возвратилось на прежнее место. Ни к чему теперь было вставать на цыпочки, чтобы посмотреть в него. Хватит с меня этой игры. Для чего я стремилась походить на девушку, которой никогда в жизни не видела? Умопомрачение какое-то. Для кого мне стараться, если нет ни Карло, ни Лины? Мне казалось, Карло доставляла удовольствие роль, которую я старательно играла. Он внушал мне необходимость этой роли, продиктованную, может быть, не только соображениями безопасности. Просто конспирация была для него привычным делом. Иногда я думала, что ничего другого он уже не умеет. За все время он прислал мне только одно письмо, адресованное Марии Роселир. В конверт были вложены продовольственные карточки и банкноты, завернутые в листок бумаги, на котором было напечатано: "По поручению. Будет продолжено". Свидетельство того, что этим распорядился он сам.
Вкладывая этот листочек в блокнот, я наткнулась на неотправленное письмо. Я написала его, когда жила в Харлеме, у супругов Баак.
"Дорогой Хюберт!
Ты, наверно, удивишься, получив от меня весточку после стольких лет молчания. В ноябре сорокового года мы срочно уехали из Б., и я не сумела связаться с тобой в то время. Когда я позвонила, твоя мама сказала, что ты в Делфте. Я хотела спросить ее, поступил ли ты в Высшее техническое, но она тут же повесила трубку. Ты все-таки занимаешься архитектурой? Я часто вспоминаю тот год после выпускных экзаменов, когда мы так много были вместе. Помнишь день, когда мы поехали в Роттердам, сидели на террасе кафе "Атланта", после обеда смотрели "Mr. Smith Goes to Washington"[13] а вечером танцевали, там еще играл Нат Гонелла? С оркестром выступала Стелла Мойра, их солистка, стройная, темноволосая, с чуть раскосыми глазами. На ней была белая шелковая блузка, короткая черная юбка и широченный красный лаковый пояс. Мы еще гадали, как можно петь, утянувшись до такой степени. Она пела "Georgia On My Mind"[14]. а мы танцевали на площадке, выложенной стеклянными плитками и подсвеченной снизу цветными фонариками. Ты сказал, что я похожа на нее. У нас одинаковые имена и даже, возможно, почти одинаковые волосы, но я совсем не пою. Я долго еще носила широкие лаковые пояса. Теперь их у меня нет.
Наше возвращение в Б. пока исключается. И произошло так много разных событий. Ты поймешь, почему я не называю свой адрес.
До свидания, Хюберт. Твоя С.".
Я порвала письмо, бросила обрывки в печь и поднесла спичку. Затем придвинула стол к открытому окну и перешла к остальным письмам. Все они по очереди отправились в огонь.
"Дорогая Анна!
Мы встречались с тобой всего один раз, в спешке, и у нас не было возможности поговорить. Я часто вспоминаю, каким взглядом ты смотрела на меня в тот день в конторе на Вонделстраат. Заподозрила ли ты что-нибудь, когда Рулофс сказал, что поедет провожать меня? В конце концов, ты знала его лучше, чем я. То, что случилось потом, до сих пор не дает мне покоя. Я хочу, чтобы ты знала об этом, потому что, думаю, мы обе находимся в одинаково зависимом положении, причем не по своей воле.
Трижды мне удавалось избежать ареста, но лишь в тот субботний день я приняла по-настоящему самостоятельное решение. Не сказав никому ни слова, я побежала наверх и спряталась на крыше. Теперь даже трудно вспомнить, как я все-таки попала к вам. Невероятно, но никто не заметил, как я по крышам, по пожарной лестнице, через балкон сумела юркнуть в какую-то открытую дверь. Это была спальня. Я выскочила в коридор и сбежала по лестнице к выходу. Улучив момент, я вышла, закрыв за собой дверь незнакомого дома. Так слепой инстинкт спасает нас только раз в жизни. Это все равно что идти с закрытыми глазами.
Да, я вырвалась от него. Это было не так уж и трудно. Раньше мы с братом — он на четыре года старше меня — устраивали кулачные бои. От него я узнала, что такое хук справа и апперкот. Мама всегда боялась, что он поставит мне синяк или повредит что-нибудь, когда мы, сжимая кулаки, сходились в саду. Она долго считала меня слабым ребенком, которого нужно оберегать. А брат ни разу по-настоящему не стукнул меня. Если мой удар, по его мнению, был направлен как надо, он сам валился в траву. Так что, к счастью, я умею постоять за себя. Единственное, в чем я себя упрекаю, — это в том, что в нерешительности замешкалась на развилке и выбрала самый легкий путь. Я вырвалась от него, значит, дальше нужно было идти одной.
Я должна была сказать тебе это, Анна. Кто знает, сведет ли нас судьба еще раз. Крепись. С.".
"Милая Дорин!
Очень жаль, что я не поздравила тебя с днем рождения. Как и в прошлом году, я не могла тебе написать. Но в этот день я думала о тебе. Забыть этот день я не могу, ведь мамины именины как раз двумя днями раньше.
Помнишь ли ты менеера Валстейна? Я сразу представила себе его, вспомнив, как мы с тобой носились на велосипедах по Ловерлаан и чуть не наехали на него возле нашего дома. Потом нам устроили страшный нагоняй. Мы считали Валстейна ужасным занудой только потому, что он преподавал в гимназии. Для нас, школьниц, каждый, кто находился по ту сторону учительского стола, был занудой. Он всегда ходил неестественно прямо, вскинув голову, и никогда ни с кем не здоровался, даже с моими родителями, хотя жил по соседству. Через неделю после капитуляции он вдруг пришел к нам. Жену и двоих детей он отправил в Англию. На вопрос отца, почему он не уехал с ними, он ответил, что не может бросить школу. Уже тогда он производил впечатление вконец запутавшегося человека, а скоро был не в состоянии проводить уроки. Думаю, раньше мы просто не понимали, что этот человек — еврей. Да и он сам тоже не понимал. Некоторое время он часто к нам заходил. Мама вела с ним долгие беседы в передней, пыталась всячески приободрить его, взывала к разуму. Но тщетно. Незадолго до нашего отъезда из Б. он повесился на чердаке. Моя мама, которая раньше всегда находила его невыносимо глупым, потом упрекала себя в том, что не сделала для него больше.
Как прошел твой день рождения, Дорин? Помнишь, как однажды, когда вы были на даче, твой отец приехал за мной. Меня спрятали в большую корзину для белья и в таком виде внесли в дом. Ты покраснела от удовольствия, когда корзину открыли, и сказала, что это самый лучший из твоих подарков. С тех пор прошло тринадцать лет. Забавно было бы поздравить тебя сейчас таким же образом, но только ты бы теперь, наверно, испугалась.
До свидания, милая Дорин. Твоя С.".
"Дорогой Хюберт!
По зрелом размышлении я поняла, что даже хорошо, что мы потеряли друг друга из виду. Теперь я многое осознаю гораздо лучше, чем тогда. Сначала мне было обидно, что твои родители не одобряют нашу дружбу, но потом я заметила, что они категорически против твоего знакомства с еврейкой. Ты ничего не мог изменить, знаю, и даже поневоле стал думать так же, как они. Когда я бывала у тебя дома — это случалось редко, — я всякий раз только поражалась, что ты не пытаешься разрядить накаленную атмосферу. С мая сорокового твоя мать стала встречать меня с нескрываемой враждебностью. Тогда мне так хотелось почувствовать, что ты все же на моей стороне. Теперь у тебя были бы огромные сложности из-за меня. Мой отъезд явился для нас обоих выходом из положения. До свидания, С.".
"Дорогая Хенни!
Лучше бы я отдала тебе "Маршруты античного мира", когда ты была у нас на Ловерлаан в последний раз. Вскоре после переезда я снова нашла ее у одного из букинистов. Пора бы мне уже привыкнуть к быстрому переходу вещей из одних рук в другие.
