— Так ты вправду едешь?
Аркадий вдруг перестал злиться на Карасика.
— Ох, и тугодум ты, Витька.
— Я тоже хотел. Да боюсь — хуже бы не было.
— Куда тебе ехать. Затылок почесать — и то руку поднять лень.
— Меня с завода не выгоняли все же, — с достоинством возразил Карасик.
— Ладно. Прощай. Скажи Вадиму. Мы ведь с ним старые друзья.
— Знаю я, какие вы друзья.
— А это дело не твое, — повысил голос Аркадий. — Сами разберемся.
Все же Карасик испортил ему настроение. Никуда больше не хотелось идти, стало скучно. И день был пасмурный, серый — мутное небо, грязные сугробы у обочин дороги. «Скорее бы уж вечер», — подумал Аркадий. Он пришел домой, лег спать и до шести не вставал.
Разбудил отец. Аркадий, взглянув на стол, понял, что отец решил помириться. Бутылка водки, консервы «Ставрида в масле», банка соленых помидоров. Пир. Тем лучше. Аркадий бодро вскочил, умылся.
За столом не спорили, просто говорили о том, о сем, как посторонние. Выпили за здоровье матери, за легкий путь Аркадию. Отец хотел ехать на вокзал, но Аркадий отговорил: давно ли оправился от простуды, опять можно схватить грипп.
— Ну, ладно… Делай, как сам… Тебе виднее…
— Ничего, старик, — ободряюще прервал Аркадий беспомощное бормотание отца и поцеловал его в синеватые губы.
На вокзал Аркадий уехал умиротворенный. Смотрел в трамвайное окно на вечерний скуповато освещенный город и ни о чем не думал. Теперь уже как будто и не надо было думать. В билете указан вагон и место. В договоре указан город. Судьба Аркадия расписана по бумажкам.
Вадим все-таки пришел проводить. И даже не один — с Тамарой. Они крепко пожали Аркадию руку. Тамара смотрела на него с интересом и одобрением — в ее глазах он был немножко героем.
— Как это ты надумал? — спросил Вадим просто, перешагнув через все, что их разделяло.
— Долго рассказывать. Уезжаю, в общем. Нечего мне здесь делать. Друзей нет, семьи нет.
Они стояли на перроне. Вот-вот должен был прийти поезд. Вокруг, тихо переговариваясь, кучками толпились отъезжающие и встречающие, по рельсам, формируя товарный состав, с суетливым пыхтением и присвистыванием катался паровоз.
Тамара отошла в сторонку, чтобы не мешать мужскому разговору. Аркадий благодарно посмотрел ей вслед и перебил Вадима, который что-то рассказывал ему о заводе.
— Вадим, как Соня?
Секунду длилось молчание — очень долго, показалось Аркадию. А Вадим успел вспомнить за эту секунду Сонино новоселье и короткий их разговор. Будто предвидя, что Аркадий задаст ему этот вопрос, он заговорил с Соней об Аркадии. «Никогда, — сказала она. — Такие люди, Вадим… Сашка с Любой. Кто я им? Чужой человек, а они… Привезли меня в эту комнату. «Живи, будь счастлива», — это Люба сказала. А он… Он приходил ко мне, только не обо мне… не о нас думал, а о себе. Опять явится, если ему трудно придется. Не нужен он мне…»
— Почему ты молчишь, Вадим? — прервал молчание Аркадий.
Что-то дрогнуло в лице Вадима, острее проступили под кожей скулы.
— Соня к тебе не вернется, — раздельно проговорил он.
— Ты?..
Вадим отрицательно покачал головой.
— Я давно не видал ее, — виновато сказал Аркадий.
Вадим смягчился.
— У Сони сын. Ты знаешь? Володькой назвала.
— Сын?
Они стояли близко от фонаря, Вадим с удивлением увидел, как в одно мгновение побледнело и осунулось лицо Аркадия.
— Сын? — снова повторил он, как будто не веря.
И вдруг черные глаза вспыхнули незнакомым Вадиму изумлением и восторгом. Медленно открылись в улыбке широкие плотные зубы, и кровь опять прилила к щекам.
— Вадька! Ты ничего не понимаешь. Ты думаешь — я сволочь, а сам ничего не понимаешь. Я люблю ее!
— Идет, — сказал кто-то.
Аркадий вздрогнул и взглянул влево. Оттуда, из тьмы, неумолимо надвигался круглый слепящий глаз. Все. Поезд. Билет. Договор. А Соня? А сын?
Поезд подошел, полязгал буферами и замер. Репродуктор четко объявил, что стоянка пять минут.
Как он мог… Как он мог поехать, не простившись с Соней? Целый день проспал, а она была здесь, близко, у нее сын, у них сын, Володька. Боялся, что неласково примет. Пусть. Пусть бы выгнала, а он твердил бы ей, что любит, любит, любит. А потом бы уехал, но Соня знала бы, что он любит ее.
— У тебя какой вагон? Одиннадцатый? Это в конце. Идем же, всего пять минут.
Пять минут. Билет. Договор. Бумажки.
— Я не поеду.
— Ты с ума сошел!
— Вадька, не ругайся. Как раз сейчас меня не надо ругать. Я никуда без нее не поеду.
Вадим оторопело молчал. Тамара улыбалась Аркадию. Репродуктор кому-то объявлял, что до отхода поезда осталось две минуты.
— Ну, спасибо, Вадим, — торопливо проговорил Аркадий. — И тебе, Тамара.
Аркадий близко заглянул Тамаре в лицо и почувствовал, что она — она одна — его понимает. Он вдруг поцеловал ее, подхватил чемодан и пошел к выходу. Как раз в эту минуту тронулся поезд.
— Билет пропал, — с сожалением заметила Тамара, смущенно глядя на Вадима.
— Какое право он имел целовать тебя? — угрюмо спросил Вадим. — «Спасибо, Вадим». За что спасибо?
— За то, что ты такой, какой есть, — тоном старшей объяснила Тамара.
У Вадима чуть-чуть оттаял взгляд.
— А какой я есть?
— Ты — хороший. Ты очень хороший, Вадим. Самый лучший.
Уже никого не осталось на перроне. Давно исчез во тьме красный огонек последнего вагона. Было тихо, даже тот надоедливый паровозик, что формировал состав, кончил свое дело и угомонился, примолк.
— Помирятся они? — спросила Тамара.
— Нет.
Она помолчала, прежде чем возразить. Первый раз ей предстояло не согласиться с Вадимом. Но потом все-таки сказала:
— А я думаю — помирятся.
Вадим положил руку ей на голову. Вышло неловко, он стянул берет. Тамара не заметила. Вадим обнял ее, и Тамара покорно приникла щекой к холодному колючему сукну его тужурки. Вадим коснулся губами ее волос.
А потом они долго бродили по городу, все шли и шли и не могли дойти до ее дома. Не подсказать ли им, что вот тут свернуть бы налево, и через два переулочка… Но нет. Лучше оставим их. И нескромно, и грустно невлюбленному человеку бродить по следам тех, чьи сердца бьются согласно. У влюбленных — своя дорога. Пусть будут счастливы!
