— Деньги, говорят, раздадим после…
— Когда после?
— Когда потише сделается, поспокойнее. Да у них нешто разберешь, гражданин начальник? Темнят все подряд, жульничают. А рта разинуть не смей, знай себе помалкивай… Чуть что, грозятся отправить в расход. И застрелят за милую душу, глазом не моргнут…
— Выходит, обманули вас?
— Это уж в точности, гражданин начальник. Знатно обжулили.
Александра Ивановича, признаться, интересовало другое, совсем не порядок дележа награбленной добычи. Где скрываются вожаки шайки, где Колчак — вот что было важнее всего прочего.
Как раз этого, наиболее существенного, конокрад не знал. Или притворялся незнающим, опасаясь бандитской мести. Но скорее всего, действительно не знал. Слишком мелкая сошка, чтобы знать.
Отпустили его из банды, как и других обитателей исправдома, сразу после Демянска. Без явок, конечно, без связей. Сказали только напоследок, чтобы крутились поблизости с Новгородом, в окрестных деревнях, не заходя без крайней нужды в город. Еще пообещали, что при первой надобности разыщут сами, вновь призовут доблестно послужить «защите» родины и свободы.
Конокрад выполнил приказ своих новых хозяев. В городе не показывался, не рискнул заглядывать и в деревни, скрываясь в лесу, и не его вина, что попался, нежданно наскочив на засаду.
Хозяйничал в банде, судя по словам конокрада, жилистый чернобородый старик. Внешность у него броская, запоминается с ходу. Тонкогубый, нос широкий, слегка приплюснутый, глаза карие, ручищи длинные, тяжелые. Командовал полулежа на телеге, не то больной, не то раненый. Вертелись рядом с ним двое дюжих молодцов, приставленных для охраны главаря. Когда выламывали пальцы часовщику в Демянске, заставляя выдать припрятанное золотишко, главарь банды сам допрашивал беднягу. И золотые безделушки, отобранные у часовщика, забрал себе, спрятав в нагрудный кожаный мешочек.
— Что вам еще о нем известно? Как его звали в банде?
— Мужичонка, видать, тертый, бывалый… А звали его попросту — Михеичем…
— В чем был одет?
— Рубаха на нем белая, вроде домотканой, а поверх чиновничья тужурка зеленого сукна…
— Который из этих? — Александр Иванович достал из стола несколько фотографий, протянул их конокраду.
— Вот этот! — с злорадным удовлетворением опознал конокрад, безошибочно указав на фотографию Колчака. — Он самый и есть! Выходит, на зарубочке у вас числится? Это правильно, гражданин начальник! За такими шкурами не худо приглядывать…
— Вы действительно не знаете, где его искать?
— Видит бог, не знаю, гражданин начальник! Рад бы пособить, со всем бы удовольствием…
Вряд ли имело смысл продолжать этот затянувшийся допрос. Напрасная трата времени, нового ничего не выяснишь.
И Александр Иванович собрался вызвать бойцов внутренней охраны, чтобы отправить конокрада в камеру, но его опередил телефонный звонок.
— Зайди ко мне, пожалуйста, — весело пригласил Мессинг. — И поторопись, жалеть не будешь…
С этой минуты следствие начало приобретать стремительный и бурно развивающийся характер, вовлекая в свою орбиту новых оперативных работников и все энергичнее, все неотвратимее приближаясь к полному краху вражеской авантюры.
В Варшаве, на тихой Запольной улице, в меблированных комнатах гостиницы «Брюль», где обосновался штаб савинковской организации, именуемый для благозвучия «Информационным бюро», все еще продолжали верить в успех, надеясь ловко переиграть чекистов.
Не подозревал о скором крушении своих замыслов и сам Борис Викторович Савинков, после вынужденного отъезда из Варшавы избравший пристанищем роскошный парижский отель, где обычно останавливались высокопоставленные гости французской столицы. Савинков появлялся иногда в свете, элегантно одетый, таинственный, с неуловимой мефистофельской улыбочкой на губах, при случае тонко намекал на некие верные козыри, которые будут использованы против Советов по первому его знаку. Борису Викторовичу еще верилось, что нет в мире интеллектуальной силы, способной перебороть изощренную многоопытность великого заговорщика, каковым он привык себя считать и каковым считали его все окружающие. Нет такой силы, и, вероятно, не скоро она появится, если появится когда-нибудь вообще. И Борис Викторович долго еще пребывал в этой приятной уверенности, не допуская даже мысли о крушении своих честолюбивых планов.
Между тем игра, затеянная Савинковым, была проиграна. И проиграна, как показали дальнейшие события, безнадежно, по всем статьям.
В кабинете Мессинга Александр Иванович задержался недолго — понимали они друг друга с полуслова, заскочил после этого к себе, на третий этаж, порылся в сейфе, наскоро отбирая нужные документы, а в шестом часу вечера уже садился в поезд, следующий в Псков.
Легковая машина подвезла Александра Ивановича к Варшавскому вокзалу за минуту до отправления поезда, оформлять билет в кассе было некогда, и ему пришлось воспользоваться служебным удостоверением, выбрав проводника посимпатичнее, в старенькой фронтовой гимнастерке и в стоптанных солдатских сапогах.
— Надо — стало быть надо, товарищ комиссар, — сказал проводник, возвращая Александру Ивановичу удостоверение. — Места у меня все заняты, побудете до Пскова в служебном купе…
— А не стесню вас? В других вагонах не свободнее?
— Заходите, заходите. Какое там стеснение, раз требуется для пользы службы? Не маленькие, соображаем…
В узеньком затемненном купе проводника было прохладно. Александр Иванович забрался на полку, снял френч, сунув под голову оружие, попробовал уснуть. До Пскова порядочно езды, хватит времени и на отдых, и на обдумывание предстоящего допроса.
Но заснуть ему не удалось. Часто так случалось с ним в последние месяцы, слишком часто. Ляжешь, закроешь глаза, а сон не идет, и лезут в голову беспокойные мысли.
Врачи рекомендуют длительное лечение нервной системы. Легко им давать свои рекомендации…
Станислав Адамович был, конечно, прав в оценке этого неожиданно возникшего обстоятельства. И ехать в Псков требовалось срочно, бросив все текущие дела. Важен тут психологический выигрыш. Не позволить ему очухаться, прийти в себя после сокрушительной неудачи. И выкладывать, выкладывать начистоту все известные факты. Откровенно, беспощадно, с нарастающим итогом. Пусть не воображает, будто чекисты — простаки, которых можно водить за нос. И пусть сам сделает свой выбор. Либо раскрывайся до конца, помогай, заслуживай смягчающие вину мотивы, либо…
Мессинг, кстати, допускал возможность ошибки. Разумеется, ошибку нельзя исключать наверняка. Случаются совпадения, бывают необыкновенно схожие внешности. Однако конокрад опознал немедленно, без всяких сомнений. Да и собственное чутье подсказывало, что ошибки нет, все правильно.
Обстоятельства, возникшие минувшей ночью в островской пограничной комендатуре, неподалеку от Государственной границы, были действительно нежданными. Или, что гораздо точнее, они выглядели как нежданный дар судьбы. По крайней мере, на первый взгляд. Во всяком случае, и Мессинг, и он, Александр Иванович Ланге, откровенно обрадовались, познакомившись с шифровкой псковских товарищей. Обрадовались и, понятно, сразу оценили, какой великолепный подарок посылает им случай.
Только случай ли это — вот в чем вопрос. И не похож ли он, если здраво разобраться, на вполне закономерную примету жизни, которую можно предвидеть заранее? Чего бы они добились, развязывая хитрые узелки вражеских интриг, не будь этих случаев во множестве?
Шифровке свойственна телеграфная сдержанность стиля. Лишь голые факты, причем важнейшие, в протокольно точном изложении. Никаких, конечно, эмоций, никаких оценок и догадок — только факты.
В одном из домов деревни Пустой Лог, в четырех верстах от границы с Латвией, при активном содействии местного комбеда задержан пограничниками вооруженный бандит. Подозревается в участии в налетах на Холм и Демянск. Ранен в правое бедро, ранение сквозное, огнестрельное, примерно трехдневной давности. Назвал себя Никандром Ивановичем Самойловым, уроженцем Новгорода, документов не обнаружено. При аресте изъята кавалерийская берданка с запасом патронов, бельгийский маузер и две гранаты. Приметы следующие…
Александр Иванович помнил шифровку наизусть, слово в слово, точно сам был ее автором. В особенности про активное содействие комбедовцев. Не в ней ли, между прочим, в этой сухой фразе насчет содействия, и заключена разгадка того, как счастливые эти случаи становятся закономерными?
При активном содействии местного комбеда…
Уж кто-кто, а Александр Иванович хорошо знал, что это значит. Прежде всего, с риском для жизни, вопреки смертельной опасности. Бандюга был вооружен, до цели ему оставалось каких-то четыре версты. Совсем не легко и не безопасно встать на дороге подобного субъекта. Нужна для этого смелость, нужна вера в родную Советскую власть, в правоту ее дела.
