Только обойдя машину вокруг, дежурная распахнула дверцу и представилась:
— Товарищ майор, дежурная по КПП сержант Соломонова. Разрешите ваши документы?
Нет, никакой наигранности в ее лице не было. Серьезность, деловитость. Она и на Хабалова взглянула без всякого интереса, ее интересовали документы, не более.
Пришлось, чертыхаясь, лезть в боковой карман тужурки, доставать удостоверение личности и командировочное предписание.
Документы она просмотрела тщательно.
Сверяя фотокарточку, окинула Хабалова не очень-то доброжелательным взглядом, от которого ему сделалось чуточку не по себе. Да… Насчет кур заикаться, пожалуй, не стоит, здесь юмор явно не проходит.
— Возьмите, — она протянула документы, слегка скривила тонкие губы, уловив запах сигареты. — И еще просьба к вам, товарищ майор. У нас в гарнизоне курить запрещено. Только в специально отведенных местах. Так что…
— Понял вас, сержант, — Хабалов погасил сигарету, чувствуя сбоку ехидную усмешку шофера. Вообще-то он бы мог запросто взять реванш. Это нетрудно ему, майору. Да еще приезжему вышестоящему начальнику. Взять и поставить ее по стойке «смирно», сделать замечание по какому-нибудь поводу (повод всегда найдется). И приказать ей доложить своему командиру о полученном внушении.
Но зачем? Ведь она все делала правильно, все по уставу, по инструкции. Разве только вот не улыбалась ему. Так устав к этому не обязывает. Хотя улыбка у нее в полном смысле обворожительная.
Ефрейтор был доволен благополучным исходом. Неожиданно он попросил у Хабалова закурить.
— Так ведь нельзя, — сказал Хабалов. — У вас же в гарнизоне не курят. Слыхал?
— Э, да это она загибает! Не так уж у нас и строго. Ну если нельзя, так я потом покурю, после рейса. Мне больно сигареты ваши понравились. Запах у них приятный.
Хабалов достал пару ароматических кубинских сигарет, и шофер упрятал их под пружину, где недавно торчал букетик кандыка.
— А отчего она у вас злая? — спросил Хабалов.
— Капитолина-то? Она не злая, а как бы недовольная. Сердитая на весь мир. А происходит это по любовной причине. Знаете, поэты пишут, «неразделенная любовь»? Вот и у нее как раз такая ситуация.
Хабалов изумленно поглядывал по сторонам, почти не узнавая прошлогодний бивачный городок. Подстриженные кустарники, чистая речная галька дорожек, отороченных кантиками побеленного кирпича, стрелки дорожных указателей на желтых столбиках. Во всем чувствовалась твердая и рачительная хозяйская рука. Шофер нарочно ехал помедленнее, закладывая на поворотах плавные виражи, словно вез молоко в бидонах или сдавал экзамен на первый класс.
На асфальтовой площадке напротив штаба машина остановилась, и, едва Хабалов вышел, над парадным крыльцом из динамика-колокола требовательно прогремел металлический голос:
— Ефрейтор Трубников! Поставьте машину правильно и проводите прибывшего майора Хабалова к дежурному по части!
«Тоже новшество, — отметил Хабалов. — В прошлом году у них селекторной связи не было. Интересно, откуда наблюдает за приезжими дежурный, из окна, наверно? Что-то не заметно».
— Не туда смотрите, товарищ майор, — подсказал ефрейтор. — Вот слева над крыльцом объектив с козырьком. Тут у нас сплошная телевизия, как у капитана Немо.
Дежурный лейтенант встретил Хабалова приветливо, но сдержанно, и в этом тоже чувствовалась определенная школа.
— Командир просил извинить, что не может вас встретить лично. Он занят на командном пункте — идет боевая работа. Мне приказано устроить вас: вам отведена отдельная комната здесь, в штабе.
Хабалов внимательно оглядел строгую обстановку дежурки: единственный стол с телефоном, селекторным пультом и телевизионным экраном, задернутая занавеской доска со служебной документацией, жесткий, обитый дерматином топчан. В полураскрытом ящике стола торчал потрепанный роман. Лейтенант перехватил взгляд Хабалова, сделал шаг в сторону и, щелкнув каблуками, загородил стол.
— Разрешите проводить вас, товарищ майор?
— Хорошо, — вздохнул Хабалов. — Провожайте.
Странно, черт возьми, он настроен в этой поездке… Будто все время в черных очках. Селекторная связь, например, его по-настоящему не заинтересовала — а ведь это действительно новое полезное дело, о котором только еще думают в других дивизионах, — а книгу вот приметил и готов теперь делать далеко идущие выводы. Конечно, художественная литература — вещь посторонняя на дежурстве, да ведь и не запретная. Где в уставе сказано, что дежурному по части запрещается читать?
Он ясно чувствовал, что вопреки его желанию, даже фактам вопреки у него возникла предубежденность. Все это утро он пока сталкивался только с позитивными фактами. А осадок от них остался мутный. Чего-то не хватало для ясности. Или, может быть, наоборот: что-то присутствовало лишнее — невидимое, незначительное, но весомое, способное, как ложка дегтя, испортить бочку меда.
Не понравилась учтивость дежурного лейтенанта? Но ведь тот просто выполнял приказ. Однако эта специально «выделенная отдельная комната»… Почему именно «выделенная»? Неужели майор Сизиков знает о цели его приезда? Иначе он наверняка пригласил бы Хабалова на свою квартиру, как в прошлом году: три комнаты вполне позволяют.
А сейчас подобное просто невозможно. Отсюда предупредительность. Конечно, Хабалов и сам не пошел бы ночевать к Сизикову — придумал бы отговорку. Но Митя все прекрасно предвосхитил. Не может быть, чтобы ему подробно сообщили по телефону, скорее всего сам догадался. Человек он проницательный.
Дежурный открыл ключом дверь в конце штабного коридора, и они вошли в небольшую комнату, напоминавшую гостиничный номер среднего комфорта: умывальник с фаянсовой раковиной, шифоньер, радиоприемник на тумбочке, кремовые шторы и даже литографии в багетовых рамах.
— А почему две кровати? — удивился Хабалов.
— Видите ли, товарищ майор… Это у нас комната для приезжих. Вроде «мини-гостиницы». Месяц назад оборудовали.
— Вон оно что… — протянул Хабалов. — Уютная комната.
— Так точно. Нешумная. Вот только сохранился медицинский запах. Раньше здесь медпункт был.
— Ничего, — сказал Хабалов. — Это не страшно.
Лейтенант повернулся, чтобы уйти, но помедлил на пороге.
— Не желаете ли принять душ, товарищ майор? Могу предложить ключи от нашей душевой.
— Нет, — недовольно буркнул Хабалов. — Спасибо, не желаю.
Хабалов чувствовал себя неловко, словно молоденький лейтенант только что преподал ему урок добросердечности. Да так оно, наверно, и было, хотя сам дежурный этого и не подозревал.
Сев в кресло, Хабалов закурил и подумал, что ему, наверное, было бы легче и лучше, если бы его встретили без этой предупредительности и четкости. Пусть бы ему пришлось долго ждать машину на пристани, пусть бы шофер оказался молчаливым и грубым парнем, а дежурный по части и вовсе не встречал бы его и не делал угодливого лица. Тогда бы все выглядело проще, естественнее, по крайней мере Хабалов не испытывал бы злости на самого себя за свое лицемерие.
Ему постоянно была необходима острая пристрастность, неодолимое стремление оценивать людей, складывать, сопоставлять их плюсы и минусы. Он не любил нейтральности в оценке.
Он знал, что нередко ошибается в оценках, что люди сложнее и тоньше его прямолинейных критериев.
И все-таки он держался своего, с удовлетворением отмечая, что с годами, с опытом ошибается меньше и реже. Может быть, именно в этом и было все дело.
Хабалов раскрыл дверцы шифоньера, повесил туда плащ-палатку, положил портфель и вдруг изумленно замер: с левой стены, с одной из цветных литографий на него смотрели васнецовские «Три богатыря»! Искоса, с лукавой улыбкой поглядывал Алеша Попович, степенно и значительно — Илья Муромец и уж совсем недружелюбно — Добрыня Никитич. Старые знакомые… Неужто и они здесь оказались случайно? А может, в качестве напоминания о прошлом?
Все-таки интересно бы знать, что связывало воедино эту былинную троицу, трех ратных побратимов? Общая высокая цель и боевые дела — это, конечно, и много и мало. Мало — в том смысле, что, кроме боев и подвигов, где дружбу олицетворяет прямодушная сталь меча, были еще будни, приземленные будни с котелком каши над дымным костром, с сырыми шалашами из елового лапника, с житейскими мелочами и заботами. Чем тут цементировалась дружба? Этого художник не сказал.
Хабалов открыл форточку — в комнате действительно попахивало карболкой, — с минуту в раздумье пошагал по зеленой ковровой дорожке и решил отправиться на боевые позиции, на командный пункт дивизиона. Он мог бы, конечно, и не ходить туда, мог полежать, почитать, отдохнуть с дороги, но ему не терпелось увидеть Дмитрия Сизикова, не терпелось взглянуть на него. Хабалов почему-то был убежден, что майор Сизиков очень изменился за год.
