— А и правда, помогло твое лекарство. Успокоилось сердце, не барабанит, — села на диване.
— А насчет девчухи единое скажу тебе: кто сироту в дом примет, тот Бога возьмет, про то в Писании сказано. Этот случай в нашей деревне первый. Помни, и без тебя нашлось бы кому сироту приютить, в обиду не дали бы. Сироты — ангелы Божьи. Их кто обидит, судьбою будет наказан. Это жизнью проверено. Вон в городе у мужика жена померла. Трое детей осталось с ним. Так пес шелудивый в пьянь ударился. Про детей забыл. А всем есть охота. Они на помойку пошли, чтоб там прокормиться. Люди заметили и разобрали ребятню кого куда. Все в добрые руки попали. А этого алкаша на свалке бешеные псы покусали. Так и кончился на помойке, весь погрызанный, опухший, черный и порванный, его еле узнали. Самого зарыли, как собаку. А ты, Юля, не бойся, бери дитя. Мамкино сердце лучше знает, кому ребятенка доверить. Она не сама решила, ей Бог подсказал.
— Так не дают мне девочку!
— А ты в церковь сходи. Встань перед святыми, все сбудется по-твоему, — поблагодарила за помощь и шагнула за порог.
На следующий день, чуть свет, пошла Юлька в церковь. Уж и сама не знала, сколько пробыла в храме. Молилась на коленях, плакала, просила о Наташке, ставила свечи. И вышла, когда на дворе уже темно стало.
Девка пошла по улице торопливо.
Вот и собес, где ей всегда отказывали. А тут вдруг услышала, как ее окликнули из окна:
— Так вы будете брать ребенка? Все обдумали?
— Конечно!
— А то мы уже документы подготовили. Заходите! — пригласили Юльку приветливо.
— Вы удочеряете или на воспитание берете? — уточнила женщина, глядя на Ивана Антоновича. Тот загадочно улыбался.
— Насовсем! В дочки! Никаких удочерений. Моя она!
Юлька слушала и не слышала, о чем говорила грудастая, улыбчивая женщина. Она попросила подписать какие-то бумаги. Юлька торопливо; подписала их. И спросила волнуясь:
— Когда забрать смогу мою Наташку?
— Да хоть сегодня, — услышала в ответ.
— Я же ничего из приданого не взяла. Домой надо сходить.
— Вам все дадут. Ей много чего положено, не переживайте.
Через час Юлька вышла из детского приюта, прижимая к себе хрупкое тельце ребенка. Девочка посапывала, спала.
— Она спокойная, теперь до ночи спать будет. Мы недавно накормили ее, — провожала няня до порога.
Тяжелая сумка повисла на руке. В ней приданое на первый случай. Юлька идет, боясь оступиться.
Вот и мост. От него по ровной дороге все время прямиком, не заблудишься. Сама когда-то эту дорогу строила. Каждый камешек знаком, — ступает на мост и слышит:
— Стой! Стерва! Это ты, что ли, возникла?
— Я, — онемела, увидев Мишку.
— Ты нарисовалась, лярва кудлатая! Как раз вовремя! — подошел вплотную.
— Что надо тебе? — дрогнул голос бабы.
— Ровно сорок дней нынче! Глянь, какое со-впадение. Витьки не стало. Ты убила его.
— Я никого не убивала…
— Заразила сифилисом накануне свадьбы. А невеста, узнав, отказалась от него. Слышь, навовсе отшила от себя. Он вот с этого моста в реку сиганул. И тоже навсегда. Любил ее больше жизни. Никто ахнуть не успел. И я поклялся утопить тебя здесь же, на этом месте.
— Ты убила его! Разбила семью! — подошел человек вплотную к Юльке. Та стояла, заледенев от ужаса. Громадные руки потянулись к ее горлу.
— Вот и все, — мелькнула короткая мысль. Юлька хотела отступить на шаг. Но ноги не по-слушались. Они, словно вросли в мост.
И тут совсем неожиданно заплакала Наташка.
— Мишка, за себя не страшно. А ее жаль! Она совсем маленькая!
— Кто это? — изумился человек.
— Моя дочь! Риткина сирота. Попросила баба взять насовсем. Я пообещала и забрала. Домой несу.
— А где же отец?
— Уехал. Сбежал в день похорон Ритки. Адрес не оставил. Выходит, дочь не нужна ему.
— Козел! Отморозок! Сиротой оставил?
— Она моя дочь. Я никому ее не отдам. И если ты решил, убивай обоих. Видно, одна у нас с нею судьба.
— Идите домой обе! Я не придурок! Невинного не трону. Пусть живет счастливо твоя кроха! Пальцем к ней никто не прикоснется. Идите! Дай вам Бог счастья! — накинул на лицо малышки уголок одеялки и, указав на дорогу, сказал:
— Иван из города в деревню едет. Он вас подкинет! — зашагал к своему дому тяжелыми, каменными шагами, бурча под нос:
— Почему так много сирот на земле? Почему мало счастливых?
Прошли годы… Юлька за это время изменилась до неузнаваемости. Она постарела, увяла и стала похожей на обычную деревенскую бабеху. Теперь не только краситься, делать маникюр или укладку, даже умываться забывала. Какие там наряды, модные одежды, из телогрейки и летом не вылезала, не снимала с ног резиновые сапоги, а с головы серый грубый платок, спускавшийся на самые глаза. Прошлое, казалось, навсегда осталось позади. Даже деревенский люд забыл ее прошлое и воспринял за свою. Оно и неудивительно, баба уже была дояркой. Она много работала, хорошо получала, жила сурово и замкнуто. А и как иначе, если вставала в пять утра, а ложилась близко к полуночи. Ни гостей, ни друзей не имела. В редкие праздники собиралась вместе с доярками в бытовке на часок, а потом, словно спохватившись, сломя голову бежала домой. Там ее ждала Наташка, самый дорогой на земле человек. Она была для Юльки всем, что звалось жизнью.
Баба разучилась смеяться. Постоянно была занята. Никаких мужиков, хахалей не признавала, вычеркнула из своей судьбы все, что звалось бабьей утехой, личной жизнью, и сама, казалось, навсегда забыла о своем прошлом. В город ездила редко, почти там не появлялась. Некогда, а и желание пропало появляться на людях. Они ее раздражали и утомляли. Не до праздников было, когда усталость постоянно валила с ног, а редкие выходные казались небесным даром. Тогда можно было управиться дома, выспаться, побыть с Наташкой. Такими днями Юлька дорожила особо. Оно и понятно. Эти выходные случались один раз в месяц. И баба проводила их только дома.
Юлька безжалостно старилась и стала походить на безвременно угасшую бабу.
Где ее прежняя смешливость, яркая внешность, блеск глаз? Она даже по сторонам не оглядывалась. Бегом на работу, с фермы вприскочку. Ведь дома всегда куча дел, а кто поможет с ними управиться? Так жили все деревенские одиночки. Конечно, подрастала Наташка. Но она была еще небольшой и помочь Юльке всерьез пока не могла. Она росла своеобразной девчонкой. Не по годам серьезная. Она была чужою всем и своя всей деревне. Девчонку знали в каждом доме. Звали, угощали, помня ее сиротство, старались не обижать. Наташка никому не грубила. Она дружила со всеми стариками, и с ровесниками находила общий язык. Но однажды пришла с улицы злая. Села у окна, долго смотрела на дорогу, и вдруг спросила Юльку:
— Мам! А это правда, что ты мне вовсе не родная, а просто чужая тетка, а моя родная мамка умерла? Отец бросил нас с нею. И ты взяла меня в дети, вместо своей дочки.
Юлька даже рот открыла от удивления:
— Это кто ж тебе сморозил такое?
— Бабка Жучиха! Ну, Жукова! Она сказала!
— Дура старая! Совсем из ума выжила. Вместо мозгов тараканьи жопки остались. Ведь вот сама подумай, кто чужих в свой дом берет? А мы с тобой вместе живем. Сама Жучиха одна в доме мается. Ни детей, ни внуков при ней нет. Свои разбежались кто куда и не навещают дурковатую. Спроста ли это? Чего она в чужую семью лезет? На свою жопу оглянулась бы, старая калоша! — возмутилась баба.
— Она не одна. Мне уж многие это говорили. Неужели все брехали? — удивилась Натка.
— Главное не то, что говорят вокруг. А то, кем сама меня считаешь, — вытирала Юлька слезы, хлынувшие по щекам невольно.
— Мам, не плачь! Я не хотела тебя обидеть. Я спросила! Ну чего ты расстроилась? Забудь.
А Юльке свое вспомнилось.
Наташка росла болезненной. Корь и ангина, пневмонии и отиты атаковали девчонку очень часто. Сколько бессонных ночей провела баба у ее постели. Приводила фельдшера, притаскивала среди ночи бабок-знахарок, моталась в город за лекарствами. То вытащила из реки утопающую. Случалось, кусали девчонку змеи, и снова тащила на руках к фельдшеру. То собака испугала. Было, что в лесу на волчье логово напоролась. Наелась поганок и волчьей ягоды. Юлька не знала покоя. Она постоянно следила за дочкой и боялась за нее. Учила и лечила, навсегда забыв о себе. Сколько пережила, пока девчонка начала понимать и слушаться… Юлька часто брала ее с собой на работу, боясь, что та снова завихрится куда-нибудь вместе с ватагой деревенской детворы, ищи ее потом до самой ночи.
Сколько пережито и переплакано. А что ждет впереди — не угадаешь.
За чужую разве болела бы вот так душа?
Юльке стало больно. Что знали деревенские бабы о ее жизни? Они и своих-то детей не всегда успевали досмотреть. И порою, что греха таить, хоронили ребятишек. Их у них было много. И еще могли рожать. У Юльки такой возможности не было.
