По-английски роман Савинкова назывался «Крушение надежд». Пестренькая такая книжечка с мрачными силуэтами виселиц на обложке. Неизвестно, кто удосужился привезти ее в позабытый богом и людьми далекий Сиэтл, на Аляску.
Потому ли, что неважно знал он в ту пору английский, или потому, что слишком свежи еще были личные переживания, но роман чем-то даже понравился. Вернее, не понравился, не то это слово. Просто напомнил о пережитом, о милой сердцу России. Друзья, правда, засыпали его недоуменными вопросами. «Послушай, Бернгард, — спрашивали они, прочитав книжечку. — Разве ваша партия состояла из одних дворян и состоятельных людей? А где же были рабочие?» Он тогда отшучивался, уходил от подобных объяснений. Слишком долго и затруднительно было рассказывать, что в книжке говорится о другой партии, совсем не о большевиках, что из романов вообще не узнаешь про революцию, надо это самому испробовать, как довелось ему испытать, чудом ускользнув от пенькового столыпинского воротника.
Золотая лихорадка успела к тому времени отшуметь сказочными своими находками, а старательское счастье отнюдь их не баловало, и, досыта намучившись за день, они засыпали в обледеневших своих хижинах на берегу Юкона, словно убитые.
Года через два, спасаясь от слишком назойливого внимания полицейских шпиков, он нанялся матросом на парусно-моторную шхуну, ходившую к российским берегам. Рейсы были с контрабандой, хотя для приличия назывались научно-исследовательскими. Возили обычно спирт в жестяных десятигаллоновых банках, охотничий припас, муку, табак, взамен скупали по дешевке собольи шкурки, песца, даже нерпу. Если везло, прихватывали и мешочки с золотым песком, намытым одичавшими чалдонами.
Платил хозяин шхуны достаточно щедро, политической благонадежностью команды не интересовался — лишь бы умели держать язык за зубами да делали дело, и это вполне устраивало Александра Ивановича. Как-никак, поближе к родине и подальше от настырных шпиков американского правительства. Нищенские унылые фактории на Чукотке, где ни деревца на сотни верст, ни зеленой травки, это тебе не милая с детства Порховщина, но все же родимая сторонка, Россия, Россиюшка.
В один из таких рейсов попалось ему на глаза русское издание романа Бориса Савинкова. И, прочтя его заново, теперь уж на родном языке, он был обескуражен, а вслед за тем рассердился, точно плюнули ему прямо в лицо и все эти ушаты грязи, вылитые автором на бессмертную русскую революцию, предназначались лично ему, Александру Ивановичу Ланге, рядовому «технику» большевистской партии, ставшему по воле судеб безродным эмигрантом с липовым паспортом на имя Бернгарда Кроона, выходца из нищей Лифляндии. И, занимаясь ныне по чекистским своим обязанностям подпольной организацией Бориса Савинкова, сделавшись как бы биографом и регистратором бесчисленных преступлений этого врага рабоче-крестьянской власти, он помнил всегда и подленький его роман «То, чего не было», как запоминают люди незаслуженно полученное оскорбление.
— О чем задумался, товарищ Бернгард? — улыбаясь спросил его Блюхер, оторвав от внезапно нахлынувших воспоминаний. — Значит, договариваемся следующим образом: вы с комиссаром садитесь, проверяйте все на доброе здоровье, но звона чтобы ни малейшего… Понятно тебе? Не будем зря обижать народ.
Засели они у комиссара втроем, для верности пригласив еще и начальника особого отдела. И почти весь день, досадуя на очевидную бесплодность своей работы, потратили впустую.
Отобранные по анкетам «кандидаты» были явно неподходящими, не вызывающими ни малейших сомнений, с прекрасными служебными характеристиками. К тому же не имелось у них братьев-близнецов, да еще проживающих за границей. Были обыкновенные братья, старшие и младшие, были сестры, а вот близнецов не было.
К вечеру в списке осталось всего двое, более или менее соответствующих условиям странного «конкурса», как сердито выразился Мессинг. Двое из четырнадцати. Командир штабной роты связи и начальник шифровального отделения.
— Ручаюсь за обоих, — сказал комиссар. — Замечательные товарищи, преданные партийцы…
Александр Иванович молча вздохнул. Что мог он ответить комиссару, если его самого раздирали противоречивые чувства? Все в этой истории было зыбким, до крайности неопределенным и расплывчатым, и все настораживало, заставляя довести проверку до конца, не останавливаться на полдороге.
— На этом и кончим, — сказал Александр Иванович, извинившись перед комиссаром за невольное беспокойство. — Остальное, если потребуется, мы доделаем сами…
Ночь на воскресенье была почти бессонной. Допоздна он засиделся у Мессинга, обсуждая с ним возникшую ситуацию. Тревога, разумеется, могла оказаться и ложной, как бывало в прошлом, когда подводила неточная информация. Но для чего же Колчаку врать, да еще будучи в отчаянном положении? А если он говорит правду, то в чем смысл затеянной Савинковым комбинации?
— С трудом верится, слишком это безрассудно, но играть они будут в подставку, — сказал Мессинг. — Других объяснений попросту не вижу. Попробуют менять нашего человека на своего.
— На короткий срок?
— Это само собой. Да и много ли нужно времени, чтобы добраться, к примеру, до шифров? Тем более что один из твоих подшефных — начальник шифровального отделения.
— Не допускаю, Станислав Адамович. Явная это авантюра!
— Авантюры, друг ситный, иногда удаются, — заключил разговор Мессинг. — Вся жизнь этого Савинкова сплошная авантюра, и, как видишь, здравствует, задает нам с тобой хлопот…
Заснул Александр Иванович под утро.
В половине десятого раздался телефонный звонок. Вызывали его с проспекта Маклина, где жил начальник шифровального отделения штаба корпуса.
— Это Печатник? — приглушенным голосом спросил оперативный работник. — Звоню со второго поста. Только что к интересующей нас особе проследовал гость… Мужчина лет тридцати, возможно и моложе. В штатском, с небольшим саквояжиком…
— Точно к нему?
— Абсолютно точно! Но самое интересное не в этом… Похож, понимаешь, на нашего подопечного, настоящий его двойник.
— Продолжай наблюдение, ни в коем разе не дай уйти! — приказал Александр Иванович. — Через десять минут буду на месте!
Воскресный незваный гость. — Дороги, которые мы выбираем. — Вариант первый и вариант второй. — Гость становится подозрительным. — Демьян Урядов против Геннадия Урядова
Все это свалилось на него внезапно.
Гостей он в то воскресное утро не ждал и сам никуда не собирался. В кои-то веки выпадет свободный денек, когда не нужно спешить, как спешит он каждое утро, а после, будто заведенный, крутится до позднего вечера, не имея ни минуты личного времени. Есть возможность поваляться в свое удовольствие, дочитать затрепанный томик с повестями Гоголя, взятый в штабной библиотеке, а затем не спеша заняться плечевым суставом. Врачей он не терпел и в кругу друзей любил прихвастнуть отменным здоровьем, но самого себя обманывать не стоит. Ноет проклятущий сабельный рубец, и к дурной погоде, и к солнечной, как в сегодняшнее утро. Почти без перерыва ноет, еле-еле успокаиваясь лишь от холодных компрессов.
Стук в дверь был осторожным. Рассыльные из штаба стучат настойчивее, не стесняются.
— Входите, входите! — крикнул он, пытаясь сообразить, кого это принесло к нему с утра пораньше. — Кто там? Дверь не заперта!
— Мне бы товарища Урядова… Демьяна Изотовича…
Вошедший в комнату мужчина был коренаст и довольно широк в плечах. Несмотря на это, движения его были по-кошачьи мягкими.
— Ну, здравствуй, дорогой братец!
— Здравствуйте! Что вы сказали? — спросил он не совсем уверенным голосом, хотя вряд ли следовало задавать вопросы. Перед ним, знакомо подмигивая, стоял брат Геннадий, точнейшая копия его самого, правда, в штатском платье, не в военном. Щека у него была зачем-то перевязана, а кепчонка надвинута на брови, но это ничего не меняло, узнать можно.
— Генка? — слабо ахнул он, поспешно поднимаясь с кровати. — Генка, неужто ты? Какими судьбами?
— Он самый, братеник! Геннадий Изотович Урядов, покорный ваш слуга, прошу любить и жаловать!
— Откуда ж ты взялся, бродяга?
— Издалека, Демочка, отсюда не видать…
— Вырос-то, вырос-то до чего!
— Да и ты, братеник, даром хлеб не жевал!
Так это выглядело у них поначалу. Были, конечно, объятия, поцелуи, были радостные восклицания и суетливые расспросы. В общем, безобидно выглядело все и даже трогательно, если принять во внимание некоторые обстоятельства их жизни.
Братья Урядовы не встречались вот уж двенадцать лет. С того печального для них события, когда были развезены в разные концы обширной Российской Империи, да так ни разу и не увиделись больше, поневоле растеряв родственные связи.
