Остров все такой же. Глядишь и не налюбуешься. Он разделил реку надвое, и оба рукава соединяются только верст через десять. Царство дикой природы. Густые заросли шиповника, сизолистого тополя, дикой джиды. Ветви деревьев и кустов склонялись к самой воде, мокрая листва блестела под солнцем. Все вокруг — во власти тишины…
Глядя на этот пейзаж, Давран забыл о своем намерении искупаться. Его раздумья прервал шум.
— Эге-ге-ге! — кричал Камалходжа, махая руками. Давран только теперь заметил у берега ловивших рыбу друзей, те в ответ тоже кричали и размахивали руками. Давран подошел к ним, помог собрать улов — дюжину крупных сазанов и усачей. Подмигнув Даврану, Закирали ловко сложил улов в сумку…
Нияза разбудили, когда уха была готова. Он с неохотой встал, поплелся к реке умываться. Пропустили по маленькой, и Нияз ожил. Взяв кусок рыбы, он принялся разглагольствовать, остальные же сидели, не притрагиваясь к еде. Давран хорошо знал обычаи местных жителей: здесь считалось неприличным есть, когда говорит гость. Поэтому он часто прерывал рассказ Нияза.
Когда стало смеркаться, собрали снасти, сложили в багажник остатки улова и припасов. Камалходжа повез гостей к себе домой.
Под высокими подпорками виноградных лоз на дастархане уже было приготовлено угощение. Жена Камалходжи застенчиво поздоровалась с гостями и отправилась на кухню. Хозяин пригласил всех усаживаться.
Давран видел, что Нияз не намерен уезжать, и спросил его:
— Какие у тебя планы?
— Мне все равно, — пожав плечами, ответил Нияз. — Я человек командированный…
— Мы с Йигитали-ака после ужина собираемся ехать назад. Ты с нами?
— Да оставь ты свои расксшки: был, видел, с меня хватит. Поверь, я поддержу тебя. Работа у тебя пойдет. Я, пожалуй, отсюда поеду домой.
— Я вас никуда не отпущу! У Даврана одна работа на уме. А человек не машина, ему нужен отдых, — вмешался в их разговор Камалходжа. Услышав это, Нияз повеселел.
— Это речь настоящего джигита. Научите таким словам своего друга, — сказал он.
Но сколько ни упрашивал Камалходжа, Давран стоял на своем. После ужина, выпив пару пиалушек чая, отправились в путь, поручив Нияза заботам Камалходжи.
Отъехав от гостеприимного дома, заговорили о завтрашних делах. Обоим было неловко даже упоминать о Ниязе, оставшемся гостить у малознакомых людей. Наконец Йигитали-ака, вздохнув, спросил:
— Судя по словам этого вашего сослуживца, он может прекратить все работы. Это правда?
— Правда, — кивнул Давран.
— Но он говорит — поддержу, может, все будет в порядке?
— А вот в этом я сомневаюсь. Если он заявит, что работы следует остановить, — их несомненно остановят. Но если скажет, что надо продолжать раскопки, — их все равно могут прекратить. Он ведь просто марионетка. А нитки в руках влиятельного человека.
— Я слышал, Асаджан тоже спорил из-за этого места. Чем же не понравилась ваша работа тому большому человеку?
— У них была личная вражда.
— У нас в кишлаке на смех поднимут, если сказать такое. Все уверены, что ученые — самые умные, честные люди. А вражда — это удел всяких неучей, бездельников, невежд.
Давран улыбнулся. Он и сам был такого же мнения, когда учился в школе. Да и на первых курсах института преподаватели с ученой степенью казались ему чуть ли не святыми. Когда до него стали доходить всякие сплетни о преподавателях, он поначалу просто отказывался их слушать. Но с годами убеждался, что ученые не так уж отличаются от простых смертных, что и в их среде можно встретить недоброжелательность, подлость. Немало здоровья унесли у Асада Бекмирзаевича его постоянные стычки с руководством института, с теми, кто завидовал его научным успехам…
Видя задумчивость спутника, Йигитали-ака не стал докучать ему разговорами. Когда машина въехала на неосвещенную улицу кишлака, он предложил: «Переночуйте у меня, а утром сын отвезет нас на работу». Но Давран не согласился и попросил высадить его возле шоссе.
— Хочется пройтись, подумать. Не беспокойтесь, Йигитали-ака, до лагеря всего три километра.
Когда машина развернулась и фары перестали освещать дорогу, он постоял, вслушиваясь в ночь, потом зашагал по пыльному проселку.
До палатки оставалось каких-то сто метров, когда ясно различимый звук заставил Даврана остановиться. Сначала это был свист. Потом снова повторился этот звук, напоминающий скрип двери. Перед глазами археолога все поплыло, и он, неожиданно для себя, сел на обочине дороги. Окрестность осветилась — человеческая фигура огромного роста, окруженная сиянием, двинулась к Даврану…
Во время своего путешествия на Эрл Ниг часто думал о том, как он встретится с родными после полета, как сложатся их взаимоотношения в дальнейшем. Оставшиеся на Унете значительно постареют, жизненного опыта у них будет намного больше, да и мировоззрение их в чем-то изменится. Неудивительно, если друг, с которым он делился всеми своими помыслами, станет чужим, а единомышленник — идейным противником. Ведь за это время на планете пройдет бездна времени…
По окончании карантина он получил разрешение общаться с унетянами, и на него обрушилось столько новостей, столько разноречивых мнений, что он невольно стал ощущать себя каким-то чужаком среди своих. Даже с женой не получалось разговора по душам. Дети — сын и дочь — тоже отдалились от него: они росли, не зная отца. И при первой же встрече с Нигом не удержались от обвинений в адрес старшего поколения, затеявшего безуспешное путешествие на Эрл. Нимало не смущаясь, они говорили о собственном отце как об одном из тех, кто нанес вред обществу: провал экспедиции на далекую планету лишал унетян последней надежды. Нигу и в голову не приходило, что ему придется выслушать такое от собственных детей. Поэтому, узнав, что Фида собираются поместить в Приют, он не возмутился и даже не удивился. С тех пор как они с Кивом отправились на поиски, к ученым начали относиться еще хуже — на них сваливали все беды угасающей цивилизации.
Жена сильно постарела. И рядом с ней — Ниг, молодой, полный энергии, прежнего своего энтузиазма. Он готов снова ринуться в космические бездны, искать в бесконечных пространствах Вселенной Надежду для унетян.
Иногда он чувствовал себя потерянным, никчемным. Прежде стремление вернуться на Унет, к жене и детям, придавало ему силы. И вот он вернулся. Но все кругом кажутся ему чужими. Даже к детям он испытывает какое-то холодное любопытство. А ведь они похожи на него. Точно таким же стройным был ои в молодости. Ниг часто задумывался о детях. Его беспокоило, что они не обзавелись до сих пор семьями.
— Я думал, меня встретят и внуки, — сказал он однажды, когда сын и дочь собирались спать и выбирали для себя программу сновидений.
— Вы бесконечно отстали от жизни, — ответил первенец тоном, покоробившим Нига. — Уже много лет как действует постановление, запрещающее иметь детей.
— Вот как? — опешил отец.
— С тех пор как репутация ученых-естественников упала в глазах общества, для нас на первом месте стоит философия. Администраторы тоже прислушиваются к современным мыслителям. Особенцр распространены идеи Мала — он говорит, что биологическое продолжение рода абсурдно, и не видит смысла в создании семьи. Сначала его последователи женились или выходили замуж, отдавая дань традиции. А теперь и в этом не стало необходимости. После декрета о запрещении деторождения были повсюду созданы Дворцы любви. Все мы живем в последние времена цивилизации, так пусть ее закат будет пышным и прекрасным — так говорим мы, последнее поколение Унета.
— Это философия эгоиста и невежды! — воскликнул Ниг. — Жить для наслаждения, не имея никаких обязательств перед прошлым и будущим!.. Вы нарушаете великий закон жизни — она никогда не может прерваться сама по себе. Только насилие или катастрофа могут остановить ее. Подлые идейки Мала — кредо врага жизни… Посмотри, как прекрасен, как богат еще красками доставшийся нам от предков мир! Да, мы преуспели в разрушении нашей колыбели, но жизнь не замерла в ней. Наше солнце по-прежнему щедро шлет свои лучи всякому живому существу, зеленые валы океана все так же, как и при наших прадедах, бьются о каменные груди утесов. И наша великая культура — теперь она подобна увядающей ветви, но брызните на нее животворной влагой новых, оптимистических идей, и она вновь зазеленеет…
Жена Нига, схватившись за грудь, закашлялась. Сын быстро захлопнул окно, опустил штору.
— Видите? Попробуйте-ка продолжать жизнь на этой раскаленной сковородке, если у вас не будет кондиционера… По-вашему, я должен этого желать своим детям. А дальше будет хуже. Нет, я не хочу, чтобы они задохнулись во имя утверждения вашей оптимистической философии. Что они увидят, появившись на свет? Сколько проживут? Сколько лет мы протянем сами? Оставлять потомство, когда над планетой витает тень смерти — преступление. Мы — новое поколение — наконец-то поняли это. И предпочли красивый закат безобразной смерти.
