— Эй, ты! На верхотуре! Ку–ку! Чешись поживее, что ли!
Трактористы собрались в кучу, набросали промасленной ветоши, зажгли костер. Сегодня ветрено. По небу неслись плоские белые облака. Посмотришь — и кажется: не облака, а вышка несется им навстречу.
Линейный электрик, задетый насмешками трактористов, спросил того, что в ребристом шлеме:
— Послушай, что‑то мне личность твоя больно знакома. Не ты ли, слышь, центровал А–образную вышку на промысле?
— Гм! Ты спроси, где я не центровал! — сплюнул тот важно через губу.
— То‑то я и вижу: больно ретивый стал после перчика…
— При чем здесь перчик? — буркнул тракторист и заговорил о чем‑то другом, но вся ватага закричала:
— Эй, друг, расскажи, что за перчик?
Линейный того только и ждал, но для вида поломался.
— Да особенно‑то и рассказывать нечего. Жили мы тогда на отшибе, с харчишками не ахти, а этот хитрый парняга как вечер, так на свою колымагу и — в соседнюю деревню обжираться. Вернется и хвастает, пыхтит не отдышится, да еще пристает ко всем, чтобы, видите ли, дали ему туалетной бумаги… Раз, другой, а на третий Колька — во–о-он висит на опоре, — показал линейный, — подсунул ему листок с картинкой. Время идет, а обжора как подался на бугор, так словно канул. Что за черт? Подождали еще и пошли искать. А он, оказывается, гуляет. Резво так, туда–сюда, туда–сюда. «Давай работать!» — кричим ему, а Колька говорит: «Пусть еще погуляет. Я ему подсунул пакетик от остро–жгучего перчика…»
Дружный хохот заглушил слова линейного. Персонаж рассказа смеялся заодно со всеми, но не очень весело. Теперь, пожалуй, так и помрет «проперченным».
— А ну, кончай баланду! — скомандовал ведущий. — По местам!
И вышка поползла меж высоковольтных опор, свободных от проводов.
Вскоре навстречу показался Хвалынский. _ Вылез из вездехода, поздоровался с ведущим и зашагал рядом широкой, размашистой поступью геолога, умеющего экономно расходовать силы. Вдруг, спохватившись, воскликнул:
— Постой, какая у тебя скорость?
— Форсированная…
В этот момент вышку колыхнуло так, что у Хвалынского сердце екнуло.
— Ты в уме? — крикнул он. — Где Широков?
— Спит. Он часов пять таким вот макаром порхал… Вперед кузовом…
— Поразительные порядки! Начальник цеха почивает, а тут марафон устроили!
— А мне что? Как приказано, так и веду.
— А ну, живо мне Широкова! Где он спит?
— На полатях, — показал ведущий на верх вышки.
— Где–е-е?
— Там… с мастером, который вместо Середавина…
У Хвалынского глаза на лоб полезли:
— Останови немедленно!
Через минуту Широков и Карцев предстали пред грозные директорские очи. Хвалынский посмотрел на них взглядом, от которого полагалось вздрогнуть, но ни один, ни другой ухом не повели.
— Ну, как спалось, молодые люди? — спросил он с вкрадчивой улыбочкой, не предвещавшей ничего хорошею.
Широков и Карцев пожали уклончиво плечами.
Абсолютно уверенный, что распрекрасная парочка строит из себя дурачков, директор спросил еще раз:
— Так какой же вам сон снился?
— Так, мелочишка всякая… — буркнул Широков.
— Ничего стоящего, Петр Павлович, — поддержал его Карцев шутливым тоном.
Но секунду спустя им пришлось разувериться в юмористическом настрое начальства, поскольку оно довольно сурово и недвусмысленно объявило:
— Кажется, сон вам в руку. Ничего стоящего пообещать вам не могу, но кое–какую мелочишку подброшу, чтобы запомнили, где и когда можно спать!
— Да мы же не спали, Петр Павлович! — взвопил Широков. — Разве что вздремнули чуток.
— Какой там сон, когда все потроха вытрясло, — поддержал его Карцев.
— Так зачем вас черт туда занес?
— М–м… Для уверенности. Для них… — кивнул Широков на трактористов. — Быстрее боятся, а как еще заставишь? Техника безопасности и всякое такое… Привыкли ведь к скоростям — каток дорожный обгонит. А вы какой график нам дали?
Хвалынский уставился на вышку, в то место, где чернел кронблок, и, пожевав задумчиво губами, взял Широкова за локоть:
— Вот что, Вася, форсаж давай сбавлять, а подумай лучше насчет транспортировки ночью…
— Втемную? Дело темное… Не пойдет.
— А если прожектор на машину?
— С прожектором — другое дело, но тогда нужна подмена трактористов.
— Организуем. Медлить нельзя ни минуты. Боюсь, как бы пурга не сорвала нам все.
Хвалынский перевел взгляд на Карцева. Тот оттерся несколько на задний план, от греха подальше.
— Оборудование проверили? — спросил его Хвалынский.
— Кажется, в порядке.
— Тогда давай в вездеход. Прибыл топограф из управления вправлять вам мозги насчет наклонного бурения. Хоть ты у нас и ученый, все науки на курсах прошел, но, думаю, послушать не мешает.
…Не доезжая деревни Кирюшки, водитель остановился долить в радиатор. Карцев, рассеянно поглядывавший по сторонам, вдруг оживился, спросил, показывая на рядки деревьев, уходящих вверх по склону:
— Это чей же сад?
— Тоже са–ад… — протянул Хвалынский небрежно. — Вишнячок дрянной.
— А и правда — вишняк! — воскликнул Карцев и, выпрыгнув из вездехода, направился к деревьям. Обойдя десятка два вишен, он поковырялся в почках и задумчиво вернулся к машине.
— Ты, оказывается, садами интересуешься? А пчелками нет? — спросил его Хвалынский с усмешкой.
Карцев пробормотал что‑то невразумительное и, надувшись, умолк.
Остались позади трудные подъемы, спуски и повороты. Вышкари приближались к Венере. Если бы не бьющий в небо стометровый фонтан газа, местности не узнать. Прошло каких‑то две недели, а сколько перемен! Теперь буровая была похожа скорее на индустриальную площадку. Правда, по–прежнему однообразно сипели грифоны и все выше вокруг них намерзали сопки из выплеснутой из‑под земли грязи, но феномен не подавлял, как вначале, своей грандиозностью, не вызывал почтительного трепета, наоборот: быстро привыкшие люди смотрели на бедствие, как на временное неудобство.
В километре от бывшей скважины — целый лагерь деревянных времянок, чуть дальше — передвижная электростанция, котельная, склады труб, инструмента, запасных деталей. Сновали тракторы, бульдозеры, автокран поднимал железную конструкцию, вспыхивали огни электросварки.
Карцев с Широковым осмотрели фундамент под вышку. Место было выбрано правильно, к северо–востоку от фонтана, чтобы господствующий ветер сносил газ стороной. Километрах в двух левее заливали фундамент для вышки Бека, механики Кожакова возились с дизелями и арматурой. В помощь им прибыли электросварщики, и с ними Саша. При авральной работе людям часто приходилось задерживаться на ночь, а иногда и на несколько суток. Дежурили постоянно пожарники и газоспасатели. Для них и для командированных поставили на безопасном расстоянии три будки с койками и рядом с котельной — филиал столовки.
Прошла еще неделя.
Ночью, когда все лишние с буровой уехали, вахта Шалонова в присутствии Карцева приступила к бурению. Шалонов, расплываясь в улыбке, крикнул шутя дизелисту:
— Эгей, Костя! Давай газу до отказу и все скорости сразу!
Загудели двигатели, вздохнули поршнями насосы. Маркел стукнул залихватски по трубе ключом и тем возвестил начало.
С первых же минут смена заработала «внемую», без лишних слов и объяснений. Команды отдавались кивком, жестом или свистом.
Карцев прошел по буровой, заглянул во все углы. Ему вспомнился летний день, когда он начинал злосчастную, фонтанирующую ныне скважину. Тогда сразу пошло все через пень–колоду.
Надавали липовых обязательств, устроили телевизионную показуху. Сегодня ритм ничем не нарушался, можно бы мастеру и домой отправиться, но он не спешил. Плюнув трижды через левое плечо и присев возле желоба, он написал Искре–Дубняцкому заказ на завтра.
Сашу в те суматошные дни Карцев встречал на бегу, и только слепящие электроды, горевшие весь день на вышке Бека, напоминали ему издали о ней. Сегодня Саша, попавшись ему навстречу, будто невзначай шепнула:
— Меня оставили на сверхурочную, буду здесь ночевать…
К вечеру надвинулись облака: громоздкие, медлительные и холодные. Ветра, к удивлению, совсем не было, мягкие лапчатые снежинки падали почти отвесно с черного неба.
Карцев махнул вахте, что уходит домой, а сам подался к вагончику–гостинице. От фонаря над дверью котельной расплывчато мерцало желтое световое пятно. Сквозь пушистые хлопья не разобрать, окна ли вагончика светятся или это отблески в темном стекле. Подошел ближе и убедился: не светятся. Умаялась, видать, Саша и легла спать. А разве он сам не намотался до упаду? День нынче, как, впрочем, и вчера, выдался будоражный, переполненный массой забот.
