чтобы помочь вызвать к жизни еще невиданную в русской живописи социальную сатиру.
В полдень. Сепия. 1850
«Худой, бледный, мрачный», каким его увидел Федотов, изображен Брюллов в знаменитом автопортрете 1848 года (Государственная Третьяковская галерея). «В тот день, когда доктора позволили Брюллову встать с постели, - вспоминает Желез-нов, - он сел в вольтеровское кресло, стоявшее в его спальне против трюмо, потребовал мольберт, картон, палитру; наметил на картоне асфальтом свою голову и просил Корицкого приготовить к следующему утру палитру пожирнее […]. Впоследствии я узнал от самого Брюллова, что он употребил на исполнение своего портрета два часа…» Полная непредвзятость трактовки образа бросается в глаза: художник написал себя без столь частых в автопортретах манерности или позы. Одухотворенное лицо, тонкое после болезни, тревожный взгляд, бессильно, печально опущенная красивая рука - все это звенья портрета-биографии, посвященного судьбе художника-поэта, надломленного современной ему действительностью. Этот портрет (вместе с другими лучшими работами в том же жанре) вполне соответствует высокой оценке произведений Брюллова, которую дал В. Г. Белинский. Высоко ценя «нашего гениального художника», Белинский писал, «что зеркало далеко не так верно повторяет образ», как работа Брюллова, «потому что это будет уже не только портрет, но и художественное произведение, в котором схвачено не одно внешнее сходство, но и вся душа оригинала».
Насильное купанье. Акв. 1850.
Поздним портретам, исполненным Брюлловым в России, очень уступают последние картины, даже такие известные, как «Бахчисарайский фонтан» или «Сладкие воды близ Константинополя». Они исполнены с незаурядным техническим мастерством, не лишены живых наблюдений, но бедны мыслью. В них нет радости жизни, творческого восторга, которые присутствуют в более ранних работах. «Бахчисарайский фонтан» (1838 - 1848, Всесоюзный музей А. С. Пушкина, Ленинград) был написан в память встреч с Пушкиным, творчество которого Брюллов высоко ценил (фигуры Заремы и Марии помещены, однако, в окружение, не имеющее ничего общего с ханским дворцом в Бахчисарае). «Сладкие воды близ Константинополя» - большая акварель, с рядом сюжетных мотивов, дробящих многофигурную композицию на отдельные занимательные сцены.
Весной 1849 года Брюллов уехал лечиться за границу, сопровождаемый своими учениками Желез-новым и Лукашевичем. На острове Мадейре, затем в Испании, он снова стал работать.
Последние два года его жизни прошли в Италии. Едва приехав в Рим, Брюллов обратился к недавнему событию, все еще полному смысла для итальянского народа: его увлекла мысль о картине «Политическая демонстрация в Риме в 1846 году» (эскизы находятся в Тамбовском краеведческом музее и в собрании Б. М. Штерна в Ленинграде). Идейно-художественные искания Брюллова в последний период жизни были полны неожиданностей. От политических событий Италии, от темы народного торжества он переходил к мрачному пафосу сложнейшей композиции «Всеразрушающее время» или к сентиментально-салонным аллегориям «Затмение солнца» (встреча Аполлона-солнца и Дианы-луны в небе), «Диана, несомая на крыльях ночи» и т. п.
Портрет М. Ланчи. Масло. 1852
В непримиримом противоречии с этими композициями находятся бытовые сцены, исполненные сепией, получившие название «Ладзарони на берегу» [*] (Государственная Третьяковская галерея). Правда, сейчас известно только три таких сцены, но и этого достаточно, чтобы судить о великолепных возможностях позднего брюлловского творчества. Они бесспорно исполнены под самым живейшим впечатлением от натуры, естественно отнести их к ранней летней поре 1850 года, когда художник побывал в Неаполе, после Мадейры, Португалии и Испании направляясь в Рим. Молодой Стасов дал превосходное описание этих сцен: «Ленивые полуголые фигуры неаполитанских лаццарони лежат то там, то сям на мостовой, на плитах приморских парапетов, раздвинув и разбросав врозь ноги, как нигде больше, кроме Неаполя, не увидишь; […] женщины сидят со своими голыми ребятишками бережнее, точно больше сохраняя свои члены и дорожа ими, сидят полусонные и наклонивши головы под белыми головными наметами - всеобщее царство сна и лени непобедимой. Коричневые тени сепии, идущие подле ярких дневных светов, чрезвычайно способны выражать прозрачные южные тени. Брюллов мастерски умел ими пользоваться».
[* Ладзарони (лаццарони) - наименование в то время неаполитанской бедноты].
В трех сценах - «Насильное купанье», «Ладзарони и дети», «В полдень» - нет и признака сочиненности. Многое кажется в них случайным, мгновенным и, именно потому, - особенно верным: таковы извивающийся в воздухе неаполитанец, которого собираются, дурачась и шутя, бросить в воду, или ребенок, удерживающийся на поднятой ноге отца, или - вместо спящего неаполитанца, только ступни его ног. Юноша в причудливом положении удерживается на каменном парапете и пальцами руки выбивает воображаемый мотив; мать засыпает, кормя ребенка, и ее толстый сынишка раскидывает во сне руки и ноги - все это так непринужденно, как, кажется, не бывало до того и у самого Брюллова. Неожиданные и верные повороты, ракурсы, детали и ситуации, свобода исполнения свидетельствуют о неисчерпанных творческих силах Брюллова, об их подъеме. Они сказались в полной мере еще только один раз, в портрете Ланчи.
В 1851 году, чувствуя себя лучше, Брюллов написал портреты Анджело Титтони, его матери и дочери. Он стремился выразить представление об одухотворенности, о благородном характере своих друзей. Их превосходит, однако, портрет Микеланджело Ланчи, одного из ближайших приятелей художника, видного ученого-ориенталиста (1851, Государственная Третьяковская галерея). Национальный тип лица Ланчи, подвижность, ум и легкая ирония семидесятилетнего ученого, цепкие пальцы, привычно легко держащие лорнет, - все это пронизано трепетностью подлинной жизни. Красный халат с серой меховой опушкой, лицо и руки написаны не в ярком свету, но в смягченном, граничащем с полутенями, и потому особенно естественном и красивом. «Я сделаю с вас портрет, который навсегда останется», - пообещал Брюллов, начиная писать Ланчи, и оказался прав: это одно из лучших произведений в русской портретной живописи XIX столетия.
Больное сердце не дало работать Брюллову весной 1852 года. Он уехал к Титтони, в маленький город Манчано и внезапно умер там 11 (23) июня. Над его могилой на римском кладбище Монте-Тестаччо, среди кипарисов, стоит высокий мраморный саркофаг.
* * *
Брюллов был человеком искусства, не только живописцем и рисовальщиком, но при случае и скульптором, театральным декоратором, иллюстратором, художественным критиком. В широких общественных кругах он обострил интерес к искусству, его имя надолго придало значительность Академии художеств. Благоговение перед его творчеством охватывало многих художников: Н. Н. Ге постигал тайны живописи, всматриваясь в его картины; К. Д. Флавицкий пытался подражать «Помпее»; И. Е. Репин уже в 1850-х годах слышал легенды о Брюллове, позднее, восхищаясь им, защищал в спорах «этого гиганта». У
