В это время путники, шедшие вдоль ручья, приблизились к деревянному мосту возле Кромвель-лоджа.
Тут певец остановился, и Кенелм с трепетом в голосе сказал:
– Не пора ли нам назвать свои имена? У меня больше нет причин скрывать мое. Впрочем, их никогда и не было, кроме разве прихоти. Я Кенелм Чиллингли, единственный сын сэра Питера, владельца Эксмондема…
– Поздравляю вашего отца с таким талантливым сыном, – со своей обычной вежливостью сказал менестрель. – Вы уже знаете, что мое происхождение и звание гораздо скромнее ваших, но если вам случалось быть на выставке академии художеств этого года… О, я понимаю, почему вы вздрогнули: вы, может быть, узнали картину, черновой эскиз которой уже видели: «Девочка с мячом из цветов». Это одна из трех картин, очень сурово раскритикованных «Лондонцем». Несмотря на такого могущественного врага, эта картина принесла деньги и обещает славу странствующему певцу, чье имя, если бы взгляд на картины заставил вас спросить о нем, вы узнали бы сразу: Уолтер Мелвилл. В будущем январе надеюсь, по милости этой картины, прибавить титул: «член королевской академии». Публика, наперекор «Лондонцу», не позволит лишить меня этой чести. Вас, вероятно, ждут как гостя в одной из пышных вилл, огни которых мерцают вдали. Я же иду в очень скромный коттедж, в котором надеюсь найти отныне мой постоянный дом. Теперь я здесь останусь только на несколько дней, но позвольте мне пригласить вас к себе, прежде чем я уйду отсюда. Домик этот называется Грасмир.
Менестрель дружески пожал руку спутнику, которому он рекомендовал оседлый образ жизни, не почувствовав, как холодна стала рука Кенелма от его искреннего пожатия. Легко перешел он деревянный мостик, а Макс уже бежал впереди, и когда Уолтер ступил на другой берег, до ушей Кенелма сквозь тишину светлой ночи весело долетели слова его недоконченной любовной песни:
Пел он, пел он, весело пел он.
Так тропинкой к нему – впереди свора псов
Ехал рыцарь фон Ниренштейн.
Неоконченная любовная песнь – почему же неоконченная? Кенелму не дано было угадать почему. Это была песнь любви, переложенная на стихи одной из самых прелестных волшебных сказок, которую очень любила Лили и которую Лев обещал ей закончить только в ее присутствии и к ее полному удовольствию.
Если я не осмелился перенести на бумагу точные слова красноречивого искателя славы, сына земли, как же осмелюсь я перенести на бумагу все, что происходило в безгласном сердце искателя любви, сына небес?
С того часа, когда Кенелм расстался с Уолтером Мелвиллом, и до утра следующего дня летняя радость природы, которая время, от времени, хотя по большей части обманчиво, обращает к душе человека свои бездушные вопросы и ответы, постепенно прогнала его мрачные предчувствия.
Без сомнения, Уолтер Мелвилл и был опекуном Лили, столь ею любимым. Без сомнения, Лили он воспитал и предназначил себе в невесты. Но в этом вопросе решающий голос принадлежал Лили. Оставалось только убедиться, не обманулся ли Кенелм в том, что сделало для него жизнь такой прекрасной с момента их последнего прощания. Во всяком случае, он обязан перед Лили, обязан даже перед своим соперником предъявить свое право на ее выбор. И чем больше он припоминал все, что Лили говорила ему о своем опекуне, так откровенно, так сердечно выражая привязанность, восторг, признательность к нему, тем решительнее рассудок отвергал его опасения, нашептывая:
«Так может говорить дочь об отце. Но не станет говорить девушка о мужчине, которого любит, – она не решилась бы так хвалить его».
Словом, отнюдь не в унылом расположении духа и не с печальным лицом Кенелм около полудня перешел через мост на очарованную землю Грасмира. В ответ на его вопрос служанка, отворившая дверь, сказала, что ни мистера Мелвилла, ни мисс Мордонт нет дома: они только что ушли гулять. Он уже готов был удалиться, когда в переднюю вышла миссис Кэмерон и знаком пригласила его войти. Кенелм прошел в гостиную и сел возле миссис Кэмерон. Он хотел заговорить, но она резко перебила его голосом так непохожим на ее обычный: речь ее звучала взволнованно и резко, как крик отчаяния:
– Я только что собиралась к вам. К счастью, вы застали меня одну, и то, что произойдет между нами, останется тайной. Но прежде скажите: видели вы родителей, спрашивали их согласия жениться на девушке, такой, какой я описала вам Лили. Скажите мне, скажите скорей, что в этом согласии отказано!
– Напротив, заручившись их полным согласием, я приехал сюда просить руки вашей племянницы.
Миссис Кэмерон откинулась на спинку кресла и стала раскачиваться из стороны в сторону, как от сильной боли.
– Именно этого я и боялась. Уолтер сказал нам, что вчера встретил вас и что вы, как и он, собираетесь жениться. Конечно, узнав его имя, вы должны были угадать, кем заняты его мысли. К счастью, он не мог угадать, к какому выбору слепо привела ваша юношеская фантазия.
– Дорогая миссис Кэмерон, – мягко, но решительно заговорил Кенелм, вам было известно, для чего я оставил Молсвич несколько дней назад, и мне кажется, что вы могли угадать мое намерение, которое привело меня так рано в ваш дом. Я пришел сказать опекуну мисс Мордонт: «Я прошу руки вашей воспитанницы. Если вы тоже любите ее, я рад, что у меня такой благородный соперник. Для нас обоих соображения о собственном счастье отступают перед долгом подумать прежде всего о счастье Лили. Пусть она выбирает между нами».
– Это невозможно! – воскликнула миссис Кэмероя. – Невозможно! Вы не знаете, что говорите, не зияете и не подозреваете, как священны права Уолтера Мелвилла на все, что сирота, которой он покровительствовал с самого ее рождения, может дать ему взамен. Она не имеет права предпочесть другого. Ее сердце настолько исполнено благодарности, что не допустит ничего подобного. Если ей будет предоставлен выбор между ним и вами, она выберет его. Заверяю вас в этом. Не подвергайте же ее такому горькому испытанию. Предположим даже, что вы понравились ей; но если вы признаетесь ей в любви, она не захочет, да и не должна принять вашу руку. Вы только омрачите ее счастье с Мелвиллом. Будьте великодушны. Преодолейте вашу прихоть – она мимолетна. Не говорите ни с нею, ни с мистером Мелвиллом о желании, которое не может осуществиться. Уходите отсюда, не сказав никому ни слова, и немедленно.
Слова и весь облик бледной, умоляющей женщины поразили смутным ужасом сердце ее слушателя. Но он тем не менее твердо ответил:
– Я не могу повиноваться вам. Мне кажется, честь повелевает мне доказать вашей племяннице, что если я ошибся в ее чувствах ко мне, то я ни словом, ни взглядом не дал ей повода считать мои чувства к ней несерьезными. А кроме того, едва ли будет благородно в отношении моего соперника подвергнуть опасности его собственное счастье, если он позже узнает, что его жена могла быть счастливее с другим. Что это за таинственные опасения? Если, как вы говорите с таким очевидным убеждением, ваша племянница предпочтет другого, то стоит ей сказать одно слово, я уеду, и вы меня больше не увидите. Но это слово должна сказать она, и если вы не позволите мне спросить ее в вашем доме, я постараюсь найти ее теперь на прогулке с мистером Мелвиллом. Возможно, он лишит меня права говорить с ней наедине. Но то, что я хочу сказать, может быть сказано и в его присутствии. Ах, сударыня, неужели у вас нет сострадания к сердцу, которое вы так бесполезно терзаете? Если меня ждет что-то ужасное, позвольте узнать это сейчас же.
– Узнайте же это из моих уст, – сказала миссис Кэмерон. Она говорила голосом неестественно спокойным, и суровое выражение застыло на ее лице. – Я вверяю вам тайну, которую вы вырвали у меня своей настойчивостью, вверяю той чести, на которую вы хвастливо ссылались, решив подвергнуть опасности спокойствие дома, в который мне не следовало вас вводить. Слушайте! У честной супружеской четы, скромного звания и с ограниченными средствами, был единственный сын, который уже в раннем детстве выказывал такие замечательные способности, что они привлекли внимание хозяина его отца, очень богатого человека с весьма добрым сердцем и тонким вкусом. Он послал его на свой счет в первоклассную коммерческую школу, намереваясь пристроить впоследствии в своей фирме. Этот богатый человек был совладельцем крупного банка, не слабое здоровье и склонности, далекие от коммерческих интересов, побудили его отстраниться от участии в делах фирмы, и он передал управление ею своему сыну, которого обожал. Но дарования протеже, отправленного им в школу, стали выражаться в горячем пристрастии к искусству и отдалили его от торговли. Его рисунки, показанные знатокам, позволили возлагать «а» него большие надежды, и тогда покровитель переменил свое намерение и отдал мальчика в мастерскую знаменитого французского живописца, а впоследствии дал ему возможность усовершенствовать свой вкус изучением итальянских и фламандских шедевров живописи. Он был еще за границей, когда…
