Влюбленный муж клянется в сердце своем: «Эти глаза будут смотреть на одного меня, эти робкие уста будут говорить о любви одному мне, эта нежная рука будет одарять заветными сокровищами сладострастия лишь меня одного, эта грудь будет вздыматься лишь при звуках моего голоса, эта спящая душа очнется лишь по моему велению; лишь мне дозволено будет запускать пальцы в эти шелковистые пряди, лишь я смогу в беспамятстве гладить эту трепетную головку. Я заставлю Смерть бодрствовать подле моего изголовья и преграждать чужакам-грабителям доступ к моему брачному ложу; сей трон страсти потонет в крови – либо в крови безрассудных наглецов, либо в моей собственной. Покой, честь, блаженство, отеческая привязанность, благополучие моих детей – все зависит от неприступности моей опочивальни, и я буду защищать ее, как защищает львица своих детенышей. Горе тому, кто вторгнется в мое логово!»
Ну что ж, храбрый атлет, мы рукоплещем твоей решимости. До сей поры ни один геометр не осмелился нанести долготы и широты на карту супружеского моря. Многоопытные мужья не дерзнули обозначить мели, рифы, подводные камни, бризы и муссоны, линию берега и подводные течения, погубившие их суда, – так стыдились они постигшего их крушения. Женатым странникам недоставало путеводителя, компаса… их призвана заменить эта книга.
Не говоря уже о бакалейщиках и суконщиках, существует множество людей, которым недосуг вникать в скрытые побуждения, движущие их женами; предложить им подробную классификацию всех секретов брака – долг человеколюбия; хорошо составленное оглавление позволит им постигать движения сердца их жен, подобно тому как таблица логарифмов позволяет им перемножать числа.
Итак, что скажете? Разве можете вы не признать, что помешать женам обманывать мужей – предприятие неслыханное, за которое не отважился еще взяться ни один философ? Разве это не всем комедиям комедия? Разве это не другое speculum vitae humanae[103]? Долой вздорные вопросы, которым мы в этом Размышлении произнесли справедливый приговор. Сегодня в морали, как и в точных науках, потребны факты, наблюдения. Мы их представим.
Для начала вникнем в истинное положение дел, взвесим силы обеих сторон. Прежде чем снабдить нашего воображаемого победителя оружием, подсчитаем число его врагов, тех казаков, которые мечтают завоевать его родной уголок.
Плыви с нами, кто хочет, смейся, кто может. Сняться с якоря, поднять паруса! Вы знаете исходную точку. Это – великое преимущество нашей книги перед многими другими.
Что же до нашей прихоти, заставляющей нас смеяться плача и плакать смеясь, подобно тому как божественный Рабле пил, когда ел, и ел, когда пил; что же до нашей мании соединять на одной странице Гераклита с Демокритом[104], писать, не заботясь ни о слоге, ни о смысле… если кому-то из членов экипажа это не по нраву, долой с корабля всю эту братию: стариков, чьи мозги заплыли жиром, классиков, не вышедших из пелен, романтиков, закутанных в саван[105], – и полный вперед!
Изгнанные, возможно, поставят нам в вину, что мы уподобляемся людям, которые с радостным видом заявляют: «Я расскажу вам анекдот, над которым вы посмеетесь вволю!..» Ничего подобного: брак – дело нешуточное! Разве вы не догадались, что мы смотрим на брак как на легкое недомогание, от которого никто не защищен, и что книга наша – ученый труд, посвященный этой болезни?
– Однако вы с вашим кораблем или вашей книгой напоминаете тех кучеров, которые, отъезжая от станции, вовсю хлопают кнутом только потому, что везут англичан. Не успеете вы проскакать во весь опор и половину лье, как уже остановитесь подтянуть постромки или дать роздых лошадям. К чему трубить в трубы, еще не одержав победы?
– Эх, дражайшие пантагрюэлисты[106], нынче, чтобы добиться успеха, довольно притязать на него; а поскольку, возможно, великие творения в конечном счете суть не что иное, как незначительные идеи, облеченные в пространные фразы, я не понимаю, отчего бы мне не обзавестись лаврами, хотя бы для того, чтобы украсить соленые окорока, под которые так славно пропустить стаканчик!.. Минуточку, капитан! Прежде чем пуститься в плавание, дадим одно маленькое определение.
Читатели, поскольку на страницах этой книги, как и в светских гостиных, вы будете время от времени сталкиваться со словами «добродетель» и «добродетельная женщина», условимся об их значении: добродетелью мы называем ту покладистость, с которой жена скрепя сердце отдает это сердце мужу; исключения составляют редкие случаи, когда этому слову придается общеупотребительный смысл; отличить одно от другого читателям поможет природная сообразительность.
Размышление II
Брачная статистика[107]
Вот уже два десятка лет, как власти стараются определить, сколько гектаров французской земли занято лесами, сколько – лугами и виноградниками, сколько оставлено под паром. Ученые мужи пошли дальше: они пожелали узнать число животных той или иной породы. Больше того, они подсчитали кубометры дров, килограммы говядины, литры вина, число яблок и яиц, истребляемых парижанами. Но ни честь тех мужчин, что уже вступили в брак, ни интересы тех, кто только готовится это сделать, ни мораль и совершенствование человеческих установлений еще не побудили ни одного статистика заняться подсчетом числа населяющих Францию порядочных женщин. Как! Французское министерство сможет при необходимости сообщить, каким количеством солдат и шпионов, чиновников и школьников оно располагает, но спросите его о добродетельных женщинах… и что же? Если французскому королю явится шальная мысль искать августейшую супругу среди своих подданных, министры не сумеют даже указать ему общее число белых овечек, из которых он мог бы ее выбрать; придется учреждать какой-нибудь конкурс добродетели, а это просто смешно.
Неужели не только политике, но и нравственности нам следует учиться у древних? Из истории известно, что Артаксеркс, пожелав взять жену из числа дочерей Персии, выбрал Эсфирь, самую добродетельную и самую прекрасную. Следовательно, его министры знали способ снимать сливки с подданных. К несчастью, Библия, столь ясно толкующая обо всех вопросах супружеской жизни, не дает нам никаких наставлений касательно выбора жены.
Попробуем восполнить пробелы, оставленные государственными чиновниками, и произвести перепись женского населения Франции. Мы обращаемся ко всем, кто печется об общественной нравственности, и просим их быть нашими судьями. Мы постараемся выказать в подсчетах довольно великодушия, а в рассуждениях – довольно точности, чтобы все читатели согласились с результатами наших исследований.
Считается, что во Франции примерно тридцать миллионов жителей.
Иные естествоиспытатели уверяют, что женщин на свете больше, чем мужчин, однако, поскольку многие статистики придерживаются противоположного мнения, положим, что женщин во Франции пятнадцать миллионов.
Прежде всего исключим из названного числа примерно девять миллионов созданий, которые на первый взгляд очень похожи на женщин, но которых по здравом размышлении придется сбросить со счетов.
Объяснимся.
Естествоиспытатели полагают, что человек – один-единственный вид, входящий в семейство Двуруких, как то и указано на странице 16 «Аналитической зоологии» Дюмериля; только Бори Сен-Венсан счел нужным, полноты ради, прибавить к этому виду еще один – Орангутанга[108].
Если зоологи видят в нас не более чем млекопитающее, у которого имеются тридцать два позвонка, подъязычная кость и больше извилин в полушариях мозга, чем у любого другого существа; если для них все различия между людьми объясняются воздействием климата, породившим пятнадцать разновидностей этой особи, научные названия которых я не считаю нужным перечислять, то творец Физиологии вправе сам делить людей на виды и подвиды в соответствии с их умственными способностями, нравственными свойствами и имущественным положением.
Так вот, девять миллионов существ, о которых мы говорим, на первый взгляд совершенно схожи с человеком, как его описывают зоологи: у них есть подъязычная кость, клювовидный и плечевой отростки лопатки, а также скуловая дуга, поэтому господа зоологи имеют полное право причислить их к разряду Двуруких, но вот увидеть в них женщин – на это автор нашей Физиологии не согласится ни за что на свете.
Для нас и для тех, кому предназначена эта книга, женщина – редкая разновидность человеческого рода, физиологические свойства которой мы вам сейчас назовем.
Женщина в нашем понимании – плод особых стараний мужчин, не пожалевших на усовершенствование ее породы ни золота, ни нравственного тепла цивилизации. Первый отличительный признак женщины – белизна, нежность и шелковистость кожи. Женщина чрезвычайно чистоплотна. Пальцам ее подобает касаться лишь предметов мягких, пушистых, благоуханных. Подобно горностаю, она способна умереть от горя, если кто-то запятнает ее белые одежды. Она обожает расчесывать свои кудри и опрыскивать их духами, аромат которых пьянит и дурманит, холить свои розовые ноготки и придавать им миндалевидную форму, как можно чаще совершать омовения, погружая свое хрупкое тело в воду. Ночью она может покоиться лишь на мягчайших пуховиках, днем – лишь на диванах, набитых волосом, причем излюбленное ее положение – горизонтальное. Голос у нее трогательный и нежный, движения исполнены изящества. Разговаривает она с изумительной непринужденностью. Она не занимается никаким тяжелым трудом и тем не менее, несмотря на внешнюю слабость, на удивление легко сносит иное бремя. Она боится солнца и защищает себя от его лучей с помощью самых хитроумных приспособлений. Ходить для нее – тяжелый труд; ест ли она что-нибудь? это загадка; отправляет ли какие-нибудь иные потребности? это тайна. Бесконечно любопытная, она легко покоряется всякому, кто сумеет скрыть от нее самый мелкий пустяк, ибо ум ее нуждается в поисках неведомого. Ее религия – любовь; она помышляет лишь о том, как понравиться своему возлюбленному. Быть любимой – цель всех ее поступков, возбуждать желание – цель всех ее жестов. Поэтому она вечно ищет способов блеснуть; она может существовать лишь в атмосфере изящества и элегантности; для нее юная индианка прядет невесомый пух тибетских коз, для нее Тарар ткет воздушные покрывала, для нее брюссельские мастерицы плетут чистейшие и тончайшие кружева, визапурские искатели драгоценностей похищают из недр земли сверкающие каменья, а севрские умельцы золотят белый фарфор[109]. Днем и ночью она мечтает о новых украшениях, неусыпно следит за тем, чтобы платья ее были накрахмалены, а косынки наброшены изящно. Незнакомцам, чьи почести ей льстят, чьи желания ее чаруют, пусть даже незнакомцы эти ей глубоко безразличны, она является во всем блеске своей красоты и свежести. Часы, не занятые попечениями о собственной внешности и утехами сладострастия, она посвящает пению мелодичнейших арий: для нее композиторы Франции и Италии сочинили пленительнейшие из концертов, а неаполитанские музыканты запечатлели в музыке струн гармонию души. Говоря короче, такая женщина – царица мира и рабыня желания. Она опасается замужества, ибо оно может испортить талию, но соглашается на него, ибо оно сулит счастье. Детей она рожает по чистой случайности, а когда они вырастают, прячет их от света.
