В отличие от сестры, у меня не было ни малейшего интереса к учебе. Впрочем, то место, которое я занимал в классе по успеваемости, меня тоже не сильно беспокоило. Я не хотел, чтобы родители меня грузили, поэтому ходил на занятия как бы из чувства долга, делал домашние задания и повторял пройденный материал, не слишком себя утруждая. В общем, тратил самый минимум усилий. После уроков шел в футбольную секцию, а вернувшись домой, валялся в постели и читал романы. И никаких дополнительных занятий после уроков, никаких домашних репетиторов. При всем том учился я вовсе не так уж плохо. Можно даже сказать, хорошо. Поэтому я рассудил, что если так удачно у меня все складывается, не нужно особо горбатиться перед экзаменами – уж в какой-нибудь нормальный институт я поступлю. Как в конечном итоге и произошло.
Поступив в институт, я снял маленькую квартирку и зажил отдельно от родителей. Впрочем, не помню, чтобы у нас в семье вообще были какие-нибудь задушевные беседы – даже когда мы еще жили все вместе в Цуданума. Я находился с ними под одной крышей, но что за люди были мои родители и сестра, к чему они стремились в жизни, я совершенно не мог понять. И они абсолютно не представляли, что я за человек и чего от жизни хочу. Впрочем, если об этом зашла речь, мне и самому было не слишком ясно, к чему же я все-таки стремлюсь. Да, я невероятно любил читать, но не чувствовал в себе литературного таланта, чтобы набраться наглости и попробовать самому стать писателем. А выбрать стезю редактора или критика, на худой конец, я тоже не мог – уж слишком сильны были мои литературные пристрастия. Романы – моя подлинная личная радость – должны были тихонько лежать себе в укромном месте, которое никак не вязалось ни с учебой, ни с работой. Вот почему в институте я выбрал своей специальностью историю, а не литературу. Особого интереса к истории у меня не было, но, столкнувшись с ней “лицом к лицу”, я обнаружил, что наука это весьма увлекательная. Впрочем, и такое открытие не заставило меня двигаться после института в аспирантуру (хотя, по правде сказать, мой научный руководитель, профессор, дал мне рекомендации для поступления) и посвятить свою жизнь исторической науке. Наверно, я больше любил читать книги и размышлять, так что в конечном счете ученого из меня не вышло. Одолжив несколько строк у Пушкина, из “Евгения Онегина”, можно сказать, что я
…рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли…
Да, так оно и было. Хотя из этого вовсе не следовало, что я горел желанием устроиться на работу в какую-нибудь из бесчисленных компаний, и там, выживая в условиях нескончаемой жесточайшей конкуренции, шаг за шагом карабкаться по пирамиде общества высокоразвитого капитализма.
В конце концов методом исключения я выбрал профессию учителя. До школы было всего несколько станций на электричке. Оказалось, мой дядя служил как раз в комитете по образованию того городка, где находилась школа. Он-то и предложил мне поработать учителем младших классов. Я не прошел полного курса по педагогике, и поначалу меня взяли на место внештатного преподавателя, однако довольно скоро я начал работать на правах настоящего учителя. Никогда раньше не думал, что буду учителем, но потом стал постепенно гордиться и любить эту профессию гораздо больше, чем мог предположить. Вернее даже будет сказать, что благодаря этим чувствам – глубокому уважению и любви к профессии учителя – я случайно открыл для себя и себя самого.
На уроках я пересказывал своим маленьким ученикам основные факты истории мира, жизнеописаний людей, объяснял значения слов, но в то же время все это – уже через детские глаза, через их сознание – опять возвращалось ко мне, и я сам учился заново. Все зависело от меня, от того, как я вел урок, но если мне сопутствовала удача, то все получалось, и собственная работа мне казалась удивительно свежей и глубокой. У меня даже сложились добрые отношения с учениками моего класса, с их мамами, с другими учителями – практически со всеми.
Но все мои глобальные сомнения в душе так и оставались со мной. Что есть “я”? Чего хочу от жизни? Куда по жизни иду?
Лучше всего я начинал разбираться в себе и отчетливо понимать, кто я есть на самом деле, когда мы встречались и болтали с Сумирэ. Я меньше говорил сам, но с интересом слушал ее. Она задавала мне разные вопросы, и я пытался на нихкак-то отвечать. Если у меня не было ответа, Сумирэ сердилась, а если я говорил что-то неубедительное, она просто выходила из себя. В этом смысле Сумирэ сильно отличалась от множества других людей. Когда она спрашивала меня о чем-то, ей действительно искренне хотелось узнать мое мнение. Поэтому я старался отвечать ей как можно точнее и в наших беседах все больше раскрывался перед Сумирэ, а вместе с этим – и перед самим собой.
Встречаясь, мы говорили часами. О чем угодно. И никогда не уставали друг от друга – нам все было мало. Какие только мы темы ни обсуждали – книги, мир, природу, слова… В наших встречах-разговорах было столько тепла и духовной близости, сколько и не снилось иным любовникам.
И я всегда думал: как было бы хорошо, если б мы действительно ими были. Я так хотел ощутить своей кожей тепло ее прикосновения. Додумывался даже до того, что мы женимся и живем вместе. Одна загвоздка – и я был уверен в этом почти на сто процентов: Сумирэ меня не любила, и как сексуальный партнер я ей тоже был неинтересен. Бывало, она приходила ко мне домой, мы засиживались за разговорами допоздна, и она оставалась ночевать у меня. Но в этом не было ни малейшего намека вообще ни на что. Просто часа в два-три ночи Сумирэ, зевнув, забиралась в мою постель, зарывалась головой в подушку и мгновенно засыпала. Я же стелил себе на полу, ложился, но заснуть не мог: меня терзали всяческие сумасбродные фантазии, душевные метания, доходило до отвращения к себе, а временами я просто изнывал от желания, которое неминуемо меня накрываю. Так и лежал без сна, ожидая, когда за окном начнет светать.
Конечно, нелегко было принять тот факт, что Сумирэ почти (или же совсем) не испытывала интереса ко мне как к мужчине. Часто, когда мы встречались, мне бывало по-настоящему больно – будто в меня воткнули острый кинжал. И все же, сколько бы мук я ни перенес из-за Сумирэ, часы, проведенные с ней, были самыми драгоценными в моей жизни. Рядом с ней я даже забывал, пусть на время, о своем одиночестве – главном “undertone”, “подтексте” моего существования. Сумирэ на порядок расширила внешние границы моего мира, дала мне возможность дышать полной грудью. И никто другой – только она одна могла это сделать.
Чтобы облегчить себе страдания и не сорваться, я спал с другими женщинами. Мне казалось, так я смогу общаться с Сумирэ, не изнывая от желания. Нельзя сказать, чтобы я пользовался успехом у женщин – в общепринятом смысле этого выражения. Я не “излучал” какого-то особого мужского обаяния, да и особыми талантами в сексе тоже не отличался. Но все-таки имелась определенная категория женщин, которые (по какой причине – совершенно непонятно) всякими намеками давали мне понять, что я им интересен, и сами шли на сближение. В конце концов мы оказывались в постели. Для этого не требовалось ничего особого: просто дать ситуации развиваться своим ходом – и всё. В один прекрасный день я сделал это открытие. Никакими сердечными чувствами тут и не пахло, но, по крайней мере, было по-своему приятно.
Я перед Сумирэ не делал особой тайны из своих отношений с другими женщинами. Она не знала всего до мельчайших подробностей, но в целом имела представление о моих личных делах. Впрочем, мои истории не слишком ее заботили. Общим в этих связях, пожалуй, было одно – я все время натыкался на проблемы: как правило, мои женщины были старше, у кого-то муж. у кого-то жених или постоянный любовник. Самый последний роман случился с матерью одного из моих учеников. Я встречался с нею тайком, всего раза два в месяц.
– Когда-нибудь тебе это выйдет боком, – предупредила меня Сумирэ лишь однажды.
– Наверно, да, – согласился я, но ничего с этим поделать не мог.
Как-то в начале июля, субботним днем мы всем классом – я и тридцать пять моих учеников – отправились в Окутама<Окутама – горная местность (горы Канто) на западе столичной префектуры, в которой проложены туристические маршруты разной степени сложности > в поход по горам. Всё, как обычно, началось веселой суматохой и закончилось хаосом и неразберихой. Уже на вершине горы обнаружилось, что двое забыли положить в рюкзаки свои бэнто<Бэнто (яп.) – завтрак (обед) в коробке, который берут из дома или покупают в дорогу, на работу. >. Разумеется, никаких магазинов поблизости не было. Пришлось разделить между ними походный обед, который мне выдали в школе, – порцию норимаки<Норимаки (яп. “нори” – общее обозначение некоторых морских водорослей, живущих на скалах, “маки” – рулон, свиток) – рулеты из сушеных водорослей с начинкой из вареного риса и рыбы >. Так я остался без еды. Кто-то угостил меня кусочком молочного шоколада, и больше в тот день я ничего не ел. Потом одна девочка сказала, что устала и больше не может идти, и весь обратный путь с горы мне пришлось тащить ее на спине. Двое мальчиков как бы в шутку затеяли какую-то возню, один толкнул другого, тот упал и ушибся головой о камень. В результате – легкое сотрясение мозга и очень сильное кровотечение из носа. На самом деле ничего особо ужасного с ним не случилось, но выглядел он так, словно чудом выжил в зверской бойне – вся рубашка в крови.
