Мюу вернулась на диван и с головой погрузилась в маленький мир, рожденный звуками музыки в лучах послеполуденного солнца. “Какое это, должно быть, счастье – так красиво играть Брамса! Если бы я могла… Все-таки его небольшие вещи, особенно баллады, никогда мне раньше не давались. Я не могла полностью раствориться в этом мире мимолетных нюансов состояний и вздохов, что переливаются друг в друга и мгновенно исчезают. Сейчас я могла бы сыграть Брамса лучше, красивее, чем прежде”. Но Мюу знала…
Я больше никогда ничего не смогу сыграть.
В половине седьмого Мюу и Сумирэ вместе приготовили на кухне ужин и, накрыв на веранде, сели есть. Суп из морского окуня с зеленью, овощной салат и хлеб. Бутылка белого вина, после еды – горячий кофе. Из-за острова показалось рыболовное судно: было видно, как оно заходит в порт, оставляя за кормой короткий след белой пены. Наверное, рыбаков дома ждал горячий ужин.
– Кстати, мы когда планируем возвращаться? – моя тарелки в раковине, спросила Сумирэ.
Мюу посмотрела на стенной календарь:
– Еще недельку я бы расслаблялась, ни о чем не думая. Больше не получится. Будь моя воля, вообще никуда бы не уезжала, осталась бы здесь навсегда.
– Будь моя воля – я, конечно, тоже – улыбаясь, сказала Сумирэ. – Что поделаешь, все самое лучшее в жизни когда-нибудь кончается.
Еще не было десяти, когда они, как обычно, разошлись по своим комнатам. Мюу переоделась в белую хлопковую пижаму с длинными рукавами, легла, и не успела ее щека коснуться подушки, как она уже спала. Но довольно скоро проснулась – будто ее растормошили удары собственного сердца. Мюу бросила взгляд на дорожный будильник у изголовья – чуть больше половины первого. Комната окутана мраком, кругом глухая, глубокая тишина. И все же она ясно чувствовала: рядом кто-то есть, прячется, затаив дыхание. Натянув одеяло до подбородка, Мюу вся обратилась в слух. Сердце в груди принялось бешено колотить в свой сигнальный барабан. Больше – ни звука. Но точно – в комнате кто-то есть. Это не дурной сон, который все снится, когда уже проснулся, нет. Мюу протянула руку и, стараясь делать все бесшумно, чуть приоткрыла штору. В комнату просочилась струйка лунного света. Не двигаясь, одними глазами Мюу стала обшаривать всю комнату.
Привыкнув к темноте, она смогла различить что-то черное, какой-то силуэт, проступивший из мрака в углу. Как раз в том месте у входной двери, где шкаф отбрасывал тень, и темнота сгущалась в один плотный комок. Это было низкого роста, коренастое и круглое. Похоже на большой почтовый мешок – кинули здесь и забыли. Или на животное. Большая собака? Но входная дверь заперта на ключ, дверь в комнату закрыта. Чтобы собака так запросто могла войти в дом – нет, нереально.
Стараясь дышать спокойно, Мюу впилась взглядом в это. Попыталась рассмотреть его получше. Во рту пересохло, на языке оставался слабый привкус коньяка, который она пила перед сном. Протянув руку, Мюу еще чуть-чуть отдернула штору, и в комнату влилась новая порция бледного света. Постепенно, словно распутывая моток ниток, Мюу стала вместо сгустка черноты различать более четкие контуры этого. Похоже на человеческое тело. Волосы свешивались на лицо, худые ноги поджаты острым углом. Кто-то сидел, свернувшись калачиком, на полу, голова зажата между коленями. Будто хотел сделаться маленьким, съежиться, чтобы хоть как-то уберечься от того, что рушится на него с неба.
Эго была Сумирэ. В своей синей пижаме она сидела, скрючившись, на корточках между дверью и шкафом, похожая на жука. Неподвижно. Дышит или нет – не слышно.
Разглядев в темноте, что это – Сумирэ, Мюу облегченно вздохнула. Но что она вообще там делает, на полу? Мюу спокойно села в кровати и включила настольную лампу. Желтый свет бесцеремонно разлился по всей комнате. Сумирэ не шелохнулась. Похоже, даже не заметила, что лампа зажглась.
– Эй, что случилось? – спросила Мюу. Сначала тихо, потом чуть громче.
Никакого ответа. Казалось, Сумирэ вообще не слышит ее голоса. Мюу вылезла из постели и подошла. Грубый ковер под босыми ступнями показался еще жестче.
– Тебе плохо? – спросила Мюу, присаживаясь на корточки рядом с Сумирэ.
Все то же – ответа нет.
В этот момент Мюу заметила, что Сумирэ что-то держит во рту. Маленькое розовое полотенце для рук – оно всегда лежало на раковине. Мюу постаралась его вытащить, но не сумела: Сумирэ сжимала челюсти с нечеловеческой силой. Глаза ее были открыты, но ничего не видели. Видя, что затея бессмысленна, Мюу оставила полотенце в покое, положила руку на плечо Сумирэ и тут же почувствовала: пижама – хоть выжимай – насквозь мокрая от пота.
– Тебе бы переодеться, – сказала Мюу. – Ты вся потная, простудишься.
Но Сумирэ была в какой-то прострации: не слышала ничего и ничего не видела. Мюу решила все равно попытаться снять с нее пижаму – так Сумирэ вконец бы окоченела. Август, однако ночью на острове прохладно, а иногда и по-настоящему холодно. Они каждый день вместе плавали в море без купальников и привыкли видеть друг друга голыми. “Наверное, Сумирэ не рассердится, если я сниму пижаму без ее разрешения”, – решила Мюу.
Поддерживая тело Сумирэ, Мюу расстегнула пуговицы и, повозившись немного, стянула с нее пижамную куртку. Потом штаны. Тело Сумирэ, поначалу напряженное и твердое, как камень, потихоньку расслаблялось и, в конце концов, обмякло. Мюу вынула полотенце у нее изо рта. Оно все было в слюне, на ткани остался четкий отпечаток зубов – будто на тряпичной кукле, которую использовали для жертвоприношения.
Нижнего белья под пижамой у Сумирэ не было. Мюу взяла первое попавшееся полотенце и стала насухо вытирать ее. Спину, подмышки, грудь. Живот, потом несколькими движениями – от талии вниз, бедра. Сумирэ была совершенно спокойна и безучастна ко всему. Казалось, она все еще без сознания, хотя в ее глазах Мюу ловила слабые знаки, что Сумирэ все-таки что-то ощущает.
Мюу никогда раньше не прикасалась к нагому телу Сумирэ: кожа девушки была упругой и гладкой, как у маленького ребенка. Мюу приподняла Сумирэ: тело оказалось тяжелее, чем ей казалось, и пахло потом. Вытирая ее, Мюу почувствовала, как сердце снова начинает бешено колотиться у нее в груди. Во рту было полно слюны – Мюу не успевала ее глотать.
Лунный свет омывал обнаженную Сумирэ, в его потоке она светилась, словно старинная фарфоровая статуэтка. Грудь маленькая, но красивая и правильной формы, упругие выступающие соски. Черные волосы на лобке – влажные от пота, блестели, как трава в каплях утренней росы. В лунном свете лишенное сил тело Сумирэ выглядело совсем иначе, чем Мюу привыкла видеть на пляже под палящими лучами солнца. Будто в водовороте, в нем смешались еще детские, угловатые черты и новые: зрелость, безрассудно, слепо пробужденная к жизни течением времени. В этом смешении проступала острая боль бытия.
Мюу чувствовала себя так, будто влезла в чужие секреты и разглядывает то, чего не должна видеть. Она старалась как могла отводить взгляд от кожи Сумирэ и спокойно вытирать насухо ее тело, мысленно проигрывая в голове пьеску Баха, которую разучивала еще в детстве. Челка Сумирэ была мокрой от пота и прилипла ко лбу, Мюу вытерла ее полотенцем. Даже маленькие уши Сумирэ внутри вспотели.
Мюу почувствовала, как рука Сумирэ медленно потянулась и обняла ее. На затылке она ощутила легкое дыхание Сумирэ.
– Тебе лучше? – спросила Мюу.
Сумирэ не ответила, только обхватила Мюу чуть крепче. Почти неся Сумирэ на руках, Мюу перетащила ее на свою кровать, уложила и укрыла одеялом. Девушка так и лежала, не шелохнувшись, – только закрыла глаза.
Некоторое время Мюу смотрела на Сумирэ, но та и не пошевелилась. Будто крепко спала. Мюу пошла на кухню и выпила подряд несколько стаканов минеральной воды. Потом села на диван в гостиной, сделала несколько глубоких вдохов, привела чувства в порядок. Сердце утихомирилось, но после всей этой нервотрепки ныло за грудиной. Кругом все было окутано гнетущим молчанием. Ни голосов, ни лая собак. Ни шума набегающих волн, ни дуновения ветра. “Интересно, почему вокруг такая убийственная тишина?” – думала Мюу. Она пошла в ванную, собрала потную пижаму Сумирэ, полотенце, которым она ее вытирала, еще одно, сохранившее следы зубов, кинула все это в корзину для грязного белья и тщательно умылась с мылом. Посмотрела на себя в зеркале. Когда они приехали сюда, Мюу перестала красить волосы, и сейчас они стали совершенно белыми – как только что выпавший снег.
Когда Мюу вернулась к себе в комнату, глаза Сумирэ были открыты. Взгляд еще мутный – словно через непрозрачную вуаль, но уже с проблесками сознания. Сумирэ лежала, натянув одеяло до плеч.
– Простите меня, пожалуйста. Иногда у меня такое случается, – хрипло произнесла она.
Мюу села на краешек постели, улыбнулась и, протянув руку, коснулась волос Сумирэ. Они были еще мокры от пота.
