Доктор выглядел малость изнуренным, возможно, из-за перемены климата или непривычной еды, но сумел улыбнуться в ответ и сказал:
– Мне не терпится их увидеть, генерал. И я с нетерпением жду начала… начала нашего сотрудничества.
– Несказанно счастлив. Несказанно счастлив.
Наконец генерал отпустил руку доктора и пошел дальше. Он позволил себе немного отвлечься, наблюдая за встречей молодого Харрисона с отцом. Может, хоть сейчас появится какой-нибудь намек, ключик, откроющий дверь во внутренний мир Харрисона, когда он обменяется рукопожатием с отцом, которого не видел почти год.
Но его ждало разочарование. Двое мужчин, отец и сын, пожали друг другу руки, обменялись улыбками и несколькими невнятными словами, и, насколько мог видеть генерал, все это было проделано с тем же вкрадчиво-вежливым дружелюбием, какое Харрисон выказывал всегда.
Да, но на этот раз они были вдвоем. Приветствуя сына, отец вел себя точно так же. Совершенно так же. Никаких тебе широких радостных улыбок, ни сверкающих глаз, ни объятий или иных жестов, принятых между кровными родственниками. Но и холодка, возникающего между отдаляющимися друг от друга родными, тоже не было. Короче говоря, ничего не было, ровным счетом ничего.
Неужели Харрисон научился всему этому у отца?
Генерал приблизился к следующей бессмысленно улыбающейся физиономии и бездумно протянутой руке. Это был молодой человек, латиноамериканец, смутно знакомый, но смотревший с надменным вызовом. Генерал не узнал родного сына, пожал ему руку, не заметив мрачной насмешки, появившейся в глазах юноши, и пошел себе дальше.
Шагая вдоль шеренг, улыбаясь, кивая, пожимая руки и бормоча что-то то по-английски, то по-испански, генерал заметил краем глаза, что старший Харрисон сделал шаг назад из строя и пошел прочь. Молодой человек с непонятным вызовом в глазах удалился вместе с ним.
Минутой позже младший Харрисон оказался рядом с генералом и пробормотал:
– Папа не мог остаться. Он собирался пробыть тут, пока не встретит вас, но сейчас вынужден спешно уйти. Он просил меня передать вам свои извинения и сказать, что надеется увидеть вас в Санто-Стефано через месяц.
Генерал кивнул. Понять он ничего не понял, но все равно кивнул. И пошел дальше вдоль шеренги, кланяясь и пожимая руки.
Наконец с первыми приветствиями было покончено, и собравшиеся потянулись к веренице лимузинов, стоявших в дальнем конце причала. Теперь слева и справа от Позоса шествовали Боб Харрисон и мэр города. Сегодня мэр формально был хозяином. Через несколько шагов Харрисон поотстал, чтобы уступить место послу Бразилии.
Они подошли к лимузинам, внимание генерала привлекла какая-то возня в дальнем конце улицы. Он посмотрел туда и с удивлением увидел двух всадников. Они мчались по улице, будто на состязаниях по конкуру. Их продвижение сопровождалось пальбой, криками, свидетельствующими об азарте погони, невероятной суматохой. Весь этот хай приближался.
– О, Боже мой! – послышался чей-то громкий голос, и генерал понял, что это сказал молодой Харрисон, с которого наконец-то слетел его блеклый кокон. Генерал повернулся, чтобы понаблюдать за выражением лица Харрисона, но тут какой-то мощный кулак ударил его в грудь, и свет для Позоса померк.
Когда они преодолели поворот, и зарево над горящей машиной скрылось из виду, а вокруг снова воцарилась непроницаемая тьма, озаренная лишь фарами «датсуна», Элли повернулась, посмотрела на профиль Грофилда и спросила:
– Господи, чего же ты натворил?
– Тактика партизанской войны. Я оставил их безлошадными.
Грофилд чувствовал себя превосходно и был очень доволен собой. Он посадил в лужу эту шайку, да так, что, возможно, навсегда вывел из игры. На подступах к Акапулько их будет поджидать другая шайка, но Грофилд уже почувствовал бойцовский азарт и был уверен, что справится и с ними, дайте только срок.
Сейчас он воображал себя Ричардом Контом или Джорджем Рафтом. Оставив тяжелую артиллерию без тяги, он вовремя доставил во Фриско груз апельсинов, а значит, контракт на перевозку достанется его дочерней компании, и, стало быть, Марта сможет пойти к хирургу со своей больной ступней. Сгорбившись за баранкой, Грофилд слышал фоновое стаккато, всегда сопровождавшее этот эпизод, и думал, что ему недостает только сигареты в уголке рта.
Левый поворот.
– Дай-ка козик, – бросил он.
– Что-что?
– Сигару, пожалуйста.
– О-о, я тебя не расслышала.
Грофилд усмехнулся и поудобнее устроился на сиденье, забыв об эпизоде из кино. Не было нужды держать плечи в постоянном напряжении. Музыка в голове стихла, и он сказал:
– Постарайся вздремнуть, если получится. Возможно, потом я посажу тебя за руль.
Она протянула ему зажженную сигарету и ответила:
– Можешь мне не верить, но ты одновременно и честный, и хитрый. Ты не захочешь, чтобы я потом вела машину, и сам это знаешь.
Грофилд посмотрел на нее и опять уставился на извилистую дорогу, идущую в гору.
– Ну что ж, – сказал он. – Но, когда мы доберемся до Акапулько, командовать будешь ты, отыщешь генерала и добьешься встречи с ним. А для этого тебе необходимо иметь свежую голову.
– Я должна бодрствовать, – заявила она, – чтобы развлекать тебя. Ты ведь тоже почти не спал.
– Я прекрасно себя чувствую, – заверил ее Грофилд. – Я водитель от Бога, я могу вести машину всю ночь и не раз это делал.
– Кроме того, – добавила она, – вряд ли я усну, уж больно я взбудоражена.
Грофилд пожал плечами и сказал:
– Меня это вполне устраивает. Решай сама. Но Элли молчала, а когда пять минут спустя Грофилд посмотрел на девушку, она уже спала, склонив голову набок и прислонившись к окну.
Грофилд не врал, говоря, что он – водитель от Бога и получает удовольствие, сидя за рулем, но езда по этой дороге вымотала бы кого угодно. Шоссе извивалось, шло то вниз, то вверх, а то и вовсе в обратную сторону. Дорожных знаков и фонарей не было в помине, дорога на всем протяжении шла в два ряда. Одна отрада: тут не было ни встречного, ни попутного транспорта, и Грофилд постоянно держал дальний свет, с величайшей осторожностью пробираясь вперед, редко когда доводя скорость до тридцати миль в час. Как он ни старался, плечи напрягались, и наконец он ощутил первый прилив боли, которая волнами расходилась от раны. Тогда он заставил себя расслабиться, усесться поудобнее и не очень крепко сжимать руками баранку. Последние сутки рана почти не беспокоила его, и Грофилду не хотелось, чтобы она разболелась опять. Однако спустя какое-то время он снова склонился над баранкой и, щурясь, вглядывался в темноту; плечи и торс напряглись, а пальцы прилипли к рулю.
Лучший друг человека, сидящего за рулем ночью, это радиоприемник, но в этих горах он не действовал, да и радиостанций поблизости не было. Иногда Грофилд пытался поймать хоть что-нибудь, но вылавливал одни помехи, а Элли стонала и ворочалась во сне.
Рассвело примерно в половине шестого. Грофилд шоферил уже два часа и проехал сорок семь миль. Он так устал, словно крутил баранку часов десять кряду, а рана ныла теперь не переставая. Он проголодался, ему чудился запах кофе.
При свете дня вести машину было немного лучше, и Грофилд наддал ходу. Полчаса спустя, проехав еще двадцать одну милю, он оказался на равнине близ городка Чильпансинго. Справа стояла большая заправочная станция «Пемекс», с рестораном на втором этаже. Грофилд зарулил на заправку и остановился.
Как только машина стала, Элли проснулась. Она выпрямилась на сиденье, огляделась мутными глазами и спросила:
– Мы приехали?
– Нет. Это городок под названием Чильпансинго. Место для привала.
– О-о. – Протирая глаза костяшками пальцев, она сказала:
– Я уснула.
– Конечно. Я этого и хотел.
– Который час?
– Начало седьмого.
– Боже мой! Я проспала почти три часа!
– Идем выпьем кофе.
Сначала они зашли в туалеты и умылись, потом поднялись в ресторан. В столь ранний час посетителей не было, а трое служащих уже работали. Невысокий серьезный молодой человек взгромоздился на стул за кассой, крепко сбитая женщина протирала пол шваброй, а официантка в белой форменной одежде возилась у столика в углу, наполняя сахарницы.
Как только Грофилд и Элли уселись за столик, официантка подошла к ним и с улыбкой подала два стакана воды и два меню.
Грофилд сказал:
– Мы торопимся, ты это понимаешь? Элли кивнула.
– Понимаю.
Она заказала дыню и черный кофе. Грофилд попросил то же самое. Пока они ждали, Грофилд закурил сигарету, но увидел, что Элли скорчила гримасу отвращения, и загасил ее.
– Прости, – сказала она, – это у меня спросонья.
– Ничего. Все равно она была невкусная.
– Если хочешь, я могу немного повести машину.
– Нет. Мне нужно только несколько минут отдыха и чашка кофе.
Когда официантка вернулась с заказом, Грофилд спросил ее, сколько еще ехать до Акапулько, и она ответила:
