– Это до тех пор, пока она не сделает фильм о России! – усмехнулся Сталин.
– Я готова хоть сейчас! – воскликнула Рифеншталь. – Но где идея? Где импульс? Я не могу снимать просто Россию! У меня так всегда, – она взяла Сталина под руку и быстро заговорила: – Я снимаю то, что меня потрясает. В «Триумфе воли» это был Гитлер, в «Олимпии» – спорт, в «Атомной эре» – ядерный гриб над Лондоном. Но в России меня потрясает все! А мне нужен конкретный импульс.
– Он стоит перед тобой! – Гитлер указал бокалом на Сталина.
– Сталин запрещает снимать себя, тебе это известно, Адольф, – нервно тряхнула прямыми черными волосами Лени.
– Это правда, – чокнулся с ней Сталин.
– Сделай фильм о внутренней свободе в России, – серьезно проговорил Гитлер. – Это и будет первый документальный фильм о Сталине.
– Хватит о вождях, давайте о народе, – Сталин взял с подноса бокал, протянул Лени. –В «Триумфе воли» вы потрясли трон великого Эйзенштейна. Ни в одном фильме народные массы не источают такую сильную любовь.
– В «Броненосце Потемкине» они источают потрясающую ненависть! – сверкнула глазами Лени.
– А от любви до ненависти – народу один шаг, – с идиотской улыбкой заметил доктор Морелль – Поэтому оба фильма великие. Они как… два сапога какого-то страшного Гулливера. Два сапога! А уж он-то в них так и шагает, так и шагает! Айн-цвай! Айн-цвай!
– Я жду inspiration, Иосиф, – произнесла в бокал Лени, не обращая внимания на Морелля.
Оркестр играл Моцарта.
Вдруг бокал с шампанским выскользнул из рук фюрера и громко разбился об пол. Гитлер посмотрел в дальний конец зала, присел и хлопнул себя ладонями по коленям:
– Блонди! Мальчик мой!
Огромный лимонно-белый дог кинулся через весь зал к своему хозяину. Две другие собаки – французский бульдог Негус и мопс Штази флегматично дремали на бархатных подушках.
– Я тебя еще не трогал сегодня, – Гитлер опустился на колено и сделал знак оркестру.
Музыканты прекратили играть.
Подойдя к коленопреклоненному хозяину, дог лизнул его в бледную щеку. Гитлер плавно поднял свои бессильно висящие вдоль тела руки.
Дог вздрогнул и оцепенел.
В зале наступила абсолютная тишина. Ладони Гитлера зависли над головой дога и раскрылись длинными пальцами, как раскрываются диковинные тропические цветы.
До этого мгновения руки фюрера были руками обыкновенного человека, сейчас же они преобразились и стали теми самыми Великими Руками Гитлера, от которых трепетал весь мир.
Собака стояла словно чучело под сенью этих необыкновенных рук. Незримое напряжение пошло от них, все присутствующие замерли.
– Я тебя еще не трогал сегодня, – снова произнес Гитлер.
Вокруг его рук возникло слабое зеленоватое свечение и синие искры задрожали на кончиках пальцев. Пальцы сжались, разжались и окостенели в каноническом положении «рук Гитлера», словно сжимая два невидимых шара. Концы пальцев сильнее заискрили синим.
Сталин улыбнулся.
Это были руки Гитлера, руки его друга, разделившего с ним послевоенную старушку-Европу. Руки, на силе которых держался Третий Рейх.
Собака стояла, не шелохнувшись. Ее желто-белая голова, освещенная сине-зелеными всполохами, казалась отлитой из неземного стекла. Черные влажные глаза остекленели.
– Мне надо учиться у тебя, мой друг, – произнес Гитлер бесцветным голосом, прикрыв веки, – многому, многому учиться.
Руки его переливались сине-зеленым огнем.
Искры впервые вспыхнули на этих юношеских, грязных, исцарапанных руках в 1914 году в окопах под Верденом после прямого попадания французского снаряда в блиндаж, где сидело поредевшее отделение ефрейтора Гитлера вместе со своим юным командиром. После страшного грохота и ослепительной вспышки Адольф очнулся в центре большой земляной воронки, по краям которой громоздились изуродованные бревна и тела солдат. Руками Адольф страшно сжимал свою голову. Тогда собственные руки показались ему корнями двух исполинских дубов, кронами уходящих в небесную твердь. Могучие корни их впились в полушарии мозга Адольфа с божественной беспощадностью, словно дефлорировав его сознание. Зажмурившись, он закричал от ужаса.
А когда открыл глаза, мир был уже другим. В нем не было страшно. Он стал родным, как тело Адольфа, и понятием, словно таблица умножения. Адольф отпустил голову и посмотрел на руки. В них была такая мощь, что он заплакал от восторга…
А через несколько стремительно промелькнувших лет Адольф Гитлер стоял на столе в переполненной мюнхенской пивной «Хофбройхауз», готовясь впервые в жизни применить свою чудесную силу.
Большой прокуренный зал был переполнен и нестерпимо вонял пивом, вкус которого Адольф не переносил с детства.
Перед Гитлером выступал коммунист Эрнст Тельман – бодрый, чернобородый, раскрасневшийся толстяк, более часа сотрясавший аляповатые люстры «Хофбройхауза» своим рокочущим басом. Он говорил блестяще, доведя публику до исступления, выкрикнул:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», сунул в рот два пухлых коротких пальца и грозно переливчато засвистел, вызвав шквал овации. Мюнхенцы подхватили его на руки и стали бережно передавать по залу, словно копченый окорок священной свиньи.
Друзья Гитлера – одноногий Рудольф Гесс и маленький черноволосый Альфред Розенберг подтолкнули Адольфа к столу, но он инстинктивно попятился.
– Адольф, ты должен! – закричал ему в ухо Розенберг.
– Сейчас или никогда! – хрипел Гесс. Они помогли Гитлеру вскарабкаться на стол. Он выпрямился и огляделся.
На нем был сине-зеленый мундир с белой свастикой на рукаве.
Кругом сидели и толпились эти жирные, потные баварцы в кожаных штанах, столь ненавистные ему, венскому аристократу. От них так несло мочой и пивом, что у Адольфа помутнело в глазах. Он понял, что его сейчас обильно вырвет на этот залитый пивом дубовый стол.
– Ну, а ты что нам скажешь, синий глист? – выкрикнул усатый бюргер в шляпе с кисточкой, и зал засмеялся. Подавив приступ тошноты, Гитлер сглотнул и произнес хриплым слабым голосом:
– Добрый вечер, соотечественники. Дружный хохот сотряс пивную.
– Вот образ настоящего наци! – пророкотал из своего «красного» угла Тельман, и люстры снова закачались от хохота.
– Наци – свиньи! Наци – свиньи! – стал скандировать краснощекий Тельман, стуча по столу ополовиненной кружкой.
Зал послушно подхватил:
– Наци – свиньи! Наци – свиньи!
Десяток крепких рук вцепились в ораторский стол и принялись встряхивать его в такт реву.
Гитлер зашатался.
Гесс и Розенберг кинулись было на помощь, но быстро получили кружками по головам и повалились на мокрый пол.
Пытаясь сохранить равновесие, Адольф растопырил пальцы рук, собираясь упасть на них. Пальцы согнулись и засветились зеленым.
Зал не сразу заметил это. Но от рук Гитлера пошла незримая волна энергии, пробивающая и отрезвляющая пьяных бюргеров.
Стол перестали трясти, и через пару минут в зале воцарилась мертвая тишина. Раскрыв рты, баварцы смотрели на этого худого парня со светящимися руками. Кто-то громко выпустил газы.
Почувствовав свою силу, Гитлер направил руки на толпу По кончикам пальцев пробежали синие искры, раздался треск, и десять синих молний, словно когти, впились в потное тело народной массы.
– Кровь и почва, – произнес Гитлер.
– Кровь и почва! – прошептали сотни немецких губ.
Казалось, прошла вечность.
Гитлер опустил руки. Свечение и молнии погасли.
Толпа мгновенье оторопело пялилась на него, затем в ней раздались восторженные крики, и волна народного восторга смела Адольфа со стола. Руки немцев подхватили его и стали подбрасывать к прокопченному потолку пивной:
– Кровь и почва! Кровь и почва! Кровь и почва! Гесс и Розенберг заворочались на полу, подняли свои разбитые головы и, плача, обнялись: победа!
И все те же руки немцев поволокли к выходу злобно плюющегося толстяка Тельмана и уже не копченым окороком, а мешком с сушеным дерьмом.
– Ну-ка вон отсюда, красная свинья! – прорычал ему в ухо смуглый баварец и крепким пинком навсегда отправил вождя немецких коммунистов за порог «Хофбройхауза».
Так началось Великое Пробуждение Немецкого Народа…
– Учиться… учиться… нам всем надо у тебя учиться… – бормотал Гитлер, поглаживая Блонди искрами. – Учиться любви и верности.
Фюрер тяжело вздохнул и встряхнул руками.
Свечение пропало.
Собака вздрогнула, взвизгнула и отпрянула в сторону. Отряхнувшись, словно от невидимой воды, она потянулась, зевнула и стала обильно мочиться на мраморный пол.
– Блонди! Мальчик мой! – засмеялся и захлопал в ладоши Гитлер.
Все зааплодировали. Слуги поспешили к собаке со швабрами.
– Адольф, ты неподражаем! – искренне признался Сталин, обнимая Гитлера. – Даже когда ты трогаешь собак.
– Я многому учусь у животных, – серьезно заметил Гитлер, одним духом опустошая бокал с шампанским.
