А чтобы рыбаки-читатели не приняли меня за ханжу и проповедника полной трезвости, скажу, что ничего не может быть приятнее стаканчика водки, когда после десятичасового сидения на морозе вы приедете на ночлег в добротное, хорошо натопленное помещение. Но об этом будет речь где-нибудь дальше, когда дойдем мы наконец и до Григоровых островов.
На другой день утром ко мне пожаловал Герман Абрамов. Ему не терпелось узнать, каково мне сиделось на ящике, купленном с его помощью, каково рубила пешня, которой он сообщил нужный угол, каково действовали удочки, сооруженные им.
Я рассказал о полной нашей неудаче и о том, что вообще вчера не было там никакого клева и что только один местный рыбак поймал десяток окуньков, а другие, как ни обрубали5 его со всех сторон, – ничего не получилось. Саша – в стремлении доказать мне и чтобы я сам поймал – даже просил рыбака-удачника, чтобы тот отодвинул ящик, и хотел на месте его ящика бить лунку. Но рыбак, конечно, не подвинулся, напротив, выругался.
Герман только говорил время от времени:
– Так. Понятно. Бывает. Ясно.
Однако он, видимо, почувствовал, что теперь-то и решается вопрос: быть мне рыбаком-подледником или не быть. Положение он, конечно, оценил как почти безнадежное, катастрофическое, иначе не принял бы столь решительных, чрезвычайных мер.
– Так. Понятно. Собирайся. Сегодня вечером мы поедем на Сенеж. Переночуем в Доме рыбака, а завтра выйдем на лед.
– Да ведь бесклевье… Везде ведь, наверно, одинаково. Да и вообще это все авантюра, чтобы зимой, из-подо льда на удочку…
– Так. Понятно. Собирайся. В шесть часов вечера выедем на поезде.
По-стариковски Герман облился потом, пока шли в Солнечногорске от станции до Дома рыбака. Нельзя сказать, чтобы в Доме рыбака было привлекательно и уютно. Грязноватый коридор, грязноватые комнаты, плохо заправленные койки, на которые, видимо, ложатся поверх одеял в грубой рыбацкой амуниции. Впрочем, что сетовать: тепло, не дует, есть старик, у которого можно взять чайник с кипятком, а удовольствие стоит всего шесть рублей за ночь.
Рыбаки-пенсионеры (в будний день не бывает других на водоеме) вернулись со льда и теперь пили чай.
– Ну, как ловится рыба? – приветствовал их с порога Герман своим громким от глуховатости голосом. Рыбаки ничего не ответили на это первое приветствие, и по одному этому можно было судить, что дела не блестящи. Один все же смилостивился:
– За целый день три поклевки. Не поймем, в чем дело. Может быть, погода собирается ломаться. Не было бы завтра сырой метели. Ведь перед ненастьем за два дня прекращается всякий клев.
– Ну, вот видишь, – упрекнул я Германа, – стоило тащиться в такую даль.
– Не обращай внимания. Они не знают. (Последнее было сказано только для меня, то есть с точки зрения Германа, шепотом, на самом же деле на всю комнату.)
Уверенность Германа была наивна, но тверда. Не поверить в нее было невозможно.
В комнату приходили новые рыбаки, отсидевшие день на льду. Все они говорили, что нет никакого клева и что все они с пустыми руками. После каждого такого рыбака я смотрел на Германа вопросительно, а Герман неизменно отвечал:
– Не обращай внимания, они не знают.
– Это что же такое мы не знаем?! – возмутился один рыбак.
– Не там ловите. Надо идти по плотине до берез. Дойдешь до третьей березы, сворачивай на лед. Отмеряй по льду пятьдесят шагов, руби лунку. В самое глухое бесклевье будете с рыбой.
– Герман, что же ты наделал? Зачем рассказал свой секрет? Теперь они все завтра сядут там, где ты сказал, а нам ловить будет негде.
– Ты думаешь? А мне как-то не пришло в голову.
Утром мы пошли к злополучной третьей березке. Восемь рыбаков сидели кучкой, отмерив ровно пятьдесят шагов от березы, как научил их Герман. Все они энергично работали руками кверху – вниз, то есть таскали рыбу. Эх, Герман, Герман!
Снегопад все усиливался. Пришлось, прежде чем рубить лунку, расчищать место от снега.
Как и вчера, размотал я удочку, как и вчера, положил мормышку на дно. И только положил, только собрался приподнять ее хотя бы на сантиметр, как сторожок мой дернулся вниз. Я рванул удочку кверху и услышал, что к мормышке вроде бы прицепилась тяжеленькая гирька. О, как осторожно, с какой тщательностью я вытягивал наверх моего первого зимнего окунька. Наконец мордочка его высунулась из заснеженной лунки.
Окунек оказался маленьким и щупленьким, но не зря гласит народная мудрость: лучше маленькая рыбка, чем большой таракан.
Дрожащими от волнения руками скорее опустил я мормышку на старое место, благо мотыль остался цел. Вот я кладу мормышку на дно, вот собираюсь ее приподнять – стук! Новенький окунек оказался на мормышке. (Между прочим, выражение о зимнем клеве: «стучит», «стукнул», «не стучит» – очень точное, ибо во время поклевки через всю удочку к руке передается короткий, энергичный толчок, вроде как удар – окунь стукнул.) Засим началась чисто механическая работа. Заправляешь удочку в лунку – не так-то это просто: тончайшая леска путается на ветру, ее относит в сторону, а в стороне она цепляется за бугорки, осколки льда и прочее, – потом следует кивок сторожка, потом вытаскиваешь леску опять на лед, стараясь, чтобы она ложилась кольцами, а не путалась как попало. Потом снимаешь окунька, отбрасываешь его в кучу, поправляешь или надеваешь мотыля и снова заправляешь удочку в лунку.
Начал лепить обильный мокрый снег с ветром. Снег то и дело залеплял лунку, и тут вступала в дело шумовка. Самих нас совсем залепило и замело, а мы как заведенные вытаскивали абсолютно одинаковых стандартных щупленьких окуньков.
В конце ловли пришлось глубоко разгребать снег, для того чтобы собрать весь улов. Разумеется, все окуньки были пересчитаны, и оказалось их у меня сто девятнадцать штук.
Герман торжествовал. Герман обещал мне в дальнейшем золотые горы, потому что он знает все водоемы под Москвой, и не просто знает, а именно вот так: от какого дерева сколько шагов отмерять. Правда, было и у него слабое место, или, лучше сказать, мечта.
Несколько раз в то время, как мы таскали мелочь, Герман глубоко вздыхал и мечтательно, почти с горечью, говорил:
– Эх, есть на земле водоем и не так чтобы очень далеко. Но очень уж трудно добираться, с пересадками. А потом еще пешком километров пятнадцать или двадцать. Туда нужно только на машине. Но все равно когда-нибудь соберемся. Я-то уж тридцать лет собираюсь – не соберусь.
– Какое такое место?
– Эта мелочь что! – не слыша меня, мечтал Герман. – Это одна забава. Там вдруг подходят окуни и ломают у мормышек кованые крючки. А уж лески рвут – я не говорю. Ты представляешь: кованый крючок – и пополам… Мечта моей жизни.
– Да как называется то место?
– Есть на Большой Волге в Калининской области городок Конаково… Волга перегорожена плотиной, затопила окрестные луга. Местами образовались глубокие заливы в лесу, местами образовались острова, местами в водохранилища впадают небольшие речки. Эх, да что говорить, сердце начинает болеть, как вспомнишь про Конаково. Ты представляешь себе: кованый крючок – и пополам?!
– Да ведь ты не был там!
– Правильно, не был. Но верные люди говорили.
На обратном пути с зимнего лова в электричке ли, в машине ли, как только чуть-чуть согреешься, невозможно не уснуть. Мне снился дергающийся вниз сторожок и окуневые мордочки, высовывающиеся из заснеженной лунки.
А Герману скорее всего снились лесные заливы возле города Конаково.
В эту зиму я больше ни разу не собрался на лед. Видимо, не так еще сильно зацепила меня эта зимняя рыбалка. Да и обстоятельства складывались неблагоприятно. Но все же именно этой зимой получалась у меня ну, что ли, предпосылка для дальнейшего хода событий.
На съезде российских писателей в коридоре познакомили меня со славным писателем-патриархом Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым, тончайшим знатоком и нашей русской природы, и нашего русского слова. Тут, конечно, разговор о весне, об охоте, о рыбной ловле. Я ввернул в разговоре, что вот, мол, мечтаю как-нибудь побывать в одном месте, называется что-то вроде Конакова. Иван Сергеевич руками всплеснул от неожиданности:
– Да у меня же там дом! А когда бы вы хотели?
– Поздней осенью.
– Это плохо. Я в это время уж в Ленинграде. Но вот сейчас я напишу записку моему племяннику Борису Петровичу. Вы просто так, погулять, отдохнуть?
– Что вы, я рыбак-подледник.
– Тогда попадаете в точку. Там действительно превосходные рыбьи пастбища.
Вот как! Ни больше ни меньше как рыбьи пастбища. Не просто водится рыба, не просто ее там много, а пастбища, то есть, значит, стада, табуны, косяки, отары. И между прочим, записка к Борису Петровичу у меня в кармане. Жаль вот только, теперь весна, и записке придется бездействовать до глубокой осени. Ладно, будем готовить снасти!
…Разумеется, Саша успел поставить новую рессору, и от дому мы отъехали без приключений. Однако на окраине Москвы выяснилось, что отказало освещение. Опять короткая консультация с водителем такси.
