На следующее утро, как только начало светать, мать пошла со мной на станцию. Брат Артур нес небольшую сумку с моими вещами. Она весила не больше десяти фунтов, но я был слишком слаб, чтобы нести ее.
Целый день меня трясла лихорадка в поезде, и никого из близких не было со мной. Я ехал один.
Я с трудом поднялся вверх по тропинке и постучал в дверь.
Радостные приветствия сейчас же сменились тревожными вопросами.
- Что с тобой, Эрнест? Ты заболел?
Я опустился на стул и сказал, что моя сумка внизу, у калитки, что у меня нет сил донести ее.
Неделю спустя мистрис Блекуэл писала моей матери:
«Приезжайте скорее, он не жилец на этом свете».
Мать приехала с первым же поездом. Взволнованная, она подошла к моей постели и опустилась на колени. Она молилась так горячо, как я никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь молился. Она просила прощения за то, что плохо заботилась обо мне, просила вернуть мне силы и здоровье. Она молилась долго и усердно, и слезы струились по ее щекам.
Когда мать кончила молиться, она сказала мне:
- Завтра мы поедем домой. Бог услышит мою молитву.
На следующий день мы отправились в трудный путь - в Торонто. От станции до нашего дома - в первый раз в жизни - я ехал в экипаже.
Дома меня окружили лаской и заботой, прислушивались к малейшему моему желанию, считались с каждым капризом в еде. На время все домашнее хозяйство было перестроено, чтобы обслуживать меня и угождать мне.
Старик доктор сказал:
- Кормите его как можно лучше. Давайте все, что только ему захочется. Если парнишка прибавит в весе, он будет жить, если нет - умрет.
Помню, как я встал на весы в бакалейной лавке. Мне тогда было уже пятнадцать с половиной лет, а весил я только девяноста фунтов. И это во всей одежде. Через неделю я снова взвесился - весы показали сто два фунта.
Старый доктор сказал лаконически:
- Он выздоровеет, если только не будет рецидива.
Та зима была чудесным временем. За мной ухаживали, меня хорошо кормили, и я начал поправляться. Каждый день мать приготовляла для меня ванну и массировала мои худые руки и ноги. Каждый вечер она сидела у моей постели и подходила ко мне ночью, чтобы прислушаться к моему дыханию. И всегда она опускалась на колени у моего изголовья и тихо шептала молитву, боясь разбудить меня.
Когда я не спал, она молилась вслух.
***Уже давно у меня была заветная мечта - иметь ружье. У всех моих товарищей были ружья, и каждую субботу они отправлялись за город на болото и там охотились. Но отец и слушать не хотел об этом, он всегда препятствовал всему, что способствовало моему увлечению естествознанием: он хотел, чтобы я был художником.
Теперь у меня появилось надежда уговорить отца. Я просил его разрешить мне охотиться с ружьем, после того как я выздоровею. Отец хотя и неохотно, но все-таки дал свое согласие, уступая главным образом просьбам матери, которая, как всегда, поддержала меня.
Итак, разрешение на ружье было дано, правда, при условии, что я приобрету его на собственные средства.
Весной и осенью в наши края залетало огромное количество странствующих голубей. Охота на голубей была любимым занятием моих сверстников. Но я был лишен возможности заниматься этим спортом - у меня не было ружья.
Теперь, когда запрет был снят, я стал следить за дикими голубями с каким-то особенным интересом.
Я никогда не забуду перелета странствующих голубей 20 апреля 1876 года. Огромная стая голубей держала свой путь на север. Они летели, вытянувшись через все небо с востока на запад, покуда только глаз хватало, исчезая дымкой у самого горизонта. В стае были сотни тысяч голубей. И вслед за ней через каждые полчаса появлялась новая, столь же бесчисленная стая. И так на протяжении всего дня. Должен с сожалением сказать, что это был последний массовый перелет голубей, проследовавших над Торонто.
В ЛЕСНОЙ ГЛУШИСолнечная, сияющая весна вступила в свои права, и мои силы стали быстро восстанавливаться. Я был уже на пороге юношества.
В июне пришло письмо от моей второй матери, мистрис Блекуэл: она приглашала меня приехать погостить к ним недели на две. Там в моем распоряжении было ружье мистера Блекуэла, и я мог охотиться сколько хотел.
Как раз в это время в тех краях появился Лари Уитти, бывший работник моего отца. Теперь благодаря своему старшему сыну Тому он сам стал владельцем фермы, расположенной в глуши лесов, недалеко от водопада Фенелон-Фольс.
Ларри настойчиво звал меня к себе. Он рассказывал, что в их краях бродит много оленей, медведей и других диких зверей, что там много куропаток, диких голубей.
Я был покорен этими рассказами и в конце июня сел на пароход «Вандербильд», который отправлялся с пристани Линдсей. Через несколько часов мы причалили к берегам реки Гуль-Ривер, у Фенелон-Фольса. На пристани меня никто не встретил.
В кузнице мне сказали, что ферма Ларри Уитти находится в нескольких милях и что дорога идет лесом. Итак, с ружьем за плечами и со свертком в руках я двинулся в путь. Через несколько часов я остановился около деревянного домика - цели своего путешествия.
Я очень быстро подружился с Томом.
Это был юноша с прекрасным сердцем и очень привлекательной наружностью. Он стал одним из моих героев. До сих пор стоит у меня перед глазами его красивое лицо, его мужественная манера держать себя.
Сенокос был в разгаре. Мы усердно работали вчетвером - Том, его две сестры и я - пока не убрали все сено.
В конце июня, после уборки ячменя, Том заболел. Его то знобило, то он горел, как в огне. С каждым днем он чувствовал себя все хуже и хуже.
Неделю спустя Том сказал, что ему надо скорее ехать к матери в старую усадьбу, пока силы не оставили его совсем, а там мать выходит его. Мы все поддержали его решение.
Том уехал на следующее же утро, оставив нас троих с небольшим запасом провизии.
Не прошло и недели, как нас всех тоже стала трясти лихорадка. У Тома приступы были через день, а у нас ежедневно. Каждый день около двух часов начинался сильный озноб, и мы не могли согреться ни около огня, ни под одеялом. Нас знобило до семи часов вечера. После этого начинался сильный жар. Нас мучила жажда, и мы все пили воду и никак не могли утолить жажду. Около двух часов ночи температура спадала, и мы лежали обессиленные, в полудремотном состоянии до восхода солнца. Утром мне бывало немного легче, я собирался с силами, вставал и приготовлял для всех завтрак. Сестры Тома болели сильнее меня и совсем не вставали с постели.
У нас не было никакого лекарства, а в город мы поехать не могли, так как Том уехал на лошадях.
Как- то утром я добрел до дома моего товарища Билля Эллиса. Он жил со своей матерью на расстоянии полумили от нас. Когда я постучался в дверь их хижины, раздался слабый голос:
- Войдите.
Я застал Билля в кровати, он и его мать болели так же серьезно, как и мы. У них тоже почти не осталось продуктов. Я не мог помочь им, они не могли помочь нам.
Когда остатки нашей провизии подходили уже совсем к концу, я отправился в лес в надежде подстрелить дикого голубя. Вот голубь опустился на верхушку дерева. Я тихонько подкрался и выстрелил. Одновременно раздался и другой выстрел, и молодой человек, с которым я как-то встречался, появился с другой стороны и подобрал убитую птицу.
- Стой! - крикнул я. - это мой голубь.
- Почему он твой? - возразил юноша. - Ведь я подстрелил его.
После дружественных объяснений мы решили, что оба выстрелили одновременно.
- Но - сказал он, - я подбежал к нему первый, да и, кроме того, он мне нужен больше, чем тебе.
- Как это так?
- Очень просто, - ответил он, - всю нашу семью трясет лихорадка, все расхворались, а дома никакой еды, хоть шаром покати.
- А как насчет лекарства?
- Ничего, кроме пипсисева…Правда, это хуже, чем хина, но все-таки оно помогает лучше всех других средств.
Билли собрал для меня это растение в лесу и сказал, чтобы я изготовил крепкую настойку и пил ежедневно.
- Пейте каждый день и каждый час. Это средство я узнал от индейцев.
Итак, я отправился домой с пучком дикой травы, из которой я приготовил целебный напиток.
Через неделю у нас кончилась вся мука. Свиная грудинка тоже подходила к концу. Остались только картофель, чай да несколько яблок.
Так мы прожили еде одну неделю. А силы с каждым днем убывали.
Однажды утром, в часы, когда мне было лучше, я потихоньку побрел к озеру, чтобы подышать свежим воздухом. Добравшись до берега, я сел на бревно.
Вдруг я услышал какой-то странный шум и через минуту увидел огромную черную змею, извивающуюся среди валунов и бревен.
Вот она заметила меня и высоко подняла свою страшную голову.
Я вижу ее открытую пасть, передо мной мелькает ее тонкий язык, я слышу, как она бьет своим длинным-предлинным хвостом, словно гремучая змея.
