Выявление высокой религиозности населения привело власть к пониманию того, что реабилитация отдельных аспектов истории русского православия и других конфессий может ударить по всей системе государственной идеологии. Фактически, в государственной идеологии осталась только ранее введенная положительная трактовка «прогрессивности» Крещения Руси — по той причине, что оно «поставило русскую киевскую державу на одну доску с самыми передовыми странами Запада — Византией, Польшей, Чехией, Венгрией и рядом других»{311}. В то же время пропаганда педалировала утверждения об «антипатриотичности» Церкви: «История русского народа знает немало примеров измены и предательства со стороны служителей церкви: выступление новгородских попов в 1567 г. против Ивана Грозного, создававшего единое крепкое государство, и изменническая деятельность высшего духовенства в пользу Литвы; измена поповщины во главе с патриархом Иовом во время польской интервенции начала XVII в.; подлая деятельность наемника царской охранки и японского шпиона попа Гапона и т.п.». Пропаганда утверждала, что религия «разжигает национальную рознь, пытается натравить трудящихся разных национальностей друг на друга»{312}. Так, в Кабардино-Балкарии муллы и представители других религиозных культов были обвинены в провоцировании преступлений по националистическим мотивам{313}.
В 1940 г. Президиум Академии наук СССР заслушал доклад Е.М. Ярославского о мерах по усилению научно-исследовательской работы по истории религии и атеизма. Институту истории АН СССР было поручено подготовить к публикации работы, раскрывающие «реакционную роль церкви в истории народов СССР»{314}. В июне 1941 г. в журнале «Безбожник» была опубликована статья, в которой утверждалось, что «Русская церковь в эпоху монгольского завоевания пресмыкалась перед ханами», а также была «антинациональной» в другие периоды истории: «Когда народ подвергался нашествию врагов, церковь часто предавала его и продавала завоевателю. Когда он копил силы для освобождения, религия ослабляла его проповедью покорности и безволия. Когда он, наконец, сокрушал иго и очищал свои земли от чужеземных поработителей, церковь обкрадывала его, приписывая все заслуги Богу и себе». Был сделан вывод, что «религия является злейшим врагом советского патриотизма»{315}. В условиях активного внедрения доктрины советского патриотизма такая оценка была уничтожающей.
Роль религии в мире в целом оценивалась так же отрицательно. Пропаганда распространяла уверения, что «церковь не только организационно и политически связана с фашизмом», «находится… на службе фашизма», но и «пытается внушить верующим мысль о примирении с фашистами»{316}. Резко негативная оценка давалась католической церкви — в частности, что она «не несла с собой высокой культуры, науки, искусства, как это было с православной церковью при христианизации Руси», а «христианизация прибалтийских народов, совершавшаяся силами немецких “псов-рыцарей” в XII в….была средством уничтожения самостоятельности и независимости… служила делу закабаления местного населения, его истреблению, физическому уничтожению»{317}. Подчеркивалось, что на Западной Украине и в Западной Белоруссии «ксендзы… мечтают о возвращении ненавистного народу панского строя»{318}. Утверждалось о связи муфтия Иерусалима М.А. эль-Хусейни и мусульман Эфиопии с итальянскими фашистами{319}.
Положение всех конфессий в СССР в конце 1930-х гг. было крайне тяжелым. К началу войны Русская Православная Церковь имела 3021 действующий храм, но при этом около 3 тыс. из них находилось на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг. Священнослужителей у РПЦ насчитывалось 6376 человек (в 1914 г. их было 66 100), монастырей — 64 (в 1914 г. — 1025){320}. У Церкви не было духовных учебных заведений и периодических изданий. К концу 1930-х гг. в СССР не осталось ни одного евангелическо-лютеранского прихода{321}, а католическая церковь имела два храма (в Москве и Ленинграде), не считая храмов на традиционных территориях проживания католического населения (Прибалтика, Западная Украина, Западная Белоруссия), присоединенных к СССР в 1939–1940 гг. Религиозные учреждения Армянской Апостольской Церкви за пределами Армении были ликвидированы, а Патриарх-Католикос Хорен I был убит НКВД в 1938 г.{322},[15] Подавляющее большинство мечетей в СССР было закрыто — в 1941 г. в стране осталось 1312 мечетей и 8052 мусульманских священнослужителя{323} (максимум 9,3% и 17,9% к их дореволюционному числу, соответственно). Так, в Башкирии число мечетей сократилось в 201 раз{324}. В период с 1917 по 1941 г. в Бурятии было репрессировано не менее 12 000 буддийских священнослужителей, в Калмыкии — более 1500{325}. Буддийская конфессия как религиозный институт была полностью разгромлена — в СССР не осталось ни одного действующего буддийского храма. Власти требовали принять меры по окончательному «очищению» сознания масс от буддизма{326}. В 1938 г. был расстрелян раввин Московской хоральной синагоги Ш.-И.-Л. Медалье. К 1941 г. подавляющее большинство еврейских религиозных учреждений было закрыто, хотя некоторые синагоги, в том числе в Москве и Ленинграде, продолжали работать — вполне возможно, их оставили для профилактики антисоветских настроений в еврейских кругах зарубежных стран.
Пропаганда пыталась убедить население СССР в падении религиозности в стране, утверждая, что все конфессии «влачат незавидное существование», испытывают «недостаток кадров», и что «религия не имеет опоры ни в экономике, ни в общественном строе»{327}. Однако на самом деле религиозность в народе сохранялась — партийные органы на местах признавали, что в народе «глубоко засел религиозный дурман». Неподатливость значительной части населения к антирелигиозной пропаганде сочеталась со слабой работой антирелигиозников. Например, в Амурской обл. к маю 1941 г. не было районных советов СВБ, а из семи членов областного Совета, избранных в июле 1939 г., осталось только два человека{328}.
По причине высокой религиозности населения, которую невозможно было победить с помощью репрессивных мер, в 1939–1941 гг. в отношении Советского государства к религиозному вопросу произошли изменения. Антирелигиозную деятельность было предписано проводить более мягкими способами. Планировавшаяся третья «безбожная пятилетка» не была санкционирована руководством страны, и потому ее провозглашение не состоялось{329}. Государство создало видимость религиозной терпимости в стране, с 1939 г. значительно уменьшив масштабы антицерковных акций. В 1939 г. по церковным делам было арестовано 1500 чел. и расстреляно 900 чел., в 1940 г. — 5100 и 1100 чел., в 1941 г. — 4000 и 1900 чел.{330} В июне 1940 г. была отменена «шестидневка», восстановлен традиционный для христианского календаря воскресный отдых.
Другой причиной, заставившей советское руководство проводить более «осмотрительную» политику в отношении религиозных институтов, стало присоединение к СССР в 1939–1940 гг. Западной Украины, Западной Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины, 22,5 млн. чел. населения{331} которых не испытало воздействия атеистической пропаганды. Хотя советская пропаганда утверждала, что на Западной Украине и в Западной Белоруссии «вражда к попам и ксендзам была в народе очень сильна», а после вхождения этих территорий в состав СССР «многие трудящиеся открыто порывают с церковью и религией»{332}, на деле это было не так. Поэтому руководство СССР обратило внимание на Русскую Православную Церковь как на потенциального союзника в советизации новых территорий{333}. Важность использования потенциала РПЦ была высокой, в том числе ввиду того, что на этих территориях ходили слухи о грядущих гонениях на религию{334}. Власти рассчитывали, что РПЦ сможет передать священнослужителям присоединенных областей опыт религиозной деятельности в условиях нового общественного строя. Хотя иерархи Церкви на новых территориях — митр. Николай (Ярушевич) и архиеп. Сергий (Воскресенский) — иногда рассматривались местным населением почти как «агенты ЧК»{335}, что мешало укреплению их авторитета, власть пыталась опираться на РПЦ и на вновь присоединенных территориях не осуществляла антирелигиозных гонений и репрессий{336}.
Целью укрепления позиций РПЦ на новых территориях стала также «нейтрализация» потенциальной антисоветской активности других конфессий. Особенно большую проблему для властей представляла Украинская Греко-Католическая Церковь (УГКЦ), приверженцами которой были около 50% населения Западной Украины{337}. Поэтому советская пропаганда не скупилась на антиуниатские посылы{338}, в том числе стремилась подорвать авторитет главы УГКЦ митр. А. Шептицкого, который был назван «представителем польской аристократии», «уполномоченным по окатоличиванию украинских народных масс». Было также объявлено, что украинцам «совершенно чужда» Римско-католическая церковь{339} (очевидно, в отличие от РПЦ). Руководство СССР выражало неудовольствие тем, что католическое духовенство «ведет явно антисоветскую работу среди населения» в Литве{340}. Однако в довоенный период пошатнуть положение униатства и католицизма на западных территориях страны не удалось.
