Сергей Ченнык - Противостояние

При этом «грешили» разбоем не только солдаты, но и офицеры, вполне смирившиеся со своей «почетной» миссией оккупантов. Молодой лейтенант Варень принял деятельное участие в таком разбое: «Со всех сторон тянулись деревенские домики с садами. Когда мы стали на привал, лейтенант Генэн взял меня в экспедицию по огородам; нас сопровождали ординарцы с мешками. Мы совершили налет на капусту, морковь и прочие овощи, коим, сидя за столом, наши товарищи по оружию были очень рады».{166}

В этом «возвышенном» деле каждая армия проявляет свой, только ей одной свойственный менталитет. Монтодон не имел ничего против, считая умение грабить составной частью науки воевать: «Вечером многие французские и английские солдаты среди триумфального восторга, дневной усталости, трудности марша по неровной местности, разброда, который был тому следствием, спешили продолжить утреннюю грабительскую работу, соперничая в этом друг с другом».{167}

Майор не одинок, другие офицеры тоже не возражают: кто ж будет против свеженькой курицы или гуся на ужин? Ведь разве не за этим, в том числе, мы пришли в чужую страну? Многие из командиров, не имея достаточного опыта кампаний, еще не понимают, что с этого начинается падение дисциплины.

Самые искусные грабители, конечно же, зуавы. «Вечером мы были весьма удивлены при виде зуавов, несущих нам красивую посуду, зеркала, ковры, книги….Многие из этих вещей — французского происхождения, все совершенно бесполезны и абсолютно не транспортабельны. Завтра их придется оставить».{168}

Ну и грабят, конечно, с энтузиазмом, удовольствием, наслаждением: «Для наших солдат — это временная забава, развлечение, которое возбуждает их хорошее настроение, игрушки, которыми они увлекаются, как дети».{169}

Одни грабили экспромтом, другие придавали этому важному делу организованный характер. Полковник Клер, например, с удовольствием говорит, что его зуавы «чистили» местные сады исключительно по команде: по 5 минут на батальон.{170}

В этом смысле очень интересно описывает зуавов Н. Берг, познакомившийся с ними во время боев за Севастополь (он активно участвовал в допросах военнопленных) и позднее, во время перемирия: «Ныне в зуавских полках собраны самые разнообразные стихии. Большинство представителей приходится на долю Парижа. На роту (125 чел.) полагают: десять медицинских студентов, неокончивших курса; пять докторов прав, возлюбивших военное ремесло; десяток всякого сброда из Антуанского предместья, притона Парижской сволочи; от восьми до двенадцати разжалованных унтер-офицеров; полдюжины разорившихся промышленников; остальные — блудные сыны всех восьмидесяти шести департаментов. Старых, кадровых солдат, отличенных шевронами, называют в зуавских полках “Магометами”. Обыкновенное прозвище зуава — “шакал”, и еще “charpadeur”, то есть человек, который умеет воспользоваться чем-нибудь чужим, для материальных наслаждений, умно, ловко и смело».{171}

Англичане, конечно, уже не «детишки», они немного старше, но гражданский опыт городских «низов» у них не меньший, чем у парижских «Гаврошей».

Вопреки бытующему мнению о повальной «аристократичности» английской армии середины XIX в. большая часть ее личного состава состояла не из самых лучших представителей общества. Социальные условия жизни, внутренняя и внешняя политика, способ комплектования армии привели к тому, что она превратилась в своей массе в сборище деклассированных элементов, для которых вступление под знамена королевы было едва ли не единственным шансом если не выжить, то хотя бы исправить свои жизненные условия.

«…в ряды армии вовсе не поступают исключительно такие личности, которые чувствуют в себе призвание к военному делу; напротив того, большинство состоит из праздношатающихся и бродяг, принадлежащих к низшим слоям общества, которых привлекает возможность погулять на полученную денежную премию. Самое обязательство дается если не всегда, то большей частью под влиянием винных паров и многообещающих россказней умелого вербовщика. Отсюда становится понятным тот, везде и всегда повторяющийся факт, что нравственность вербованных войск стоит весьма на низкой степени. Отсюда же вытекает необходимость поддерживать дисциплину среди массы людей с грубыми инстинктами и лишенных всякого нравственного воспитания, мерами суровыми по жестокости».{172}

Соответственным было и отношение к армии среди граждан своей страны: «…несмотря на уважение, которое англичанин питает к своему войску вообще, он с пренебрежением относится к солдату, как отдельно взятой личности».{173}

Только «…отличный корпус унтер-офицеров дает возможность поддерживать порядок в части и преобразовывать малонадежного и бесполезного в гражданском быту новобранца в отличного боевого солдата, обладающего тем хладнокровием, спокойностью и послушанием, которые всегда отличали английские войска».{174}

В силу возрастных и отмеченных выше причин английские солдаты практичнее и к серьезному делу грабежа подходят основательно: «Английские солдаты, наоборот, люди самые практичные, они пренебрегают этими громоздкими предметами и предпочитают брать то, что могут унести в своих карманах или сумке, предполагая извлечь из этого пользу».{175}

Офицеры лишь удивлялись размаху подчиненных, но не пытались им мешать.{176} Артиллерист Ричардс удивлен, что русские живут не в шалашах, а в домах, поражающих обилием роскоши — цивилизованным и просвещенным мародерам есть где разгуляться: «На берегах этой реки находились усадьбы русских дворян и севастопольской знати, и, ручаюсь, более роскошной добычи вам видеть не приходилось — дома прекрасно меблированы, повсюду чудесный фарфор, позолоченные безделушки и т.д.»{177}

Инженерного офицера Герена удивляет вид солдата, взвалившего себе на спину зеркало. Наивный наверное думал, что завтра Севастополь падет и ему получится приехать домой с богатой добычей. Несколько таких же недоумков пытаются музицировать, но так как таланта к этому у них нет, они просто кулаками разносят в щепки музыкальный инструмент.{178}

В столь важном занятии союзники провели сутки. Образ «войны джентльменов» растворялся в дымке костров, на которых жарились, коптились, варились отобранные у местных аборигенов поросята, куры, гуси, утки и прочая живность.

В течение дня провели кадровые перестановки, которые требовались для полков, чьи потери в офицерском составе не позволяли восстановить боеготовность. В 23-й Королевский Уэльский фузилерный полк, у которого несколько рот вообще не имели офицеров, перевели лейтенантов Бересфорда, Броуна и Редклифа из 88-го полка, которые в дальнейшем приняли решение навсегда остаться в рядах валлийцев.{179}

11 (23) сентября стало известно, что ситуация изменилась. В ночь на 22 сентября кептен Джонс на «Самсоне» вместе «Териблем» провел разведку входа в Севастопольскую бухту.{180} Джонс, на 6-весельной шлюпке подходивший к входу в гавань, сообщил Дандасу, что русские поставили пять линейных кораблей и два фрегата бортом ко входу в бухту, предположительно скрепив их тросами. Таким образом, они, по его мнению, готовятся к отражению нападения с моря. Наличие визуально наблюдаемых проходов англичане посчитали тем, что русские не отказались от возможности внезапной атаки против союзников.{181}

Что то аналогичное донес Гамелену, чьи корабли подошли к Каче в 13 часов 23 сентября, командир корвета «Роланд» Ронсьер: русские корабли сосредотачиваются у выхода из бухты, возможно готовятся к атаке.

Неожиданно со стороны Севастополя послышались орудийные выстрелы. Вначале на союзном флоте посчитали это атакой против их эскадр, но вскоре стало ясно — русские закрыли вход в бухту, при этом один русский военный корабль стрелял в другой.

Первые эмоции союзных командующих — радость. Дандас пишет в Адмиралтейство, что русский флот, построенный многолетними титаническими усилиями, уничтожен руками его же создателей.{182}

Вскоре пришло осмысление и пришлось собирать новое совещание. Неожиданное решение русского командования вынуждало к экстренному перепланированию всей операции.{183}

Бургойн резюмировал ситуацию, согласно которой, по его мнению, у союзных войск был единственный возможный вариант следующих действий: двигаться на юг, отказавшись от атаки крепостных укреплений на северной стороне. Причину Бургойн видел в следующем:

1. Северный форт хотя и изолирован от других укреплений крепости, но удобен для обороны и его атака будет сопряжена с большими трудностями, соответственно и потерями. Затопив флот, русские приобрели необходимые для организации обороны 16000 моряков и большое число корабельных орудий, которыми можно было вооружать сухопутные батареи.{184}