Охранное отделение и министр внутренних дел обо всем этом знали. Начальник Охранного отделения Глобачев регулярно докладывал Протопопову о сборищах и планах заговорщиков, перечислял их. Сообщал, что агитацию на заводах ведут не только большевики, но и думские либералы, подбивают рабочих на забастовки и манифестации. Назывались газеты и журналы, ведущие подрывную работу (в том числе, финансируемые из Германии). В докладе от 8 февраля 1917 года говорилось: «Руководящие круги либеральной оппозиции уже думают о том, кому и какой именно из ответственных портфелей удастся захватить в свои руки». Глобачев указывал, что выделяются две группировки. Одна из думских лидеров, она рассчитывает на волне беспорядков нажать на царя, добиться передачи власти думскому большинству, возвести на пост премьера Родзянко и насадить в России начала «истинного парламентаризма по западноевропейскому образцу». Вторая — Гучков, Львов, Третьяков, Коновалов и др., полагала, что Дума не учитывает «еще не подорванного в массах лояльного населения обаяния правительства», и «возлагает надежды на дворцовый переворот». Подобные доклады Протопопов добросовестно складывал в кабинете. Их нашли после революции, они так и лежали в шкафах и столах. До царя они не доходили. Царю по-прежнему шли другие доклады, радужные и оптимистичные…
Открытие очередной сессии Думы либералы назначили на 9 (22) января, в годовщину «кровавого воскресенья». Уж конечно, они не случайно выбрали день традиционных беспорядков и манифестаций. Чтобы дать разгон, подогреть эмоции, перед этим должны были пройти съезды земских и торгово-промышленных организаций. Но на фронте была передышка, царь находился в столице. Правительство оказалось под его непосредственным руководством и стало предпринимать хоть какие-то меры противодействия. Открытие Думы перенесло на 14 (27) февраля, съезды запретило. «Общественность» подняла вой, тиражировались и распространялись речи и декларации, заготовленные для запрещенных съездов, вроде речи Львова, писавшего, что «власть стала совершенно чуждой интересам народа». В годовщину «кровавого воскресенья» по разным городам бастовало 700 тыс. человек (в Петрограде 150 тыс.)
Николай II, хоть и с запозданием, начал более твердые шаги по защите государства. Петроградский округ был выведен из состава Северного фронта в самостоятельную единицу, командующему предоставлялись большие полномочия. Предполагалось, что округ возглавит военный министр Беляев. В столицу было приказано перебросить надежные войска. С Кавказского фронта снимались 5-я казачья дивизия генерала Томашевского, 4-й конно-артиллерийский дивизион, ряд других частей. 5-я казачья была в числе лучших дивизий, одной лишь ее хватило бы в критические дни, чтобы расшвырять бунтовщиков и изменников.
О, «общественность» панически боялась, как бы и впрямь в стране не навели военный порядок. Немцы продолжали бомбить Лондон, и в Петрограде начали организовывать систему ПВО. На крышах устанавливали зенитные пулеметы и орудия. Переполошилась Дума, покатились слухи — из пулеметов на крышах полиция готовится расстреливать демонстрации. Особое Совещание во главе с Родзянко на основании одних лишь сплетен направило гневный запрос военному министру: по какому праву боевое оружие вместо фронта передается МВД?! Прозрачно грозило прекратить поставки вооружения.
Увы, зенитные пулеметы не были приспособлены для стрельбы вниз, а полиция никаких пулеметов так и не получила. А назначение Беляева начальником столичного округа сумел предотвратить Протопопов. Вдруг озаботился, что у военного министра других забот хватает и протащил на этот пост своего ставленника генерала Хабалова. Для столь ответственной должности он был совершенно не пригоден, никогда не воевал, не командовал войсковыми соединениями, служил в военно-учебных заведениях, а потом был губернатором спокойной и дисциплинированной Уральской области.
Он впервые получил под начало огромное количество войск, Петроград и его окрестности были забиты училищами, госпиталями, а главное — запасными батальонами, их надо было снабжать, обеспечивать. А теперь направляли еще и надежные части с Кавказа. Хабалов возражал против этого, указывал, что их негде размещать. В итоге рассудили, что сперва надо разгрузить казармы. Весной солдаты запасных батальонов постепенно будут уходить на фронт, тогда и для новых войск место освободится. В общем, успеется…
Но даже отдельные мало-мальски решительные действия царя и правительства позволили сорвать очередную атаку на власть. Перед началом сессии Думы было опубликовано объявление Хабалова, что беспорядки, если потребуется, будут подавляться силой. Полиция произвела аресты агитаторов на заводах, отправила за решетку рабочую секцию при Военно-промышленном комитете. Были найдены доказательства, что активисты секции и их покровители Гучков, Рябушинский, Коновалов, готовили к открытию Думы массовые выступления. Меры по защите государства оставались робкими и непоследовательными. Никто и не подумал вслед за рабочей секцией взять за шиворот главных смутьянов. Гучков и Коновалов не постеснялись в газетах возмутиться арестами, выступили с протестами ВПК и Особое Совещание по обороне. А Родзянко заявился к царю пугать его революционными настроениями и под этим предлогом требовать «ответственное министерство».
Но государь отрезал: «Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, она будет распущена». В день открытия Думы жители Петрограда вообще боялись выходить на улицы (и это называлось борьбой за «демократию»!) Но ничего экстраординарного не произошло. Аресты дезорганизовали задуманные манифестации. Забастовали «всего» 58 предприятий, 90 тыс. человек. Происходили сходки студентов, на Путиловском были столкновения с полицией, в нее швыряли камнями и железными обломками. Выплеснулось пару демонстраций. Попытки смутьянов собраться у Таврического дворца, где заседала Дума, полиция пресекла. А депутаты прикусили языки, испугались обещанного царем роспуска. Журналисты, собравшиеся, как воронье, за скандальными сенсациями, были чрезвычайно разочарованы, писали: «Первый день Думы кажется бледным».
На следующий день бастовали 20 предприятий (25 тыс. человек). Дальше выступления пошли на убыль, и через неделю обстановка успокоилась. 22 февраля (8 марта) царь выехал из Петрограда в Ставку. Петроградский комитет большевиков пришел к выводу, что порыв выдохся, распорядился свернуть забастовки и начать более основательную подготовку к следующим акциям. Либералы тоже повесили носы. Руководство кадетской партии справляло в ресторане «Медведь» годовщину своей газеты «Речь». Рекой лилось шампанское, но очередной раунд борьбы с самодержавием считали проигранным, настроение было унылое. Один из активистов партии, Корней Чуковский, пытался развлечь собравшихся и читал им свою новую сказку «Мойдодыр»…
В ноябре, отвечая на вопросы журналистов, Брусилов сказал: «Война нами уже выиграна. Вопрос лишь во времени. Неудачи румын не имеют серьезного значения». По его прогнозам, война должна была кончиться в августе 1917 г., и Брусилов был прав.
Россия отнюдь не надорвалась, не истекла кровью. Она понесла серьезные потери, но куда меньшие, чем это нередко считают. Последняя сводка боевых потерь царской армии была представлена в «Докладной записке по особому делопроизводству» № 4(292) от 13(26) февраля 1917 г. На всех фронтах с начало войны было убито и умерло от ран 11.884 офицеров и 586 880 нижних чинов; число отравленных газом составило, соответственно 430 и 32 718; потери ранеными и больными — 26 041 и 2 438 591; контуженными 8650 и 93 339; без вести пропавшими — 4170 и 15 707; в плену находилось 11 899 офицеров и 2 638 050 солдат. Итого: 63 074 офицера и 5 975 341 солдат (ЦГВИА СССР, ф.2003, оп.1, д.186, л.98).
Урон наших армий был меньше, чем в других странах. Русских воинов погибло около 600 тыс., в Германии на тот же период — 1,05 млн., во Франции — 850 тыс. И это было вполне, закономерно, ведь царское командование не допускало таких мясорубок, как Верден и Сомма. В плену в России находилось примерно столько же немцев, австрийцев и турок, сколько наших солдат в неприятельском плену. По ранению, болезни и контузии выбыло гораздо меньше, чем в армиях противника, несмотря на то, что русские врачи подходили к освидетельствованию намного мягче немецких и австрийских, многие комиссованные выздоравливали, трудились, впоследствии воевали в гражданскую.
Зато положение Центральных держав стало уже катастрофическим. Их ресурсы были полностью исчерпаны, не хватало самого необходимого. Немцы выдвинули лозунг «durchalten» — продержаться. Продержаться, пока какие-нибудь перемены не подарят выход. А если перемен не случится, держаться до 1918 г.: подрастут новые призывники, подлечатся раненные, и можно будет возобновить удары. Но попробуй-ка еще продержись! Чтобы как-нибудь выстоять, новые диктаторы, Гинденбург и Людендорф, вовсю закручивали гайки. Была принята «программа Гинденбурга». Промышленности ставилась задача к весне 1917 г. повысить производство боеприпасов вдвое, а орудий и пулеметов втрое. Прочие отрасли производства урезались.
