Поблагодарив улыбающегося водителя, человека с исхудалым, болезненным лицом, высаживаемся дружным десантом и сразу попадаем в окружение… Радостные улыбки и слезы на глазах. Сколько счастья на лицах людей! Как хорошо! Прямо на мостовой, перед входом в станцию метро, нарядные девчата пустились в пляс. У нас в полку тоже плясать любят и умеют, хотя и тренируются только от случая к случаю. В пестрой штатской толпе проплывают, гордо выпятив грудь, великолепные тыловики, с серьезным, нет, прямо-таки со стратегическим выражением на выскобленных до блеска лицах…
Страна родная! Как мы гордимся тобой, чудесным народом нашим! Как отрадно сознавать, что и наш труд — солдатский труд каждого из нас — не всегда заметный, тяжкий и грубый, часто страшный и жестокий (не мы виноваты в этом), но необходимый и по сути своей в высшей степени справедливый, что этот труд отдан великому общенародному делу — беспощадной борьбе с фашизмом.
Накоротке отплясавшись и расцеловавшись с девушками, торопимся дальше. А над Москвой (мне кажется, что и над всей землей) яркое, весело сияющее солнце.
По пути к станции нас раза два окликнули из распахнутых окон: «А ну, хлопцы, заходи! Гостями дорогими будете, не стесняйтесь! Выпить за Победу надо!»
И действительно, кто сегодня за это осудит? Однако, поблагодарив на ходу и помахав рукою, продолжаем свой форсированный марш, хотя спешить-то как будто уже незачем. Перед самою Красной Пресней последняя заминка: грузовик, украшенный красным флагом, стоит посреди улицы, а возле него сгрудились женщины в рабочих спецовках. Лукаво поглядывая на нас, они весело просят: «Танкисты, залезть помогли бы в кузов! Не на войну ведь торопитесь!» Никто из ребят, разумеется, отказываться не стал.
Марш-бросок через столицу, кипящую, словно роящийся улей, завершился успешно, даже часа два еще пришлось ждать отправки эшелона.
В 16.50 дальше, на запад, где все уже кончено, хотя кое-где еще пышут смертоносным огнем разрозненные очаги окруженных вражеских группировок, словно пасти издыхающего сказочного многоглавого змея, тело которого, рассеченное богатырским мечом, уже недвижно. В Шнайдемюле, по эту сторону Одера, в Чехословакии, где-то в горах, в Литве, прижатые Баграмяном к побережью, еще пытаются тянуть безнадежное сопротивление фашистские войска. Но при всей рьяности отдельных гитлеровских командиров существование этих котлов и котелков — дело нескольких дней, а то и часов. Если бы наш корпус даже не был бы выведен на формировку, все равно мы никуда уже не успеваем. А вот скоро ли доведется вернуться домой, в Россию, — кто знает?
Уже темнело, когда поезд наш затормозил в Можайске, залязгали стальные тарелки, шлепая друг о друга. Остановились перед входным светофором. Спрыгиваю со своей платформы, прохаживаюсь вдоль мирно дремлющих боевых машин, переговариваюсь с товарищами. Еще не успел я добраться до нашей теплушки («кают-компании»), как уже узнал о том, что несколько наших отстало, задержавшись в Москве. Эх и справят же Победу Вася, Нил и Лешка Панасенко! Завидую им, но утешаюсь мыслью, что я — дисциплинированный.
День в эшелоне прошел торжественно-радостно, исключительно трезво: братва поистратилась в долгой дороге от Гдыни за Волгу и обратно. И все сегодня при своих машинах. Однако мы дали себе клятву: при первом же удобном случае отпраздновать Победу не как-нибудь, не на ходу, а так, как она того заслуживает…
Уже майский вечер собирался сдавать свой пост ночи, идущей с востока. Она не спеша укрывала огромную усталую землю темно-синим плащом, густо усыпанным блестками звезд. Поднимаю крышку башенного люка, чтобы лезть спать, и вдруг небо в стороне Москвы ярко и широко озарилось, затем еще и еще. Что бы это значило? И наконец до меня доходит: Да это же салют! И так далеко видно его от Москвы! Да отсюда до нее больше сотни километров… Что же сейчас в центре столицы нашей творится?
Это салют Родины — салют славной Красной Армии и доблестному Красному Флоту и в первую очередь тем воинам, кто в сорок первом — сорок втором на кровавых и горьких путях отступления от западной границы и почти до стен Москвы, а затем до берега Волги и хребтов Кавказа, истекая кровью и потом, бессчетно погибая в неравных схватках, упорно и самоотречение закладывал первые камни в фундамент будущей Победы. Да, «дело прочно, когда под ним струится кровь»… Это и отцу моему салют, старшему батальонному комиссару, безвестному партии рядовому, что сложил голову первой военной осенью в страшном Вяземском мешке, где-то в этом районе, между Вязьмой и Можайском. Окруженные армии наши дрались здесь насмерть и, по слухам, почти голыми руками, выигрывая драгоценнейшее время, необходимое для подтягивания и развертывания наших стратегических резервов, и фашистский «блицкриг» буксовал тогда в нашей и собственной крови… С того-то приблизительно места, откуда отцом был послан последний фронтовой треугольник, помеченный концом октября 1941 года, взволнованно наблюдаю за историческим салютом. Как хорошо, что он осветил недалекое дважды прославленное бранное поле, раскинувшееся передо мной!
Это салют и матерям да женам солдатским, многие из которых навсегда потеряли сыновей и мужей, но не потеряли высокой силы духа в годину тягчайших испытаний, что обрушились на нашу страну: смогли пережить и безмерное горе своих утрат, претерпеть холод и голод, подняв на свои женские плечи великую тяжесть военных забот в городе и на селе, выполняя непосильную, казалось бы, мужскую работу…
Это народу моему салют, героическому советскому народу, с честью отстоявшему свое право на жизнь и свободу и который, я верю, снова будет счастлив, несмотря ни на что…
Стоя во весь рост на башне, одолеваемый мыслями, которые обрушились на меня, подобно горному паводку, я опомнился лишь тогда, когда небо на востоке уже перестало светиться, а паровоз наш громко и весело загудел, предупреждая об отправке. Вздрогнули и тихо поплыли в темноту широкие башни с зачехленными орудийными стволами. На Запад… Ну что ж, если так нужно, мы готовы. А пока — нам отбой. И войне тоже. Будем надеяться, что навсегда. Это в наших интересах. И в наших силах.
1. Механик-водитель тяжелой самоходной установки ИСУ-152 гвардии техник-лейтенант Электрон Приклонский. 29 апреля 1945 г. 2. Тяжелая самоходно-артиллерийская установка СУ-152. Восточная Пруссия. Февраль 1945 г. 3. Тяжелая самоходно-артиллерийская установка ИСУ-152 во дворе Челябинского Кировского завода. Весна 1944 г. 4. Батарея ИСУ-152 в наступлении. Зима 1944 г. 5. В освобожденном Полоцке. Июль 1944 г. 6. Командир батареи ИСУ-152 гвардии старший лейтенант Сергей Федотов 7. Командир ИСУ-152 гвардии лейтенант Александр Ципляев 8. Механик-водитель гвардии младший техник-лейтенант Василий Бараненко 9. Стрелок-радист Петр Клименко 10. Командир СУ-152 гвардии лейтенант Павел Стаханов. Май 1944 г. 11. Механик-водитель гвардии техник-лейтенант Федор Сидоров. Май 1944 г. 12. Командир СУ-152 гвардии младший лейтенант Николай Баландин. Май 1944 г. 13. Механик-водитель техник-лейтенант Нил Цибин. 1946 г. 14. Славный экипаж машины боевой. В верхнем ряду слева направо: наводчик — гвардии старшина Иван Кузнецов, заряжающий — гвардии рядовой Ефим Орехов, замковый — гвардии рядовой Георгий Сехин. В нижнем ряду: командир машины гвардии младший лейтенант Николай Баландин, командир батареи ИСУ-152 гвардии старший лейтенант Сергей Федотов, механик-водитель гвардии техник-лейтенант Электрон Приклонский. Загорск Московской обл. 6 июня 1944 г. 15. Гвардейцы улыбаются! В день открытия второго фронта в лагере за Загорском. 6 июня 1944 г. 16. Тот самый дневник… 17. Мы победили! Москва, Киевский вокзал, 29 апреля 1945 г. Стоят (слева направо): Александр Ходосько, Сергей Федотов, Электрон Приклонский, Нил Цибин. Сидят: Василий Бараненко с сестрой Катей 18. Электрон Евгеньевич Приклонский
