в итоге русские войска были вынуждены с громадными потерями оставить полуостров. Одной из важнейших причин этого стали особенности вождения Минихом своих войск. Сотни верст армия шла в сплошном каре, солдаты тащили на себе длинные пики и рогатки, которые выставляли при появлении противника. Каре формировалось с раннего утра, и лишь к полудню начиналось движение, причем превышавший всякие разумные размеры гигантский обоз внутри каре постоянно останавливался из-за поломок и неразберихи, обрекая войска на бесчисленные остановки под палящим солнцем.{137} Вместе с недостатком воды и провианта, такие действия полностью измотали вверенные Б.Х. Миниху части. Участник этого похода Манштейн вспоминал, например, что из-за маршей, почти всегда проходящих в жаркое время суток, истощенные воины иногда падали буквально «мертвые на ходу».{138}
Однако Б.Х. Миних уроки извлекал медленно, в результате чего 1738 г. стал худшим повторением 1736 г. Только на этот раз русская армия под его командованием пыталась выдвинуться к Бендерам. Подойдя к Днестру и столкнувшись, с одной стороны, с турецкой армией на противоположном берегу реки, а с другой — с собственными все возрастающими потерями, вновь вызванными длительными переходами при неудовлетворительном питании и тяжелой жаре, Б.Х. Миних решительно повернул назад.{139} Поход, таким образом, полностью провалился. Фактически это было возвращение, по словам А.А. Керсновского, к «допетровскому полкохождению», когда армия движется одной сплошной массой.{140} О том, насколько печальной была миниховская организация походов, свидетельствует австрийский военный агент при русской армии, капитан Парадиз. О походе 1738 г. он, в частности, писал: «Русские пренебрегают порядочным походом и затрудняют себя огромным и лишним обозом: майоры имеют до 30 телег, кроме заводных лошадей… есть такие сержанты в гвардии, у которых было 16 возов. Неслыханно большой обоз эту знатную армию сделал неподвижною…».{141} Далее он продолжал: «…Русская армия употребляет более 30 часов на такой переход, на который всякая другая армия употребляет 4 часа. Всякая телега хочет обогнать идущую впереди, отчего сцепляются и перепутываются; скот, находящейся в тесноте, без пищи, беспрестанно погоняемый, падает мертвым, а который и придет в лагерь, то такой слабый и измученный, что даже при траве и воде (что, однако, редко случается) не может в несколько дней поправиться. Извозчики так измучены и выбиты из сил, что не могут иметь надлежащего попечения о скоте; их желудок не переваривает и сухарей с водою; то же можно сказать и о всех солдатах, страдающих постоянным расстройством желудка; при моем отъезде из армии было более 10 000 больных: их перевозили на телегах как попало, складывая по 4, и по 5 человек на такую повозку, где может лечь едва двое. Уход за больными невелик; нет искусных хирургов, всякий ученик, приезжающий сюда, тотчас определяется полковым лекарем…».{142}
Частично такая организация действий объяснялась слабостью русской кавалерии при постоянной угрозе со стороны мобильного и многочисленного противника. Русская же регулярная кавалерия, которая принимала участие во всех операциях войны, действовала, как правило, будучи… спешенной! Драгуны, например, на лошадях делали только переходы, а воевали в пешем строю, так как в ряде столкновений показали полную свою неспособность вести конный бой с феодальной конницей турок и крымских татар и победить их. Во многом это стало следствием политики экономии в мирное время, когда те же драгуны получали фураж только на б месяцев в году, а в остальное время сами косили траву для своих лошадей. Естественно, что кое-как подготовленные в мирные дни драгуны не могли стать в военное время боеспособной и маневренной кавалерией. А ведь именно они составляли ее основу. В результате разведку местности, поиск на коммуникациях противника, сопровождение обозов попытались было возложить на казаков, но они не справились.{143} Поэтому совместное движение частей армии становилось единственной надежной гарантией от неожиданных действий противника.
Между тем, была у русских войск и еще одна причина для действий в компактных боевых порядках. Так, уже упомянутый нами Парадиз указал на недостаток дисциплины в русской армии, на «некоторое застарелое нерадение в русских офицерах». В частности, он писал, что Б.Х. Миних «может заставить себя бояться, но такой рабский страх заставляет трудиться только в его присутствии».{144} К сожалению, эта «болезнь» вооруженных сил России имела отнюдь не временный характер. Господство формального отношения к делу в русской армии мы регулярно видим и до, и после указанных событий.[42] Так, например, И.Т. Посошков писало русской поместной коннице конца XVII в.: «…На конницу смотреть стыдно: лошади негодные, сабли тупые, сами скудны, безодежны, ружьем владеть не умеют; иной дворянин и зарядить пищали не умеет, не только, что выстрелить в цель; убьют двоих или троих татар и дивятся, ставят большим успехом, а своих хотя сотню положили — ничего… Многие говорят: “Дай Бог великому государю служить, а саблю из ножен не вынимать”».{145}
Но все это было лишь дополнением к главному. Среди русского командования господствовало убеждение в варварстве противника и полном преимуществе правильных европейским форм ведения как боя, так и войны в целом. Однако именно ведение боя с турками и татарами по европейским тактическим правилам и не годилось. Особенно мешала делу исключительная ставка на огонь как решающий тактический элемент, вследствие чего войска отказывались от маневра и, ограждая себя рогатками, вели главным образом оборонительные действия.{146} Именно такая пассивность в бою против мобильного противника, с одной стороны, сильно изматывала войска, а с другой — не давала им покончить с армией противника, что, в свою очередь, заставляло держать всю армию сосредоточенной на случай новых сражений. Таким образом, опыт войны 1735–1739 гг. настоятельно требовал изменения боевых порядков и образа действий русской армии: первые должны были быть более гибкими, а вторые — более стремительными. В противном случае рассчитывать на успех просто не приходилось.
Огромное значение в предстоящей войне должна была играть и морская составляющая, о чем так убедительно и разносторонне свидетельствовал весь предшествующий опыт русско-турецкой борьбы. Проанализировать его тем более полезно, поскольку известный исследователь Н.Н. Петрухинцев, рассматривая события отечественной военной истории первой половины XVIII в., высказал обратное утверждение о второстепенности поддержки с моря в борьбе за овладение Крымом и Северным Причерноморьем. В частности, он пишет: «Провал второй “азовской” программы доказал, что принятая Петром I стратегия войны с Турцией в опоре на базирующийся на Азовском море линейный корабельный флот по целому ряду технических и географических факторов оказалась ошибочной, и основную роль в войнах с Турцией до захвата черноморского побережья будет играть сухопутная армия, несмотря на колоссальные трудности ее использования в степях. К такому же выводу фактически пришли в последующем и правительства Анны Иоанновны и Екатерины II, отказавшиеся, по совету флотских специалистов, от строительства сколько-нибудь существенного линейного флота на Азовском море».{147} Однако многовековой опыт борьбы за Крым как раз свидетельствует об огромной роли морских действий. Рассмотрим же его.
Уже при Иване IV во время крымских походов 1556–1559 гг. использовались суда казаков. Так, в 1559 г. войско окольничьего Д.Ф. Адашева с помощью запорожских судов спустилось сначала в Днепровско-Бугский лиман, а затем оттуда внезапно высадилось в Крыму. Внимание крымского хана было отвлечено появлением в низовьях Дона отряда Вишневецкого, разбившего под Азовом небольшой отряд крымцев. В результате, не встречая серьезного сопротивления, Адашев около трех недель воевал в Крыму, захватил и разграбил города Козлов, Карасев, Бахчисарай, после чего благополучно вернулся в устье Днепра.{148} Исследователь В.А. Волков особо отмечает, насколько неожиданными были действия Д.Ф. Адашева для турок и крымских татар. В частности, он пишет: «Главным событием 1559 г. стал Крымский поход окольничьего Данилы Адашева… Рать была сосредоточена в новом Псельском городе, откуда, спустившись вниз по Днепру, вышла в Черное море. Внезапной атакой (курсив наш. — Авт.) московским воеводам удалось захватить под Очаковом большой турецкий корабль, еще один был взят на “Чюлю-острове”. Нападение русской речной флотилии застало врасплох крымского хана (курсив наш. — Авт.). Высадившись на западном побережье Крыма, Адашев разгромил посланные против него татарские отряды и, освободив множество русских и литовских полоняников, благополучно вернулся к Монастырскому острову».{149}
