После отзыва Гордона в Москву в мае 1937 года конспиративные отношения с Корсиканцем (так стали именовать прежнего Балтийца) продолжил Александр Иванович Агаянц, он же Рубен, переброшенный из парижской резидентуры в Берлин. Он едва успел оглядеться, как навалились встречи с помощниками резидентуры и ее агентами. Человек обязательный и исполнительный, Агаянц испытывал внутреннее неудовлетворение оттого, что не мог объясниться с немцами на их родном языке. Принять материалы от источника, как считал разведчик, недостаточно. Необходимо еще поговорить с человеком, узнать, что у него на душе. Взять переводчика Агаянцу было негде.
К этому времени с помощью Корсиканца была раскрыта не одна тайна нацистских преступников, стоявших во главе Третьего рейха. Но свой главный подвиг — разоблачение замыслов Гитлера по подготовке агрессии против СССР и предупреждение об этом советских друзей — ему еще предстояло совершить.
С точки зрения разведки, Корсиканец был одним из высших достижений в работе берлинской резидентуры, руководимой Б.М. Гордоном. Приобретение подобного источника — колоссальный успех любой разведки, особенно учитывая сложнейшие условия в Германии и нацистский террор.
В этой связи было бы интересно узнать подробности о Б.М. Гордоне, хотя при всем старании получить о нем исчерпывающие сведения не удалось. Он возглавлял резидентуру внешней разведки в Берлине с марта 1934-го по май 1937 года. При даче ему характеристики для выезда в качестве резидента отмечалось, что он «имел большой опыт в практической и руководящей работе, был инициативным и энергичным. Политически развит, принципиален, выдержан». За этими строчками скрывалась целая судьба человека, которого взметнул вихрь Октябрьской революции.
Борис Моисеевич Гордон родился в 1896 году в Витебске в семье учителя. Отец хотел дать сыну среднее образование. Но в царской России Борису Гордону, еврею, трудно было найти место в жизни, ограниченной чертой оседлости и ущемлениями при найме на службу. По окончании семи классов он поступил в 1911 году на кожевенный завод рабочим. Положительно зарекомендовав себя, в дальнейшем получил должность счетовода, а затем и бухгалтера. В Первую мировую войну был призван в царскую армию рядовым и отправлен на фронт.
В 1918 году Гордон вступил в РКП(б), в рядах Красной Армии сражался против белогвардейцев. Благодаря личной храбрости и умению был выдвинут на командную должность. С 1919 года — в органах ВЧК— ОГПУ. Занимал руководящие посты последовательно в Туркестане и Курской области. В 1930—1931 годах руководил отделом ОГПУ по Московской области. Коллегией ОГПУ награжден маузером, на котором выгравировано: «За беспощадную борьбу с контрреволюцией».
Б.М. Гордон окончил в Москве Институт красной профессуры, через который прошли многие работники, как тогда говорили, центральных, партийных и государственных органов. В 1932 году перешел на работу в И НО ОГПУ (разведка).
А.Х. Артузов, размышляя над тем, кого послать в Берлин для руководства разведывательной деятельностью, остановил свой выбор на Гордоне. Ходатайствовал за него перед наркоминделом СССР М.М. Литвиновым. В результате Гордон был назначен консулом. Это давало ему дипломатический иммунитет и облегчило вхождение в коллектив советских командированных граждан, находившихся в Германии.
Перед отъездом за рубеж А.Х. Артузов принял Б.М. Гордона и побеседовал с ним, проверив правильность своего выбора.
— Совершенно очевидно, что Гитлер стремится развязать войну в Европе. Мы должны работать, — подчеркнул он, — с опережением и раскрыть планы нацистских руководителей еще до того, как они начнут претворяться в жизнь. Берлинской резидентуре принадлежит в этом вопросе первостепенная роль. Надеюсь, что ваш опыт и знания помогут в работе.
Прием резидента начальником разведки не был простой формальностью. Это — важный момент в деятельности разведки, в укреплении связей между Центром и его периферийными подразделениями. Руководитель разведки был обязан знать каждого резидента и отвечал, как за его успехи, так и за промахи.
Гордон вышел из кабинета Артузова в приподнятом настроении, хотя и понимал, какая ответственность возложена на него и как много предстоит сделать, чтобы пополнить разведывательную сеть новыми источниками информации.
По прибытии в Берлин Б.М. Гордон, он же Рудольф, он же Густав, немедленно приступил к работе, так как времени на раскачку не было: в резидентуру ежедневно поступали запросы Центра и проводились встречи разведчиков с агентами. Гордон, ознакомившись с состоянием дел, разбил их на три группы. В первую отнес дела и поручения, которые при нынешнем положении резидентура не могла выполнить. Во второй сосредоточил то, что требовало, несмотря ни на что, немедленного, срочного решения. К третьей группе отнес дела, которые могли быть исполнены по мере сил и возможностей. Ему сопутствовал успех. Узнав об Арвиде Харнаке и посмотрев на него на одном из приемов в посольстве, он сумел по достоинству оценить прогрессивный образ его мыслей — непримиримое отношение к фашизму, сильную индивидуальность, наделенную, несомненно, задатками лидера. Гордон организовал работу с Харнаком, которая дала положительные результаты.
Харнак познакомил Белкина с Карлом Беренсом — слесарем спецотдела фирмы АЕГ, выполнявшей военные заказы.
Он узнал о нем через членов Коммунистического союза молодежи, обучавшихся в вечерней гимназии, где преподавала его жена Милдред. По ее рекомендации Харнак пригласил Беренса в кружок, который под его руководством занимался изучением экономических проблем социализма и теорией марксизма. К это-
ЦК решениях, якобы не вскрыл корней появления уклонистов, не использовал в этих целях «блестящее выступление прокурора Вышинского», был недостаточно самокритичен и не признал своих «ошибок». Ссылка на А.Я. Вышинского показывает, что Кашицкая умело использовала конъюнктуру, она не пояснила, в чем состояли «ошибки» Гордона, посчитав, видимо, достаточным свой глубокий реверанс в сторону «блистательного» прокурора.
Как считала Кашицкая, Гордон поддерживал «предосудительные» контакты с послом Я.З. Сурицем[4], в кабинете которого висел портрет Бухарина с надписью: «Дорогому Сурицу, старому другу и товарищу, с любовью. Н. Бухарин». Вместо того чтобы разоблачить скрытых врагов, Гордон, писала она, панибратски общался с советником полпредства С.А. Бессоновым, а также некоторыми другими «сомнительными лицами». Доносчица была не способна понять, что для успешного выполнения поставленных перед ним задач Б.М. Гордон был обязан «сработаться» с руководством посольства, прежде всего послом, а также иметь опору в колонии советских граждан.
Б.М. Гордон не мог понять, что происходило в Центре. Ни на одно его срочное обращение он не получил ответа. Резидент попросил Москву дать оценку отправленной разведывательной информации, чтобы иметь представление, правильно ли работает резидентура и не появились ли у нее сомнительные источники. Но и на этот раз ему не прислали ни строчки.
Гордон представить себе не мог, что творилось в это время в центральном аппарате разведки, в котором каждый день открывались вакансии, а прежние руководители таинственным образом исчезали. Какие-то слухи, конечно, доходили до него, но он им отказывался верить.
Атмосфера неопределенности, все более приобретавшая характер подозрительности и недоверия, как отражение политической борьбы в Советском Союзе, воцарилась в постпредстве и других совучреждениях в Германии.
В мае 1937 года Б.М. Гордон был вызван в Москву. Вряд ли доносы Кашицкой были единственной причиной. О том, что все ее писания были бредом больного воображения, стало ясно, как только по указанию Москвы был открыт служебный сейф Гордона в Берлине после его отъезда. При вскрытии хранилища, отметила спецкомиссия, образованная в представительстве, были обнаружены: сборники документов о советско-германских отношениях за 1933—1936 годы, копии отчетов консотдела за 1935-й и 1936 годы, похвальные грамоты Гордона за достигнутые результаты работы за границей.
Но искали прежде всего компромат, а все прочее в глазах комиссии, вероятно, значения не имело.
Нельзя исключать, что Б.М. Гордон был репрессирован в связи с так называемым делом А.Х. Артузова, рекомендовавшего его на работу во внешнюю разведку. Б.М. Гордон был реабилитирован посмертно.
С отъездом Гордона в Москву берлинская резидентура осталась без стабильного руководства.
Рубен провел последнюю встречу с Корсиканцем в декабре 1938 года, будучи тяжело больным, не подозревая, что скоро пробьет его последний час. С января 1939 года встречи с Корсиканцем прекратились на полтора с лишним года.
ВОЖДЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ, НО С ОГОВОРКАМИ
