В то же время итоги сельскохозяйственных переписей 1916и 1917 годов сводят данную проблему к величине вовсе ничтожной. Следует отметить, что эти данные были неполными (особенно для 1917 года) и касались только крестьян и только в Европейской части России. Как ни называй статистику, но до революции в России она проводилась достаточно добросовестно, за счет использования земских органов. Кроме того, военные переписи имели реальную задачу: выяснить возможности народного хозяйства Российской империи для продолжения борьбы. Так что фальсифицировать данные не было никакой нужды. Крестьянское хозяйство Европейской России накануне и в годы войны (по обеспеченности конским составом) — 1912 — 1916 гг. имело[135]:
* По переписи 1917 года.
По подсчетам статистиков, одна лошадь могла управиться с обработкой пяти десятин посева. Как кажется, с учетом этого наличного числа лошадей для обеспечения самого крестьянского хозяйства и образования товарного запаса во имя нужд фронта было недостаточно. Тем не менее в целом крестьянское хозяйство было обеспечено тягловой силой, хотя действительно реквизиционным мерам подверглись прежде всего лошади в возрасте четырех-пяти лет, в расцвете сил. Небольшие крестьянские наделы могли, с известной оговоркой, быть обработаны скотом и более старшего возраста. Поэтому перепись и отмечает общий рост числа рабочих лошадей. Помимо прочего, в конце 1915 года, как только выяснилось, что война затягивается на неопределенное время, а значит, надо заняться нуждами народного хозяйства страны, было твердо установлено, что в каждом крестьянском дворе обязательно оставляется пара лошадей.
В крупных помещичьих и хуторских хозяйствах оставлялись по две лошади на каждую десятину посева. То есть вдвое, а то и втрое больше. Причина этому заключается в том, что именно данный тип хозяйств давал главную долю товарного хлеба, который, собственно, и шел в армию, в то время как крестьянское хозяйство в годы войны имело тенденцию своего развития к натурализации — самообеспечению. Представляется, что это сравнительно справедливо: крупные хозяйства имели большую прибыль, однако только они и могли обеспечить фронт продфуражом.
Тем не менее крестьяне стремились к соблюдению «равенства» в несении военного тягла, а потому доводили до властей сведения о наличии лошадей у помещиков. Особенную силу это явление приобрело с развязыванием кампании «шпиономании» в 1915 году. Стремясь уклониться от ответственности за неудачный ход военных действий, Ставка и ряд высших штабов стали перекладывать эту ответственность на «происки темных сил». Для великого князя Николая Николаевича и его сотрудников это, разумеется, было легче и удобнее, нежели признаться стране и Вооруженным Силам в своей бездарности, халатности и одновременно нежелании добровольно уйти с занимаемых высоких постов. Обвинения следовали самые необычные, парадоксальные и невозможные. Тыл подхватил инициативу Ставки. Теперь практически любой донос связывался с деятельностью на благо противника. Например, крестьянская анонимка еще в марте 1915 года указывала: «…Прибалтийские бароны-патриоты, укрывающие лошадей от мобилизации, оказались и у нас в Новосильском уезде [Тульской губернии] в лице земского начальника 1-го участка В.Ф. Навроцкого и потомственного дворянина И.Н. Шатилова…»[136].
Даже Центрально-Черноземный регион, в котором было сосредоточено более половины всех однолошадных хозяйств Центральной России, находился в довольно благоприятном положении. Так, только Тульская губерния за 1914 — 1915 гг. поставила в армию 18 485 лошадей. К январю 1917 года эта цифра достигла 20 877 голов, причем намеченная допоставка — еще около 8000 голов. При этом к январю 1917 года в губернии было 302 250 лошадей (в 1915 году — 395 199)[137]. То есть перед нами расхождение между статистикой довоенных критериев определения рабочих возможностей лошади и новых оценочных условий, выдвинутых военным временем и воплощаемых на практике. Несмотря на то что военно-конская повинность ставила хозяйства различной состоятельности в неравное положение, данные статистики говорят о сохранении дворов без рабочего скота на предвоенном уровне. Другое дело, что одну лошадь в хозяйстве было нельзя реквизировать, и число таких хозяйств за годы войны увеличилось по сравнению с предвоенным периодом.
Кризис снабжения фронта конским составом, наряду с сокращением усилий по поставке в войска фуража, начался с осени 1916 года. В это время Северный и Западный фронты застыли в позиционной борьбе. Юго-Западный фронт постепенно останавливался в своих наступательных потугах, продолжая последние удары по Ковельскому укрепленному району. В то же время разворачивались боевые действия в Румынии, и постепенно на помощь неудачливому союзнику русские перебросили более четверти всех своих сил. В том числе и лошадей в составе кавалерийских дивизий, артиллерийских частей и разнообразных обозов.
Бой и желудок всегда взаимосвязаны. Положение являлось еще более тяжелым, так как снабжение армий Румынского фронта только по одному объективному состоянию инфраструктуры, по своему объему, отставало от снабжения любого другого русского фронта. А ведь помимо отступившей в Бессарабию румынской армии и полутора миллионов русских штыков и сабель русские должны были кормить еще и более миллиона румынских беженцев.
Тем не менее именно этот период сравнительного успокоения на всех фронтах, кроме Румынского фронта, был признан подходящим для проведения ряда реорганизационных мер по насыщению войск техническими средствами ведения боя. В сентябре 1916 года было решено сформировать шестьсот пять 8-пулеметных команд Кольта в связи с резким переломом в пополнении Действующей армии техникой. Увеличение собственного производства тяжелых станковых пулеметов системы Максима на Тульском оружейном заводе позволило отправлять в войска все то оружие, что поставлялось союзниками, в том числе и пулеметы.
В свою очередь, это мероприятие требовало по штату 34 485 лошадей, по пятьдесят семь голов на каждое подразделение — или примерно по семь лошадей на каждый пулемет. Пополнения требовались и в новообразуемые саперные и тыловые части. Согласно расчетам Генерального штаба, только на первое полугодие 1917 года Северному фронту было необходимо семьдесят семь тысяч лошадей, а Западному и Юго-Западному — по семьдесят восемь тысяч голов. Мобилизационный отдел Генерального штаба сначала предполагал не проводить новых реквизиций, а наладить поставку за счет сокращения в запасных учреждениях и частях.
Однако военачальники, как сообщает А.А. Свечин, часто имея от 75 до 100% сверхкомплекта лошадей, показывали некомплект до 50%, а потому Ставке не удалось провести образование новых подразделений посредством использования внутренних ресурсов своих войск. В результате в высших штабах полагали, что необходимой для маневренных действий конской тяги нет, и гнали лошадей на фронт, забирая их из тыла. А на фронтах лошади гибли от бескормицы, как только начинались проблемы с железнодорожным транспортом. Но даже и без транспортных проблем фуражная проблема являлась самой что ни на есть насущной проблемой.
Проведем нехитрый расчет для самого низового уровня. Уже говорилось, что предвоенный штат пехотного полка в лошадях — сто восемьдесят голов. Прибавив стопроцентный сверхкомплект, получаем триста шестьдесят голов. Но фураж идет только для штатного комплекта. Вследствие небрежностей даже пусть и объективного характера (например, то же гниющее без брезента сено) часть фуража портится — допустим, не более двадцати процентов. На выходе расчетов получаем, что фураж поставлен на сто сорок четыре лошади, а налицо их — триста шестьдесят. Вот и дели как хочешь! А если отсутствуют местные средства, то приходится лихорадочно посылать людей в глубокий тыл, пытаясь закупить фураж по повышенным ценам. Между тем в тылу действуют запретительные нормы, введенные Особым Совещанием по продовольствию, и ситуация купли-продажи фуража контролируется уполномоченными министерства земледелия.
Именно здесь и кроется главная причина падежа конского состава Действующей армии. Характерно, что спекуляции с конским составом имели опыт — период русско-японской войны 1904 — 1905 гг. За десять лет до Первой мировой войны командиры различных уровней точно так же махинаторствовали с лошадьми. Только в Маньчжурии это делалось с целью присвоения казенных денежных средств, а в Польше и Галиции — во имя тягловой силы для распухших от невоенных грузов обозов. Так, В.В. Вересаев вспоминал о махинациях начальства одного из пехотных полков: «Из обозных лошадей двадцать две самых лучших мы продали и показали, что пять сбежало, а семнадцать подохло от непривычного корма. Пометили: «Протоколов составлено не было». Подпись командира полка… А сейчас у нас числится на довольствии восемнадцать несуществующих быков»[138].
