Говоря о капитане, нельзя не вспомнить и его семейство, ничем не уступавшее в оригинальности своей главе. Оно не было многочисленно и ограничивалось его дражайшей половиной, сморщенной, сероглазой старушкой, родом княжны, пленившей закаленное сердце капитана в один из его проездов через Тобольскую губернию. Бывшая княжна была так мала ростом, что, несмотря на значительную помощь высоких каблуков, маковка ее головы едва доставала локоть моего рослого молодца-командира. Детей у них не было, но часть своих нежных родительских чувств оба супруга обратили на кривоногую собаку «Милонку». Собака эта, не отличавшаяся особенной сметливостью, была неизменной спутницей во всех их путешествиях и прогулках.
В первое утро вооружения брига капитан, пришедший в гавань с супругой, заметив мои успешные распоряжения работами, пригласил меня во время обеденного шабаша команды к себе домой, где им, так же как и малорослой сибирячкой, знавшей в совершенстве французский язык, я был обласкан как родной. Капитан, как истинный моряк по характеру и познаниям, наблюдая за моей деятельностью, вскоре заметил, что имеет дело также с моряком, и потому, с первого же дня нашего знакомства, брал мою сторону, даже в тех случаях, когда я по неведению поступал против формальностей военной дисциплины».
Если на Балтийском море до 20-х годов XIX века служили офицеры англичане, то на Черном море во все времена было много офицеров греков. Опытные моряки и храбрые воины, греки не отличались грамотностью и образованностью, всегда предпочитая теории практику. Типичным представителем этой плеяды может служить капитан 1-го ранга, впоследствии контр-адмирал Николай Кумани. Участник сражений при Чесме и Фидониси, при Керчи и Калиакрии, он пользовался большой популярностью среди моряков. Один из современников вспоминает о нем так: «Он (Н.П. Кумани. — В.Ш.) говорил по-английски, по-французски, по-итальянски, по-гречески, по-турецки и по-арабски, не умея ни писать, ни читать ни на одном из языков, кроме русского, на котором с трудом подписывал свой чин и фамилию. Примером его удивительной памяти служил следующий случай: адмирал Ф.Ф. Ушаков, желая убедиться, точно ли Кумани не умеет читать по-русски, написал приказ, состоявший из 7 пунктов, и, отдав его для переписки, хотел позвать Кумани в каюту и заставить его прочитать приказ при себе вслух. Узнав об этом, Кумани приказал писарю занести приказ к нему в каюту прежде, нежели адмирал подпишет его; писарь принес приказ, прочитал его один раз вслух и отнес для подписания. Когда адмирал позвал к себе Кумани, он взял приказную тетрадь наоборот и прочитал весь приказ от слова до слова. Храбрость Кумани была известна самой императрице. Адмиралтейств-коллегия, докладывая ей о произведении Кумани в капитана 1-го ранга, затруднялась возводить его в высшие морские чины по неграмотности. Государыня на это ответила: «Неграмотность не может служить препятствием к награждению столь храброго и достойного офицера». Впрочем, неграмотность Кумани была скорее курьезом, чем правилом, и именно благодаря этому осталась в анналах флотской истории.
Впрочем, наряду с такими опытнейшими командирами, как Подушкин и Кумани, встречались порой среди командиров судов и кораблей и настоящие баре, те, для кого морское дело было лишь неприятной, но неизбежной ношей, которую надлежало нести ради чинов, званий, наград и пенсии. Один из таких отцов-командиров описан в воспоминаниях адмирала Д.Н. Сенявина. Вот примерный распорядок дня командира линейного корабля «Владимир» князя Шаховского в 80-х годах XVIII века: «Капитан мой был лет под 50 от роду, весьма кроткого нрава, так что во всю кампанию, т.е. около полутора года, никто не слыхал громкого или гневного его приказания. Время проводил он каждый день почти одинаково. Поутру вставал в 6 часов, пил две чашки чаю, а третью с прибавлением рома и несколько лимона (что называлось тогда «адвокат»). Потом, причесавши голову и завивши из своих волос длинную косу, надевал колпак, на шею повязывал розовый платок, потом надевал форменный белый сюртук и всегда почти в туфлях, вышитых золотом торжковой работы. В 8 часов в этом наряде выходил на шканцы и очень скоро опять возвращался в каюту. В 10 часов всегда был на молитве, после полудня тотчас обедал, а после обеда раздевался до рубашки и ложился спать. Чтобы скорее и приятнее заснуть, старики имели странную на то привычку, заставляли искать себе в голове или рассказывать сказки. Вот и князь наш после обеда искался в голове, а ввечеру сказывали (ему) сказки. Соснувши час, другой, а иногда и третий — вставал, одевался снова точно так, как был одет поутру, только на место сюртука надевал белый байковый халат с подпояскою, пил кофе, потом чай таким же манером, как поутру. Около 6 часов приходил в кают-компанию, сядет за стол и сделает банк рубль медных денег. Тут мы, мичманы, пустимся рвать, если один банк не устоит — князь делает другой и третий, а потом оставляет играть, говоря: «Несчастие», а когда выигрывает, то играет до 8 и до 9 часов, потом перестает, уходит в свою каюту ужинать и в 10 часов ложился спать. Во время сна его никто не смей разбудить, что бы такое ни случилось».
К счастью, подобных командиров было не так уж много, а к XIX веку практически не стало совсем. Зато были иные. Из воспоминаний современника о поведении П.С. Нахимова в бытность его командиром линейного корабля: «В 1836 году Павел Степанович получил командование над построенным под его же надзором кораблем «Силистрия», на котором, крейсируя по Черному морю, он успел уже заслужить во всем русском флоте блестящую славу образцового моряка и «отца» своих матросов… Однажды корабль «Силистрия», под командою Павла Степановича, находился в эскадре, в крейсерстве для практического плавания, как вдруг, при производстве эволюции, шедший контрагалсом и весьма близко от «Силистрии» корабль «Адрианополь» сделал такой неудачный маневр, что столкновение было неминуемо. Павел Степанович был наверху, видел это, но избежать катастрофы было невозможно. Он только скомандовал: «С крюселя долой» — и людей, стремглав спустившихся вниз, а также всех бывших поблизости, отослал на шкафут за грот-мачту. Павел Степанович остался на юте один. Старший офицер упрашивал его сойти, но он не обратил на это внимания. Трудно представить себе момент более страшный, как тот, когда корабль полным ходом, всею своею массою готовится раздавить другой корабль. С замиранием сердца, притаив дыхание, ожидала команда «Силистрии» этого момента, глядя на своего командира, бесстрашно стоявшего на юте… И вот «Адрианополь» врезался… осыпав осколками Павла Степановича, но, по счастливой случайности, ничем его не ушибло… Когда за вечерним чаем старший офицер спросил Павла Степановича, для чего он не хотел сойти с юта и безо всякой надобности подвергался явной опасности, тот ответил: «Такие случаи представляются редко, и командир должен ими пользоваться; надо, чтобы команда видела присутствие духа в своем начальнике. Быть может, мне придется с нею идти в сражение, и тогда это отзовется и принесет несомненную пользу». Именно в этом таятся нравственные задатки успеха Синопского сражения… В момент этого столкновения автор был гардемарином на вахте фрегата «Месемврия».
Глава шестая
КАК ХОРОШО БЫТЬ АДМИРАЛОМ
Особое положение на флоте во все времена было у адмиралов, тех, кто водил в море боевые эскадры и нес всю полноту ответственности за корабли и моряков перед Богом и Россией. Одни из них навсегда вошли в летописи морской истории Отечества, иные остались вне памяти потомков. Но все они делали одно огромное и важное дело — именно они создали и возвысили то, что зовется настоящим боевым флотом. Среди российских моряков до сих пор ходит старая поговорка времен парусного флота: «Адмирал — это не звание и не чин, адмирал — это счастье». Какими были они, флотоводцы эпохи парусного флота, как жили, каким был их корабельный и домашний быт?
Из рассказа лейтенанта В. Зарудного об обеде у адмирала Нахимова. Обед в данном рассказе только фон повествования, за которым перед нами предстает образ Павла Степановича Нахимова — классического адмирала парусной эпохи: «В этот день Павел Степанович пригласил к своему столу, по обыкновению, несколько офицеров. Командир фрегата постоянно обедал вместе с ним. Этот раз были приглашены Александр Александрович, вахтенный лейтенант, несколько мичманов, и я в том числе.
Когда мы вошли в каюту, то застали адмирала в веселом расположении духа: он смеялся, ходя взад и вперед по каюте, и тотчас же рассказал Александру Александровичу происшествие, которое его так развеселило. Дело было в том, что ютовой матрос сказал адмиралу какую-то добродушную грубость, отличавшуюся простонародной остротой. Жалею, что забыл содержание анекдота; мы невнимательно слушали Павла Степановича, потому что были заняты созерцанием стола с изящным убранством и гостеприимным содержанием
