Многих слушателей, включая и меня, будущее нашей страны, которое можно было представить себе из выслушанной речи, вполне устраивало, и за это вроде стоило бороться с оружием в руках. Позже мой знакомый повар сказал, что подобного рода речами Особая команда лагеря обманывает военнопленных, чтобы легче было вербовать их в антисоветские войсковые формирования. И, между прочим, несколько пленных в лагере, то ли поддавшись этой агитации, то ли своему убеждению или из-за невозможности выносить голод и другие мучения, подали тайком от своих товарищей заявление о зачислении их в РОА. После этого их скоро уводили и незаметно для других пленных увозили из лагеря»{149}.
Что ж, голод не тетка, а уж в немецких лагерях голод нередко превращал советских военнопленных в животных, и если кто ломался на голоде, то он не мог не знать, что в Дабендорфе курсанты получали паек немецких военных частей второго разряда, на ступень выше, чем им полагалось. Потому что второй разряд был предназначен для частей на фронте; первый для частей на передовой боевой линии, а третий — частям в Германии{150}. А чем ещё можно было заставить человека встать на путь предательства?
И все же курсы в Дабендорфе были созданы немцами как курсы пропагандистов РОА. Никакой другой цели у них не было, да и быть не могло. Сегодня можно говорить по этому поводу всё что угодно, однако трудно не согласиться с мнением А. Окорокова, который делает в своей книге довольно точный и ёмкий вывод:
«К слову сказать, “массовость антибольшевистского лагеря” являлась внутренним оправданием для многих бойцов Красной армии, взятых в плен и решивших сотрудничать с немцами. Ведь никакие политические мотивы, ненависть лично к Сталину или число в советском руководстве “кагановичей и мехлисов” не могли полностью вытравить из подсознания мысли о сотрудничестве с врагом в период внешней опасности для страны, в которой ты родился. Особенно у людей, прошедших ужасы немецких лагерей для военнопленных и на себе познавших сущность “миролюбивой политики” Германии»{151}.
После того как Гитлер запретил Власову проявлять всякую активность и уточнил, что он «не нуждается во Власове в тылу фронта», генерал Гелен однажды задал Штрик-Штрикфельдту вопрос:
— Как будет реагировать Власов?
— Я должен переговорить с ним открыто. Это принципиальное и, может быть, окончательное решение, которое выбивает почву из-под соглашения, заключенного между мною и Власовым.
— Фюреру Власов не нужен, но нам всем он очень и очень нужен. Скажите ему это, — заключил Гелен.
Известно, что Власов был потрясён и подавлен. А что, собственно, ему оставалось делать?
Вильфрид Карлович передал ему слова генерала, а больше сказать ему было нечего.
Ещё в апреле Власов был уверен в успехе. Его поездки на Восточный фронт были чем-то новым. Ему выдали военный билет и поставили на довольствие, а 23-го наградили медалью «За отвагу» для граждан восточных народов 2-го класса…
Гораздо серьезнее Власова пострадал Малышкин. Выступая на собрании русских эмигрантов в Париже, он попытался доказать необходимость объединения всех русских формирований под руководством Власова и соответственно высказал отрицательное отношение к деятельности созданного немцами казачьего управления. Сразу же после выступления Малышкина арестовали и в сопровождении немецкого офицера доставили в Берлин.
Власов: «В июле 1943 г. генерал белой армии Краснов заключил договор с генерал-фельдмаршалом Кейтелем и Розенбергом в том, что казаки обязуются бороться на стороне немецкой армии против советских войск, за что германское правительство предоставит им казачьи земли на Востоке и места для поселения в других странах Европы. К концу 1943 г. немцы, выселив из ряда районов Северной Италии местных жителей, организовали там казачьи поселения. Выступление же Малышкина шло вразрез с политикой германского правительства, что и привело к его аресту. По моему ходатайству Малышкин вскоре немцами из-под стражи был освобождён».
Однако бездеятельность Власова не была таковой в полном смысле этого слова. Не было только освободительного движения. Сначала Власова вывезли в Магдебург, где он познакомился с условиями жизни и работы немецких промышленных рабочих. Следующие поездки были также ознакомительного характера. Власова повезли в Вену. Там он осмотрел достопримечательности старого имперского города и его изумительные окрестности. В программу вошли венская опера, бега, осмотр промышленных предприятий и посещение школы испанской верховой езды в одном из поместий. В Мюнхене, при входе в отель, Власов в киоске увидел журнал «Унтерменш» («Недочеловек»), тот самый, что изображал русских как преступников и кретинов. Чтобы не портить поездку, жена организовавшего её писателя госпожа Двингер тут же скупила все имеющиеся экземпляры этого бульварного листка, но через час, когда все выходили из отеля, на том же самом месте вновь увидели пятьдесят экземпляров «Унтерменша».
Путешествуя по Баварии, Власов имел возможность заходить в крестьянские дворы, видеть их чистоту, опрятность, благосостояние. Ему показывали стада на пастбищах, шкафы и комоды крестьян, их одежду, обувь, шерстяные одеяла и фарфоровую посуду. Во Франкфурте-на-Майне Власов бродил по старым, узким улочкам.
После возвращения из поездки Власов сказал Штрик-Штрикфельдту:
— Вот видите! Эта война может быть выиграна только теми, кто способен принести лучший порядок. Нацисты должны были бы это знать: они пришли к власти в Германии в час её нужды, потому что обещали лучший порядок, и сначала у них было искреннее желание выполнить свое обещание. Поэтому мне трудно понять, как те же самые национал-социалисты отказались от своих собственных принципов. Высшая миссия не должна быть эгоистичной. Но вы, немцы, не только эгоистичны, вы хотите отнять у нас нашу землю и наши богатства. И поэтому вы проиграете войну.
По мнению Штрик-Штрикфельдта, «по возвращении из поездок по Германии обнаружилось, что положение Власова, вопреки всем неуспехам и враждебности “сверху”, стало более прочным, чем нам казалось возможным. Без сомнения, это было следствием выдвижения его как пропагандной фигуры после запрета Кейтелем его активной политической деятельности и отказа Гитлера от создания национальной русской армии. Личность Власова, в двойственном свете противоречивых указаний различных ведомств, начала настолько заинтересовывать, что скачкообразно стало расти число лиц, искавших с ним контакта».
С Власовым действительно искали контакты представители различных кругов немецкой и русской общественности из Германии и с оккупированных территорий. И если Вильфрид Карлович считал, что этому немало способствовала и разъяснительная деятельность его ближайших сотрудников, и работа Дабендорфа, то, судя по фактам, здесь главную и решающую роль сыграла, скорее, германская военная пропагандистская машина генерала Гелена.
К Власову устремился поток посетителей: немцев и русских. Если к первым относились его «старые» знакомые из германских офицеров, знавших его с 1942 г. (плена), или же «новые» знакомые, интересовавшиеся им и представляемым им «русским освободительным движением»; представители прессы; представители хозяйственных кругов, то ко вторым — представители русской эмиграции; офицеры с фронта; представители русского православного духовенства.
Наиболее сложно складывались отношения с эмигрантами. Старые эмигранты, в том числе казаки под командованием генерала Краснова, не принимали «красного генерала» как руководителя всего движения.
Бывший политработник и бригадный комиссар Жиленков говорил: «Если мы не двигаемся с места, действуя через армейцев, мы должны пробиваться через политиков или же через партийцев».
Зыков лишь добавлял: «Мы должны бороться на всех возможных фронтах»{152}.
Однако «борьба» была скорее похожа на пассивное ожидание…
Офицер связи от СА при Власове Сергей Фрелих так опишет быт и будни самого главного советского предателя периода Великой Отечественной войны:
«Уже летом 1943 года генерал Власов мог поселиться в достойном его помещении в Берлине-Далеме. Штрикфельдту удалось добиться предоставления Власову пустовавшей виллы на Кибитц Вег № 9. Эта вилла соответствовала дому чиновника. Узкий палисадник отделял ее от улицы, а с задней стороны имелся участок размером в тысячу квадратных метров. В первом этаже было две комнаты, одну из которых с видом на сад превратили в рабочий кабинет генерала, а вторую, выходившую на улицу, скромно меблировали как гостиную и столовую. На втором этаже были три спальни для генерала Власова, его заместителя генерала Малышкина и для адъютантов обоих генералов. Погреб был отделан. В нем была кухня и помещения для денщиков генералов, повара и трех студентов-рижан…
