Однако Власов на вопрос следователя в 1945 г.: «Кто участвовал в составлении манифеста, написанного но предложению Гиммлера?» — отвечал иначе:
«Проект манифеста, который нами разрабатывался по предложению Гиммлера, составляли я, Малыгакин, Трухин, Жиленков и работавший в ведомстве Геббельса генерал-майор Закутный — бывший начальник штаба 21-го стрелкового корпуса Красной Армии»{164}.
Дмитрий Ефимович Закутный родился в 1897 г. на Дону. В 1911 г. окончил сельскую школу, а в 1914 г. экстерном сдал экзамен за 5 классов реальною училища, В РККА с 1918 г. С сентября — помощник командира батареи, с ноября — в штабной роте штаба южного боевого участка Царицынского фронта. 1 февраля 1919 г. — адъютант отдельного артдивизиона, затем адъютант артдивизионов ряда соединений. С 26 мая 1921 г. — исполняющий должность порученца в инспекции артиллерии 2-го Кавказского корпуса. С 21 августа — помощник адъютанта стрелкового полка, с 16 марта 1922 г. — командир взвода конной разведки стрелкового полка, с 25 июня — помощник начальника штаба стрелкового полка, с 25 июля — помощник начальника пулеметной команды, с 30 октября — помощник началытка штаба корпуса. Осенью 1923 г. зачислен слушателем на курсы усовершенствования при разведуправлении РККА, после окончания которых — заведующий разведотделом штаба корпуса. В 192S г. — помощник начальника разведотдела штаба СКВО. В 1928 г. зачислен слушателем в академию РККА. В 1931 г. — начальник 1-й части штаба стрелкового корпуса. С марта 1932 г. помощник начальника 1-го сектора оперативного отдела Генштаба РККА, затем — заместитель начальника сектора. С 1935 г. — начальник 1-го отделения оперативного отдела Генштаба РККА, полковник. В 1936 г. зачислен слушателем в Академию Генштаба, а в 1938 г. назначен ассистентом кафедры службы штабов Военной академии им. Фрунзе. С 1939 г. — начальник штаба Горьковского стрелкового корпуса, комбриг. В 1940 г. ему присвоено звание «генерал-майор». 21 июля 1941 г назначен командиром 21-го стрелкового корпуса. 26 июля в Гомельской области взят в плен. До конца лета содержался в особом опросном лагере в Лодзи, Осенью переведён в офлаг XIII-D в Хаммельбурге. В контакт с Власовым вступил в августе 1944 г.{165}
По воспоминанию Ф.П. Богатырчука, «13 ноября в специальном поезде члены Комитета отправились в Прагу на подписание Манифеста. Перед торжественным заседанием приём и обед у диктатора Чехии генерала Франка. На обеде присутствуют все члены президиума Комитета во главе с генералом Власовым, члены чешского кабинета министров во шаве с премьером д-ром Крейчи и видные немецкие государственные деятели, среди них генерал Кестринг, заместитель министра иностранных дел Лоренц и др. Никаких речей.
Во время обеда мне пришлось сидеть с д-ром Крейчи. Незабываемое впечатление! Исключительно умный, интеллигентный и культурный человек. Интересная деталь: мы всю беседу пашу вели на смешанном русско-украинско-польском языке, несмотря на то что оба знали немецкий язык достаточно хорошо. Д-р Крейчи, намеренно уклоняясь от немецкого языка, очевидно, этим хотел подчеркнуть своё отрицательное отношение к немецкой диктатуре. Во время обеда он заметил иронически: “Что-то уж очень торжественно открывают Комитет”. — “Вы хотите, вероятно, сказать, что торжественностью хотят подменить дело?” — заметил я. Крейчи хитро улыбнулся, но промолчал»{166}.
Сергей Фрелих также принимал участие в этом событии. Он свидетельствует:
«Торжественное обнародование манифеста 14 ноября 1944 года состоялось в старинном дворце Храдчане, высоко над рекой Влтавой. С немецкой стороны хозяином был Карл Герман Франк, министр Богемии и Моравии. Как представитель немецкого правительства участвовал также обергруппенфюрер войск СС Вернер Лоренц. Гостями были: президент государства Эмиль Хаха, известные генералы Вермахта и войск СС, многочисленные русские, среди них глава русских эмигрантов в Гермапии генерал Василий Бискупский, начальник Русского Общевоинского Союза (РОВСа) генерал Алексей Лампе, начальник Дроздовской дивизии генерал А. Туркул, атаман донских казаков генерал П.Н. Краснов и казачий генерал-майор А.Г. Шкуро. Присутствовали также и родственники русских офицеров и чинов добровольческих отрядов и многочисленные остарбейтеры. Не все они сочувствовали власовской идее…
Профессор Сергей Михайлович Руднев, русский эмигрант из Берлина и старший член Комитета, открыл собрание короткой речью. Он был так взволнован, что плакал, произнося свою речь. Выбранный президиум состоял из генералов Малышкина, Трухина, Жиленкова, Закутного, профессора Ф.П. Богатырчука и членов-кандидатов профессора Иванова, профессора Будзиловича и Ю. Музыченко (Письменного).
Центральным пунктом при обнародовании манифеста было выступление самого Власова, который спокойно своим глубоко звучащим басом обрисовал цели и возможности своей программы. Переводил его слова барон фон дер Ропп. Это было его последним выступлением для Власовского Движения, так как после перехода его в ведение СС многие сотрудники должны были прекратить свою деятельность, если они не хотели переходить в состав эсэсовских войск.
Для генерала Власова это стало большим днём. С ним он связывал большие надежды. Он верил, что обнародование Манифеста будет означать значительный успех для его движения и что он сможет, наконец, приступить к формированию своей освободительной армии. “Мы должны продвинуться в Россию, и тогда мы будем вести войну главным образом по телефону”, — сказал он. Оп верил в возможность возникновения гражданской войны и доказывал это словами: “Как только наша армия появится на фронте, противник начнёт перебегать”»{167}.
По поводу «обнародования Манифеста» весьма примечателен комментарий известного британского историка Джеральда Рейтлингера:
«Вступительное заседание КОПР 14 ноября 1944 г. было хорошо подготовлено. Специальный поезд доставил 500 делегатов из Берлина, из которых 49 были представителями комитетов, в то время как многие были восточными рабочими, которых гестапо вытащило из трудовых лагерей и снабдило комплектом одежды. Этим задавленным жизнью людям, у которых не было никаких гражданских прав, был навязан фиктивный комитет с председателями Горденко и Янушевским. Русские генералы-пропагандисты из Дабендорфа и Кибитцвега были здесь, конечно, представлены полностью, так же как и ведущие члены НТС — те же самые люди, которые совсем недавно мучились в Заксенхаузене но подозрению в переговорах с союзниками. Казаки были представлены генералами Балабиным и Туркулом, и были ещё многочисленные комитеты от национальных меньшинств, которые выступали в пользу федерализма под началом Власова, включая, как предполагалось, калмыков. Но комитеты, выступавшие от Прибалтийских республик, Белоруссии, народов Кавказа, делегаций не прислали. Как документ манифест КОНР интересен только как демонстрация немецкого камуфляжа. В нём приветствовалась германская военная помощь, и он обещал почетный мир с Германией, но в том, что касалось политики, не было никакого упоминания о чём-либо, что пахло бы Гитлером или национал-социализмом. И тем не менее этот документ надо было отправить Гитлеру. “Любопытная вещь, — говорил Шерлок Холмс, — это поведение собаки в ночное время”. И Ватсон отвечал, что собака в ночное время ничего не делает. Если бы тут был хотя бы самый отдалённый шанс, что эта безобидная программа будет выполнена КОНР хотя бы на нескольких сотнях квадратных километров Советского Союза, то Гитлер аннулировал бы манифест. Но шансов на выполнение не было, и единственная цель в придании манифесту гласности была в том, чтобы убедить антикоммунистов мира, что Власов не действует по принуждению. По этой причине Власову было разрешено выдвигать идею правительства, которое в западных странах Гитлер осуждал бы как “декадентское, капиталистическое и порожденное средним классом”. Гиммлер настоял на преамбуле, в которой содержалась атака на “державы империализма, возглавляемые плутократами (то есть финансовыми магнатами, в основном евреями) Англии и США”. Это не изменило того факта, что власовские четырнадцать пунктов — снова символизм 1918 г. — были сознательной попыткой оформить свои демократические верительные грамоты для западных держав. И собака не залаяла»{168}.
К слову сказать, до сих пор сторонники Власова продолжают ставить знак равенства между Белым движением и русским коллаборационизмом времён Великой Отечественной войны. Всё это происходит от нежелания понимать суть происходивших событий в период Гражданской и Второй мировой войн. Именно с целью объяснить разницу первого и второго движений взялись B.K. Цветков, А.Н. Алекаев и Р.Г. Гаркуев в статье «Нельзя ставить знак равенства». В частности, они пишут:
«Важнейшим пунктом в программах Белого движения было следование политико-правовой преемственности от дореволюционной (1917 года) России. При этом определялось достаточно чёткое размежевание с представителями так называемой “революционной демократии”, выдвинувшимися на политическую авансцену после февраля 1917 года. Сотрудничество с ними не исключалось (Б.В. Савинков, Н.В. Чайковский), но только после того, как они открыто заявят о поддержке политического курса Белого движения и, в частности, о поддержке власти Верховного правителя России адмирала А.В. Колчака и его преемников (генералов А.И. Деникина, П.Н. Врангеля) и, следовательно, о признании приоритета норм военной диктатуры в качестве обязательного условия воссоздания в России законной власти. В белых правительствах активно разрабатывались проекты избирательного права применительно к выборам как высшего учредительно-санкционирующего органа власти (Национального учредительного собрания), так и местного (земско-городского) самоуправления. Окончательное решение вопроса о политическом и государственном устройстве будущей России, а также о форме правления отводилось Учредительному собранию, которым должен был завершиться период “временных властей”, вынужденно образовавшийся после отречения от престола Государя Императора Николая II и отказа от принятая Престола Великим князем Михаилом Александровичем. Главным источником права становилась бы “соборная воля” народа России.
