Сергей Ченнык - От Балаклавы к Инкерману

Если принять воспоминания Арбузова за правду, то список потерь был бы непомерно большим. На деле он, конечно, многое преувеличивает.

Во-первых, ни одна французская батарея в этот день не произвела ни единого выстрела по русской кавалерии в частности и по русской армии вообще. Об этом нет ни единого слова ни у Фея, ни у Базанкура, ни у Герена. Единственные, кто мог стрелять по полкам, это турки, засевшие к тому времени в редуте №5. Но не думаю, что они были способны нанести хоть какие-то существенные потери по причине ослабленной постоянными перебеганиями из укрепления в укрепление боеспособности.

Во-вторых, «удлиняет» расстояние едва ли не в два раза. Кроме того, ружейный огонь на таком удалении мог беспокоить гусар, но не укладывать их одного за другим на землю. Огонь артиллерии, конечно, эффективнее, но странно — до сближения с англичанами нет ни одного офицера, убитого картечной пулей.

Определенный скептицизм вызывают и видневшиеся «сервированные столы» англичан. Как-то не похоже, чтобы поднятая затемно по тревоге кавалерия вместо подготовки к бою готовилась к утреннему ланчу. Прямо как в «Трех мушкетерах»: завтрак под пулями у стен Ля-Рошели. Уж не отсюда ли легенда про истребленный под Балаклавой генофонд британской аристократии? Для кого же еще столы могли сервировать?

Но не будем осуждать Арбузова, военный романтизм всегда присущ молодому офицерству. Тем более гусару.

Достигнув рубежа начала атаки на предполагаемый артиллерийский парк, гусарские полки неожиданно оказались перед кавалерией англичан, которую до этого скрывали Балаклавские высоты. В ситуации, которая требовата от разумного командира только одного — действия, Рыжов повел себя, мягко говоря, неадекватно. Из всех возможных вариантов он выбрал самый худший — остановил бригаду: «…В это время левый фланг русской кавалерии одолел холм на нашей стороне равнины, и русские увидали всего в полумиле от себя шотландцев, спокойно ожидавших их атаки. Передние шеренги русских остановились, давая подтянуться остальным. Эскадроны подходили один за другим, и вот уже вдоль гребня выстроилось 3500 человек — уланы, драгуны и гусары. Они встали в две колонны поэшелонно, и еще один эшелон составил резерв».{668}

Наблюдавший за этим Педжет удивлен, тем более что и англичане еще не готовы к атаке.

Теоретически российская бригада из двух полков легкой кавалерии в два раза превосходила по штатной численности английскую Тяжелую кавалерийскую бригаду, состоявшую из пяти драгунских полков.{669} Но под Балаклавой это могло произойти только в том случае, если в строй поставили бы 100% личного состава. Как указывалось выше, 3 эскадрона Веймарских (Ингерманландских) гусар в бою не участвовали. Рыжов и Арбузов указали, что остальные эскадроны имели далеко не полный комплект личного состава. Значит в бою на Балаклавских высотах российские гусары если и превосходили английских драгун численностью, то не кратно.

Бодро — не значит быстро. А быстро не получалось не только потому, что не смогли, а еще и потому, что местность, на которой происходили события, была покрыта мелким кустарником, который «…доставлял более выгод неприятелю, нежели нам».{670}

Вот он ключ к случившемуся! Это и есть те остатки виноградника, о которых говорят многие участники событий, которые вынудили русскую кавалерию почти остановиться и сделали возможной эффективную атаку англичан с нескольких направлений.

Остановка гусар — это не робость и тем более не трусость. Это случилось потому, что командующий русской кавалерией действовал слепо и, в конце концов, упершись в непредвиденное препятствие, она начала прямо перед противником искать пути его обхода, давая последнему, знавшему условия местности, выбрать направления самых выгодных ударов.

Может быть, в этом причина того, что ни он, ни Липранди не решились на выяснение обстоятельств. Если последний мог обвинить Рыжова в том, что он своим неуклюжим руководством завел бригаду в невыгодную для нее ситуацию, то и Рыжов мог обвинить Липранди в отказе от предоставления сопровождающего. Решили не обострять, тем более сражение было выиграно. На том и порешили, то и попало в последующие воспоминания и записки о Крымской войне…

Тем более что английский подполковник Педжет, видевший события, отметил, что русские действовали смело и энергично, что разрушает устоявшееся утверждение о пассивном поведении гусар, с чуть ли не рабской покорностью ожидавших лобового удара драгун.{671}

Скарлет, ни разу не бывший в реальных кавалерийских боях, сполна воспользовался ошибкой своего, казалось, более опытного оппонента, обрушившись на фланги русских. Атака на нарушившего каноны кавалерийского боя Рыжова не могла быть иной, кроме как успешной, тем более что подходившие эскадроны, не понимая, что происходит, подошли вплотную к тылу эскадронов первой и второй линий.

Последовал кавалерийский бой, результат которого в будущем породил множество споров. Командир эскадрона спаги, составлявшего конвой Канробера, перешедший к нем по наследству от покойного Сент-Арно, лейтенант де Молен с восторгом описывает сцену кавалерийского боя, сравнивая его со схватками времен Шекспира.{672}

Вот как описал случившееся Рыжов. «Когда я прискакал на гору, взорам моим представилось следующее: вся английская кавалерия не далее как в 200 саженях от меня была построена в одну линию, упираясь правым флангом в изрытую местность и сверх того защищаясь довольно сильною батареей, устроенной в с. Кадыкиой. На левом фланге саженей во ста уступами в колоннах стояла пехота….В это самое время колонны гусар начали подниматься. Первым был дивизион Лейхтенбергского полка под командой истинно храброго полковника Войниловича, которому я приказал принять влево на столько, чтобы стать лицом к лицу с английскими гвардейскими красными драгунами. Прочие дивизионы, также по мере всхода их на гору, были мною направлены на части неприятельского строя так, что я вынужден был, соображаясь с протяжением английского фронта, вытянуть и свои оба полка в одну линию, оставаясь без резерва. Удивляться надобно, как неприятель, превосходя нас численностью, допустил нас свободно подняться на гору и, можно сказать, тут же перед своим носом дал мне время устроить свои части и направить на указанные пункты. Но это так было: неприятель стоял и спокойно ожидал, как будто по условию… Наконец, вся линия моя полетела на фронт врагов… Все мое внимание было обращено на это побоище. Я затаил дух, ожидая, какой конец этому будет. Если бы гусары повернули назад, в таком случае не имея резерва, я не имел бы средств остановить неприятеля, а спуск с горы при неизбежном беспорядке помог бы вражеской кавалерии нанести нам великое поражение…».{673}

Без сомнения, Рыжов пытается придать благообразный вид случившемуся, подменяя потерю управления бригадой доблестным поведением ее солдат и офицеров. Это сказано еще мягко. На деле генерал откровенно врет, стараясь использовать известный многим военачальникам традиционный многолетний прием ухода от ответственности — заменить свои ошибки героизмом солдат. Опыт применения кавалерии требовал от кавалерийского начальника перед атакой иметь под рукой все наличные силы, а решившись «…уловить минуту для атаки, выбрать предмет действий и увлечь подчиненных».{674}

Но даже из сказанного мы можем увидеть как минимум две детали, усугубляющие его личную ответственность за случившееся: в решающий момент начальник отсутствует в боевом порядке и намеренно кратно завышает численность противостоящего неприятеля.

Рыжов писал: «…вся английская кавалерия не далее как в 200 саженях от меня была построена в одну линию».{675} Явно знаниями о типовых боевых порядках кавалерии англичан Рыжов не обладал, потому и посчитал, что увиденное им с возвышенности, на которую он выехал, и есть именно «вся английская кавалерия».

Кроме того, Рыжов ни словом не обмолвился о своем месте в строю. Он как бы наблюдает происходившее со стороны, то есть не участвует, а лишь смотрит. Похоже, что генерал действительно находился в районе ближайшего редута, оттуда как раз и мог порядок англичан казаться одной линией;

- он даже не представляет противника, почему-то посчитав, что перед ним гвардия в красных мундирах, при этом не задумавшись, что в красных мундирах вся Тяжелая бригада;