И если в 1851 г. во время смотра в Москве 6-я кавалерийская дивизия была положительно оценена Николаем I,{712} то лишь потому, что ее настоящий уровень боевой готовности в расчет не принимался. В то же время не лучшее положение дел с владением саблей в гусарской бригаде отмечал Меншиков в письме военному министру Долгорукову.{713}
Итак, мы знаем, что в Русской армии обучение практическому фехтованию было сведено к минимуму. В армии ему не обучали совсем, в гвардии — лишь на элементарном уровне. Даже среди офицеров (в основном гвардейских) количество хороших фехтовальщиков было невелико.{714} Потому и отмечалась английскими кавалеристами странная на их взгляд привычка русских солдат наносить бесконечные рубящие удары, бесхитростные, легко отражаемые. Крымская кампания три года как завершилась, а проблемы остались на том же месте: «…защищаться от ударов люди не умеют».{715}
Часто проблемы Русской армии списывали на Императора Николая I. Припоминали ему и палочную дисциплину, и невероятную заорганизованность, и увлечение исключительно парадной стороной дела. Редко кому из государственных деятелей приходилось выдерживать столько упреков ближайшего потомства в неудачах по всем отраслям государственного управления, какие выпали на долю Императора Николая Павловича. Полагали, казалось, что подобно тому, как могучая натура Николая I несла на одном себе в течение тридцати лет все бремя государственной жизни России, память о нем примет на себя всю вину его ближайших сотрудников.{716}
На деле «…военная деятельность Императора Николая Павловича служит лучшим свидетельством того, насколько благие намерения монарха могут оказаться бесполезными, если он одинок в своей работе{717}.
В результате «…на обучение кавалерии государь, сам отличный кавалерист, обращал особое внимание, но и в этом отношении его взгляды, намного опередившие современные от кавалерии требования, не могли надлежащим образом проникнуть в массу нашей армии. Восточная война, кроме Балаклавского сражения, не дает материала для суждения о подготовке и правильности обучения этого рода оружия. Она только отмечает общий для всей армии факт неподготовки к своему делу большей части командного элемента».{718}
Во главе обучения стоял манеж: «…Люди обучались почти исключительно манежной езде; более всего требовалась красивая посадка на длинных стременах, а управление конем и владение оружием стояли на втором плане».{719}
Холодное оружие не имело приоритета: «…Фехтованию на саблях и палашах полагалось обучать только нижних чинов гвардейской кавалерии. Обучение же всей кавалерии сабельной рубке и фланкировке пикой сводилось к согласному деланию приемов целыми эскадронами».{720}
Солдата ориентировали на «пассивный» удар (укол), а дальше как Богу будет угодно. О таком именно пассивном уколе очень точно пишет Арбузов, прекрасно показывая свое реальное состояние в смертельной схватке под Балаклавой: «…что именно я там делал, по совести отчета отдать не могу; помню только, что я ударил одного драгуна в плечо, причем моя сабля так впилась в него, что я с трудом ее выдернул. В это же время падавший с лошади изрубленный драгун, зацепившись шпорами за мундштучные поводья моей лошади, оборвал их, отчего лошадь моя взвилась на дыбы и едва не опрокинулась».{721}
Часто солдаты даже в военное время не точили клинки сабель. Хотя некоторые англичане (Гудмен. 5-й драгунский полк) и отмечали, что некоторые русские сабли были острыми, но это, скорее, кто что получил или кто на что напоролся. В том же Каракальском бою было замечено, что солдаты, даже удачно попадая турецким кавалеристам клинком в голову, не разрубали, не «раскраивали» ее, а проламывали череп, как дубиной: «… впрочем слово «раскроил» едва ли имеет место, когда говорят о сабельных ударах наших солдат: они так небрежны в остроте своих сабель, что не рассекают членов, а раздробляют их; на черепах, пораженных саблями наших солдат, раны имеют вид не узеньких кровавых полосок, а широких полос, с вдавленными краями, как после удара дубиной».{722}
Это наследие пришло еще из наполеоновских войн, где часто успех сражения решался большими массами кавалерии, действовавшими в сомкнутых колоннах. В этом случае дело больше решалось слаженностью действий кавалерийских подразделений, умением держать строй, особенно при ударе массой («шоке»), чем подготовка одиночного бойца. О необходимости прекращения увлечения строями в кавалерии говорили после Крымской войны. Будущий генерал и герой Первой мировой войны А.А. Брусилов, будучи офицером 15-го драгунского Тверского полка, в котором служило перед русско-турецкой (1877–1878 гг.) войной много ветеранов Восточной войны, сетовал, что при обучении кавалеристов, «…покоряясь требованиям свыше, с досадой отбрасывали боевой опыт и заменяли его обучением плацпарадным замашкам».{723}
Потом пришла очередь проигранной войны с Японией, когда само применение кавалерии настойчиво требовало совершенно новой концепции.{724}
Возможно, кому-то из читателей надоело частое употребление нами словосочетания «к сожалению», но и теперь мы не сможем этого избежать: проблемы боевого использования конницы в Русской армии никогда не были преодолены. Ближайшая к Крымской война с Турцией 1877–1878 гг. показала, что ничего не меняется: «…Но, может быть, эта война обнаружила наши успехи в военном деле со времени Севастопольской кампании и засвидетельствовала о нашем прогрессе? Увы! И на этот вопрос приходится дать ответ весьма неутешительный. Все, участвовавшие и в Крымской, и в последней войне и, следовательно, имеющие возможность сравнивать, утверждают единогласно, что нам положительно нечем хвастаться: мы ни на волос не продвинулись вперед; все неурядицы Крымской войны в такой же, если не большей степени повторились и в 1877 г.».{725}
Восточная война не принесла славы русской кавалерии, которая и начинала кампанию с неудач. В мае 1854 г., за полгода до Балаклавы, на Дунайском театре военных действий под городком Каракала был разгромлен турецкой иррегулярной кавалерией отряд Александрийского гусарского полка под командованием полковника А.Н. Карамзина (сына выдающегося российского историка Н.М. Карамзина). Трагедия была характерна теми же явлениями, как и сражение в октябре 1854 г.: неумелое командование, откровенная боязнь близкого боя, склонность к панике…{726}
Закончилась кампания в Крыму для русской кавалерии тоже не самым достойным образом — разгромом под Кангилом 17 сентября 1855 г. Елисаветградского уланского полка с потерей приданной ему артиллерийской батареи.
Через все красной нитью проходит одно и то же — фатальное неумение владеть саблей и, конечно, боевая подготовка в целом. Именно ее недостатки стали поводом к реформированию вооруженных сил России после Крымской войны. Некоторые современники предрекали конец кавалерии как самостоятельного рода войск. Причиной тому была второстепенная роль конницы в кампаниях 1853–1856 гг. «… по причине несовершенства боевой подготовки», когда все сводилось «…к внешней плацпарадной стороне, к тому же во главе кавалерии стояли лица не только не подготовленные к руководству военными операциями, но даже не знакомые с употреблением в бою этого рода оружия».{727}
Английская кавалерия, как и русская, была настоящим «баловнем» армии и предметом забот ее командования. Ее личный состав состоял в основной массе из молодых и физически сильных людей. Встречались еще совсем юные, как, например, рядовой Селвин из 4-го драгунского, увидев которого на смотре уже после войны Королева Виктория воскликнула: «Вы совсем молоды, чтобы быть солдатом».{728}
В Тяжелой бригаде были собраны едва ли не лучшие солдаты британской кавалерии. Перед отправкой в Крым некоторые полки доводились до штатной численности путем приема добровольцев из других полков, которые оставались в Англии. В кавалерийскую дивизию поступило в общей сложности 155 человек (и 140 лошадей) дополнительно, большая часть которых пошла в бригаду Скарлета (например, 5-й драгунский получил пополнение из 7-го гвардейского драгунского полка).
Легкая бригада, испытывавшая меньший дефицит личного состава в мирное время, в основном принимала лошадей (например, 8-й гусарский 25 молодых лошадей из 3-го легкого драгунского полка).{729}
Солдаты обучались владению холодным оружием по многовековому надежному принципу фехтования. Принцип этот строился и строится на двух «слонах»: «парад-рипост». Что в переводе на общепринятый язык означает «защита-ответ», то есть после того, как вы защитились, перехватили оружие противника, тут же должны наносить свой удар.{730}
Это альфа фехтования. Любой, кто только начинает обучаться элементарной технике боя на саблях, тренируется этому до механического, почти инстинктивного использования. Это как у Мериме в «Душе чистилища»: «Долгая привычка к фехтованию делает рипост вслед за парадом движением естественным, почти невольным».
