Большинство украинских солдат происходило из Галичины, бывшей в то время частью Генерал-губернаторства. Большинство из них было «сырым материалом» и войсковой подготовки за плечами не имело. Средний возраст у 90 % добровольцев колебался от 18 до 30 лет.
О самом украинском воине той поры В. Д. Гайке писал:
«Украинец воспринимает все идеалистично. Он видит не реалистичную объективную действительность, которая перед ним, а видит свою фантазию, которую он бы желал увидеть… Чисто индивидуалистический характер украинца — в противоположность россиянину — ориентирует его на Запад. Индивидуализм ярко проявляется в его отношении ко всему окружающему… Характер украинца уравновешенный и приветливый. Он рассудителен и скромен. На себя смотрит с чувством юмора и иронии… Его историческое прошлое сделало его недоверчивым и замкнутым в себе. Он веселый, приветливый, традиционно гостеприимный, но не легкодоступный».
Для многих солдат прибытие в немецкие казармы было целым событием в жизни. Украинские хлопцы впервые столкнулись с немецким армейским бытом и учебой. Вот как описывает быт бывший солдат дивизии Ярослав Овад:
«Еще несколько дней после прибытия мы ходили в цивильной одежде, затем нас переодели в мундиры, и немцы приняли все меры, чтобы они на нас ладно сидели. Выдали также ботинки, ремни, нижнее белье, по три сорочки, постельное белье, полотенца, платки и прочее. Главное — выдали винтовки и штыки, и мы стали справными вояками. Теперь мы имели «пирожки», или полевые кепки, т. н. «фельдмютце», а также каски с эмблемами СС. Торнистры были из телячьей шкуры, шерстью наружу. Такие ранцы я видел на фотографиях моего отца из Австрийской армии. Выдали котелки, лопатки, а ложки, вилки и ножи были упакованы в так называемый «эсбетцек». Также выдали круглые коробочки из рыжего материала для масла либо мармелада. Все эти вещи нам выдали сразу после прибытия, чтобы мы могли питаться. Кормили нас один раз в день, а утром и вечером давали кофе. Также выдали набор т. н. «маркетендеварен» (зубная щетка и паста, паста и щетка для обуви, нитки, иголки, бритва для бритья, мыло и пемза). Забыл сказать, что выдали еще и хлебник, т. н. «бротбойтель», и полевую фляжку. Одели нас в дрелихи, в которых мы ходили на учение. Имели мы мундиры «А» и «Б».
Дни были одинаковыми: с утра вставали в 7 часов, дежурные солдаты шли за кофе, а мы в это время умывались, брились, одевались и застилали кровати, так, как нас научили унтер-офицеры — инструкторы…
…После раннего кофе был сбор. Командиры подразделений давали наказ шписам, а когда приходил сотенный, то шпис докладывал ему: сколько в наличии, сколько хворых в лазарете, сколько на других занятиях. Он оглядывал всех, как мы выбриты, хорошо ли вычищены ботинки, нет ли под ногтями грязи. Проверял, есть ли хлебник, фляжка и другие предметы снаряжения. После этого отдавалась команда «Направо, шагом марш», и походной колонной мы шли на «геленде». Сотенный сначала шел с нами, а позднее получал коня и ездил на нем, но никогда не присутствовал до конца занятий. Это хорошо знали наши унтера и не были так «остры» с нами. Учебу мы вели в соответствии с планом, который висел на доске близ столовой.
После обеда снова были занятия — в основном по комнатам (чистка оружия, уход за обмундированием), т. н. «пуп унд пфлихтштунде». Занятия шли до десяти вечера. Около семи вечера снова давали кофе и «ферп-флегунг» (масло или маргарин, мармелад или мед и колбаса).
После вечерней поверки все шли спать.
Дежурный в комнате солдат следил, чтобы все лежали в кроватях. Приходил дежурный унтер, которому дежурный по комнате давал рапорт: «Группа такая-то, столько-то людей. Все в порядке». Пройдясь по комнате, он проверял, все ли в порядке, говорил «Доброй ночи!» и шел на проверку другой комнаты.
В конце недели, в субботу, если не было занятий, а только приборка территории с мытьем полов, стульев, столов, чисткой ложек, к нам приезжали родные и привозили всякую всячину — выпивку, сигареты, еду, словом, всего, что душа пожелает».
Особую тревогу командования дивизии вызывали эти «родительские дни». Это было следствием близкого расположения Хайделагеря к Галичине. В конце каждой недели в лагерь прибывали сотни родителей и друзей военнослужащих, нагруженные тоннами подарков и продуктов (включая горилку). Застолье принимало угрожающие размеры, с песнями и возлияниями. Вскоре такие «праздники» были воспрещены, но солдаты дивизии быстро нашли выход из создавшегося положения — они встречали родных на станции в Дебице и располагались в близлежащих лесках. Близость родных мест также сказывалась на дисциплине, фиксировались случаи дезертирства. Командование дивизии обратилось в вышестоящие инстанции с просьбой перевести место формирования дивизии в Германию, однако там не было свободных лагерей.
Приезды родителей рождали и инциденты. Ярослав Овад так описывает один случай:
«Солдат отвел свою маму до станции и ждал прибытия поезда. В поездах и на станции господами были польские «баншутцы» — железнодорожные полицейские, набранные немцами из поляков. Один из этих баншутцев то ли не пускал, то ли выбросил маму из вагона. Увидев это, наш дивизионник, недолго думая, подскочил к бан-шутцу и штыком ударил его в бок. Не знаю, точно, убил он его или ранил. Мама уехала, а его задержала военная полиция. Военные власти оправдали его и в награду дали день отпуска. Немцы придерживались старого имперского принципа «разделяй и властвуй», противопоставляя поляков и украинцев».
В минуты отдыха молодые солдаты старались вырваться из замкнутого пространства лагерей на волю, и иногда удавалось отдохнуть на славу, особенно когда в отдыхе были заинтересованы унтер-офицеры. Тогда содрогались близлежащие городки и увеселительные заведения.
Роман Лазурко, обучавшийся в школе подготовки унтер-офицерских кадров в Голландии, сам принимал участие в одном таком загуле:
«…Не прошла и неделя нашего обучения, как вечером, после занятий, заходит к нам ротный Крафт.
— Украинише фрайвиллиге! Украинские добровольцы! Кто из вас имеет голландские гульдены?
Гульденов мы, к сожалению, не имели.
— Черт побери! Я имею приказ от унтерштурмфюрера Редера вывести вас в город и попеть ваши славные украинские песни. Что же нам теперь делать?
Повисла густая тишина. Тонким голоском кто-то отозвался:
— Мы можем спеть… в кредит.
— Гут… Зеер гут… Парадный мундир, штык на пояс, сбор во дворе, бегом марш!
Вечер чудный, погода теплая, на улицах полно народа. Наши песни голландцы уже знали, т. к. мы пели, следуя на учения и обратно, а кроме того, в годы Первой мировой войны здесь стояла какая-то часть синежупанников, которая оставила о себе добрую славу, и их слава перешла и к нам. Рядом с нами маршировали детишки, а поблизости шли девчата. В этот вечер мы начали концерт песней «Мы танкоистребители», за ней «Черную курочку», далее более юморную «Мала мама»…
Так промаршировали мы к одному красивому ресторану. Осматриваюсь — элегантно, как перед войной в Львове. Крафт остановил нас, мы ударили сапогами, так что эхо разнеслось под каменными сводами, а Крафт в окружении других старшин пошел на разговор в ресторан. Владелец ресторана был разумным голландцем, сразу понявшим, что выиграть спор с немцем в войсковом мундире и ротой в количестве 52 человек ему не светит. Однако то, что все они будут иметь вскоре деньги, в этом он сомневался. Даст ли он нам выпить в кредит? Наступил решающий момент. Напротив него стоят пять здоровенных унтеров, на улице стоит в ожидании целая рота. Голландец подумал и согласился. Он даст выпить в кредит.
Мы вошли в ресторан. Это впервые за шесть месяцев учебы мы вошли в культурную обстановку и к тому же к славным напиткам. Выпили мы здорово, продемонстрировали наши концертные номера, пропили семьсот гульденов и, церемонно попрощавшись, вышли на улицу. Провожал нас весь ресторан. Девчата с сожалением, владелец со вздохом облегчения. На улице сбор, и с маршевой песней возвращаемся в казармы. Но…
Беда не спит. Несчастье поставило нам на дороге еще один ресторан, в котором играл хороший оркестр. Ну как не потанцевать, когда ноги сами ходят! Гауптшарфюрер Крафт скомандовал: «Хальт!», «Все вперед!» — и, как гусак, ввел нас в ресторан. Набравшись смелости, мы зашли сюда уже не робея. А ресторан весь полный вермахтом, персоналом батарей ПВО, обслугой аэродромов (дивизия «Герман Геринг»), летчики, саперы, а каждый с паненкой, оркестр играет сердечное танго и вальсы, аж плакать хочется, у микрофона поет дивчина душещипательные песенки. Наш Крафт захотел произнести речь, но певичка не стала ему уступать. Тогда он деликатно отобрал у нее микрофон, зал поднялся, он только успел крикнуть в микрофон: «Ахтунг, украинише фрайвиллиге!» — и разбил им лампу. Наши предчувствия относительно этого вечера начали сбываться, наши нервы лопнули. Как будто нас кто-то поджег, мы взялись за кресла, стулья, ножки столов и давай лупить кого попало. Такая концентрированная атака вызвала панику. «Бротбойли» и «Герман Геринг» через окна и двери, саперы попробовали дать отпор, мы их разнесли, как татарву по степи, летуны вылетали, помахивая руками, девки спрятались под столами, отлично!
