Вскоре мы были расписаны по экипажам кораблей и стали жить на берегу в коттеджах (еще один повод для нашего постоянного восторга и удивления). С утра начинались интенсивные занятия по специальности. Первые лекции нам читали офицеры Военно-морского флота США. Это были высококвалифицированные специалисты, которые вкладывали всю душу в нашу подготовку. Переводчики едва успевали за ними.
Несмотря на современное огульное охаивание всего советского, в том числе и просвещения, необходимо сказать, что теоретическая подготовка наших моряков была высокой, что признавали и американцы. Помнится такой случай: в середине одной лекции майор Хикок обратился к аудитории с вопросом: «Господа, кто может рассчитать электрическое сопротивление участка цепи?» — и изобразил его на доске. Весь зал поднял руки. Не веря этому, наш лектор одного за другим вызывал моряков к доске, и, наконец, придя в восторг от их аргументированных, продуманных ответов, демонстрирующих четкое понимание физической сущности обсуждаемого вопроса, заключил: «Русские прислали инженеров, а не матросов».
Вечерами мы собирались в кубрике, и каждый делился воспоминаниями о доме, семье, родине. Мы привезли с собой пять советских кинокартин и бесконечно «крутили» их, причем не столько для себя, сколько для американцев. Особенной популярностью у них пользовалась «Волга-Волга». Однажды, начальник американской военно-морской базы тоже «завернул на огонек»; рядом с ним сейчас же сел переводчик, чтобы переводить реплики героев фильма. После перевода знаменитых куплетов: «Америка России подарила пароход: две трубы, колеса сзади и — ужасно тихий ход!» — он вдруг вскочил и закричал: «No! No, it…s not true — it…s propaganda!».[32]
Каждый американский моряк носил с собой фотографии и, с гордостью показывая, говорил: «Мой дом, моя жена, сын» и так далее. Как-то один из них спросил одного нашего матроса: «А ты имеешь машину?» Помня о том, что в Америке нельзя ронять достоинство советского гражданина, тот кивнул: «Да» — и стыдливо отвел глаза. Американец показал руками, как крутят педали велосипеда, и добавил: «Это?» «Да», — машинально ответил моряк.
Но разница в жизненных условиях, в материальной обеспеченности совершенно не чувствовалась при общении друг с другом. Кстати, часть нашего денежного содержания мы получали в американской валюте: по двадцать долларов в месяц плюс бесплатные сигареты. Когда срок нашей командировки закончился, у меня на руках оставалось где-то около пятнадцати долларов: я не пил, не курил, жвачкой не интересовался… Вопрос, как использовать эту, пусть и не очень значительную, сумму, довольно долго не давал мне покоя. Лишь покидая гостеприимную землю Америки, я нашел ей достойное применение. Но об этом — позже.
После теоретического курса мы сдали экзамены и были направлены на корабли: корветы, фрегаты, морские тральщики и морские охотники. Началось практическое освоение американской материальной части (иногда довольно значительно отличавшейся от привычных нам советских аналогов); это освоение проходило прежде всего в совместных выходах в море.
Походы в океан всегда сопровождались риском привлечь к себе внимание противника. Хотя прошло уже четыре года, американцы все еще не оправились от трагедии в Перл-Харборе и поэтому проявляли повышенную бдительность. Однажды, позабыв о маскировке, мой товарищ решил закурить на палубе в темную штормовую ночь. Несколько американских матросов бросились к нему со словами: «Японцы бу-бу-бу» («японцы будут стрелять»).
Сравнивая советские аналоги с теми кораблями американской конструкции, которые мы получили, могу сказать, что наши были более подходящими для боя, а их — для жизни: так, американцы планировали кубрики на шесть человек, а мы жили по двенадцать в тех же кубриках. И при этом не чувствовали себя в чем-то ущемленными: в тесноте, да не в обиде… И вообще, здорово: нас много, и мы все вместе!
День Победы над Германией мы встретили на американской военно-морской базе. Утром состоялось торжественное построение американских и русских моряков с подъемом национальных флагов. Для всего личного состава базы был организован товарищеский обед с раздачей пива. Ходили слухи, что пиво (пять тысяч литров — по банке на весь личный состав, включая и прикомандированных советских моряков) проиграл нашему адмиралу американский адмирал, который утверждал, что Берлин возьмут союзники, а не русские. Вышло наоборот. Вкус этого пива я помню до сих пор, хотя сейчас, за давностью лет, и не могу вспомнить ни его марки, ни названия.
…Наконец, настал день, когда наша комиссия закончила приемку американских кораблей, и на их флагштоках были подняты советские военно-морские флаги. За товарищеским обедом мы смеялись, пели, шутили с нашими друзьями. Прощальные залпы, сирены — и корабли отходят от пирса.
Океан штормил, поход продолжался более двух суток, пока мы не вошли в последнюю американскую базу — Дойч-Харбор.[33] То, что предстало там перед нашими глазами, запомнилось на всю жизнь. Сверкающие свежей темно-голубой краской наши корабли проходили через строй обгоревших, обугленных кораблей: американская эскадра до нашего прихода участвовала в неудачной высадке десанта на один из островов Курильской гряды. Японская береговая артиллерия встретила высадку таким мощным огнем, что было потоплено несколько десятков кораблей, а у остальных были снесены палубные надстройки; возникли пожары, которые превратили их в груды обгоревшего металла. Надо сказать, что история американского военно-морского флота в годы Второй мировой войны знала две катастрофы: Перл-Харбор и Дойч-Харбор. Они, конечно, несоизмеримы ни по потерям (как материальным, так и людским), ни по влиянию на последующие события; но по моральному воздействию на американское общество — были вполне сравнимы.
Наше пребывание в этой базе продолжалось всего сутки: рано утром следующего дня мы покинули последний уголок дружественной Америки. Здесь-то я и пристроил свои случайные доллары: поделился я своей заботой с одним американским моряком, и вдруг каким-то шестым чувством уловил, что он был бы счастлив потратить эти деньги. Ну — я их ему и подарил! И он действительно стал совершенно счастливым человеком: он пел, плясал, бешено жестикулировал, что-то очень взволнованно говорил, а под конец даже встал на руки и «прошел» несколько «шагов» таким образом. Надо сказать, что я ничего подобного не ожидал. Все-таки странный народ — американцы…
Переход к родным берегам длился около десяти суток. Корабли шли с соблюдением всех мер предосторожности, без опознавательных знаков и огней; между собою поддерживали только семафорную связь. Вскоре вышли к Берингову проливу, а затем сквозь ледяную шугу пробивались до Авачинской бухты на Камчатке. Страна продолжала праздновать победу над Германией. Но здесь, в Петропавловске, все в большей степени ощущалось приближение новых боев. Вот и нам не удалось как следует отдохнуть после сурового перехода — дивизион больших охотников получил приказ срочно следовать во Владивосток…
В первой декаде августа среди моряков поползли слухи о скором десанте в Японию. Нам предстояло транспортировать для высадки на Хоккайдо отряд морских разведчиков Тихоокеанского флота под командованием Героя Советского Союза старшего лейтенанта Виктора Леонова. Подготовка к этому ответственному заданию происходила в двух соседних бухтах Стрелок и Разбойник — в одной размещались мы, а в соседней — десантный отряд. Но тут, в начале второй декады августа, числа так 12-го, прошел слух, что американцы сбросили атомные бомбы на японские города — Хиросиму и Нагасаки. И нас тут же перенацелили на высадку в Северную Корею.
Поздно вечером стали грузить десант.
Советские морские пехотинцы ведут уличный бой в северокорейском городе Сейсине
Наш морскойохотник принял 45 человек со всем снаряжением и через несколько часов вышел в море.
Корабли шли в абсолютном тумане, изредка шум морского прибоя нарушался артиллерийской канонадой да глухими взрывами бомб. Под утро появились размытые очертания берега и полыхающие над незнакомым городом языки пламени. Мимо нас, на предельной скорости, прошли торпедные катера, которые выпустили свое грозное оружие по кораблям, стоявшим в гавани.
Наш морской охотник на скорости прошел вдоль пирса, на который через борт посылались десантники. Они тут же вступили в бой. К вечеру город, а это был Расин — город и порт Северной Кореи, был полностью освобожден от японцев.
Через день-два после этой первой высадки нас вновь отозвали во Владивосток. И здесь я стал очевидцем, и в какой-то мере даже участником, довольно забавного эпизода. Наши десантники, в большинстве своем, имели боевой опыт, приобретенный в боях на западе, мы же считались «салагами». Да и высадка десанта — задача гораздо более опасная и сложная, чем доставка к месту высадки и обеспечение огневым прикрытием. Наверное, поэтому леоновцам накануне выхода в море дали увольнительные во Владивосток. Мы же собрались в своих тесных кубриках и травили морские байки, изображая из себя старых, опытных морских волков. Вдруг послышался дикий крик: «Фашисты! Гады!» В первое мгновение мне привиделся фашистский десант и снятые часовые, но наваждение мгновенно прошло. Горохом мы выкатились на палубу и видим: только что прибывший из города «сильно уставший» десантник, размахивая кинжалом, на чем свет стоит кроет вахту. Уж чему-чему, а умению быстро принимать решения в экстремальных ситуациях, равно как и товарищеской спайке и взаимовыручке, флот нас выучил на «ять»: двое кубарем покатились под ноги не ко времени разбушевавшемуся пьяному герою, остальные — навалились гурьбой и, после непродолжительной потасовки, угроза была ликвидирована, а ее источник — обезоружен и скручен.
