Сергей Ченнык - Противостояние

Тарутинский егерский полк: занял территорию перед 4-м бастионом и балку между 4- м и 5-м бастионами.{955}

В Ушаковой балке расположились бутырцы и бородинцы.

От всех пехотных частей «…было приказано выслать застрельщиков за линию укреплений, дабы предупредить приближение вражеских апрошей… Стрелки располагались в ямах, меж скал, везде, где было хоть какое-то укрытие».{956}

Итак, 5(17) октября 1854 г. Как и в любой день, назначенный для убийства себе подобных в ходе грандиозного спектакля, который люди именуют сражением, наверное, по воле Всевышнего природа замирает. Типичная крымская осень, когда тепло уже уходит, но холод еще не дошел. Вот-вот задуют сильные штормовые ветры, но пока «…день был абсолютно безветренным».{959} Это из репортажа Рассела. Кловс: «…полный штиль».{960} До 10 часов держался легкий туман — это уже Тотлебен.

Полковой священник Альбов писал в этот день жене: «Нынче день особенно жаркий; солнце так и печет, только полчаса тому назад появился довольно прохладный морской ветерок. По здешнему климату можно заметить одно, что, несмотря на теплоту, здешний воздух более опасен для здоровья, нежели северный. Ныне день теплый, даже жаркий, а ночи холодные, с обильной росой».{961}

Как и погода, сами дни 3 и 4 сентября выдались на удивление тихими, но «…5-е число будет памятно в летописях военной истории, по огромному числу снарядов, выпущенных с обеих сторон».{962}

Момент изготовления союзных батарей к открытию огня не остался не замеченным русскими. Ранним утром пластуны 2-го Черноморского батальона доставили командиру полковнику Головинскому донесение, что в неприятельских траншеях начато интенсивное движение и шум: осадные батареи открыли («прорезали») свои амбразуры.{963}

Все поняли: то, чего так долго ждали — сейчас начнется.

В 6.30 французская батарея №3 выпустила в сторону русских позиций три бомбы с минимальными интервалами — сигнал для общего открытия огня, продолжавшегося с небольшими перерывами три последующих дня:{964} «Двенадцать часов продолжалась страшная канонада с моря и с сухопутной стороны. Несколько сот орудий гремело без умолку».{965}

В первый день по крепости действовали все орудия французских батарей №№1–5 правой атаки, английских батарей №№1–5 левой атаки и №№1–6 правой атаки, общим числом 144 ед.{966}

Этого хватило, чтобы через считанные минуты атмосфера вокруг Севастополя стала напоминать пекло! Монтодона зрелище восхищает и ужасает одновременно: «В течение многих часов перед нами предстает действительно изумительное зрелище: это ужасающий артиллерийский бой, зловещее завывание которого мы слышим на каждой точке линии окружения».{967}

Один английский пехотный офицер вспоминал, что хотя грохот стоял невообразимый («как во время работы молотов на верфи в Вулидже»), трудиться в этот день пришлось в основном артиллеристам и морякам. Пехотинцы оставались лишь зрителями этого грандиозного представления. Созерцанию мешали лишь ядра и осколки гранат, иногда долетавшие до них.{968}

Полковая летопись 23-го Королевского Уэльского фузилерного полка: «Утро 17 октября возвестило “самое ужасное артиллерийское сражение, которое весь мир до сего времени еще не видывал“. Союзная артиллерия открыла огонь по русским укреплениям вдоль всей своей линии».{969} До 9 часов огонь был наиболее сильным.{970}

Интересно, что англичане употребляют термин «артиллерийское сражение», задолго до осени 1914 — зимы 1915 гг., когда оно впервые вошло в оборот применительно к боям на Западном фронте. И если по масштабам событий мы еще можем оспаривать это, то по концентрации войск и плотности артиллерии они близки.

Едва заслышав первые выстрелы артиллерии, Меншиков и Панаев поднялись на возвышенность, откуда увидели окутанный густым дымом и пылью Севастополь. Рев орудий быстро перерос в один беспрерывный грохот, «…какого до той поры, еще, я думаю, никто из нас не слыхивал».{971}

Издалека город представлял зрелище на грани реальности: «Воздух сгустился, сквозь дым солнце казалось бледным месяцем. Севастополь был опоясан двумя огненными линиями: одну составляли наши укрепления, другая посылала нам смерть».{972}

Не теряя времени, Меншиков направился в город. Даже в относительной безопасности, свита князя удивлялась мощи артиллерийского обстрела. Путь был четко обозначен грядой откатывавшихся ядер, которые ложились «…плотно одно к другому, как булыжники на прибое моря».{973}

К этому времени на батареях уже пробили тревогу. Орудия, назначенные для действия против осадных батарей, немедленно стали отвечать огнем на огонь. Войска подошли к банкетам, в готовности ожидая начала штурма.{974} Началось смертоносное противостояние, состязание в мастерстве и выдержке.

Русские достойно выдержали первый шквал огня и металла, обрушенный на них французскими и английскими батареями. Приученные быть под выстрелами, морские артиллеристы, среди которых немало было синопских ветеранов, быстро заняли места у орудий и открыли ответный огонь. Его организованность и сила неприятно поразили неприятеля: «…огонь русских был живой и хорошо направлен».{975}

Это не удивительно. Морские артиллеристы, готовясь к отражению противника, делали ставку на ошеломление неприятеля сильнейшим ответным огнем. Привычные и приученные к частой стрельбе на море, они не изменили себе и на суше, стараясь в короткое время выпустить большее количество снарядов, концентрируясь на давно определенных целях. В морских сражениях «…атакованный не может оставаться слишком долго в углах обстрела атакующего. Кроме того, прежние опыты указывали, что стрельба из гладкоствольных орудий могла быть действительна только на близких расстояниях. Эти условия и легли в основание принятой на море простой тактики, свойство которой состояло в том, чтобы в наименьшее время выбросить наибольшее число снарядов, а потому все упражнения с артиллерией в мирное время на кораблях имели одну цель, т. е. достигнуть самой скорой стрельбы, чему много способствовали сноровка и ловкость наших матросов, легко обращающихся с тяжелыми для того времени орудиями».{976}

Этот принцип действовал на батареях в первые часы сражения на береговых батареях и на бастионах сухопутного фронта.{977} Чтобы предотвратить разрывы орудий и дать дыму рассеяться, несколько раз давались команды на замедление темпа огня.{978}

Можно назвать только одну цифру — отдельные орудия 5 октября сделали по 400 выстрелов. Уже к 10 часам прибыли первые посыльные с батарей правого фланга с требованием пополнения боезапаса. Вскоре с этим же на Графскую прибыли офицеры с левого фланга.{979}

Окружающий мир вдруг переменился. Когда в дело вступили пушки флота и береговых батарей, реальность приобрела размытые очертания. Звук боя стал непрерывным ревом на одной ноте, который, по образному выражению Рассела стал похож на «…грохот локомотива, несущегося на большой скорости, только много сильнее».{980}

Вскоре возможность стрелять прицельным огнем стала затрудненной, потом почти невозможной. Артиллеристы вели стрельбу в направлении вспышек неприятельских выстрелов.{981}

Что творилось на батареях можно только представить. Но какую бы картину мы не рисовали бы для себя, она не может отразить ад, в минуты разверзшийся на земле. Свидетель писал из Севастополя: «…Застонала земля, задрожали окрестные горы, заклокотало море: вообразите только, что из тысячи орудий с неприятельских кораблей, пароходов, и с сухопутных батарей, а в тоже время и с наших батарей разразился адский огонь, неприятельские корабли и пароходы стреляли в наши батареи залпами, бомбы, каленые ядра, картечи, брандскугели и конгревовы ракеты сыпались градом, …все это сливалось в страшный и дикий гул, нельзя было различить выстрелов, было слышно одно только дикое и ужасающее клокотание; земля, казалось, шаталась под тяжестью сражающихся».{982}

Начала давать знать спешка возведения укреплений. К достоинству Тотлебена он не собирался это отрицать, честно описывая события труднейшего для него дня: «…Бруствера наших батарей оказывали слабое сопротивление неприятельским выстрелам. Будучи насыпаны наскоро, из сухой хрящеватой земли, они, не успев улежаться и окрепнуть, легко рассыпались от снарядов. Амбразуры тоже не представляли достаточной прочности: некоторые из них, по неимению хвороста, были одеты земляными мешками, досками или глиной, другие же вовсе не имели одежды. Глиняные одежды, от действий пороховых газов, обвалились большей частью тотчас же после первых выстрелов…».{983}