Его изречение: “Хоть по шею в грязи, но зато хозяин”.
Против коммунизма не по убеждению, а из личного безысходного положения и потому что потерял личные позиции. Придерживается мнения, что русский народ очень благодарен большевизму за многое хорошее. Советское воспитание оказало на него влияние. Будучи в Советском Союзе сравнительно неизвестен, получил отказ других советских пленных генералов сотрудничать с ним. Как командир хорош на средних постах (комдив), а на более высоких постах считается сравнительно слабым. Хороший тактик, средний стратег. Так как в его распоряжении мало хороших офицеров, то большинство должностей занимается случайными людьми. Поэтому он сравнительно равнодушен к своим сотрудникам. Но уже начинает верить в свою новую миссию. К измене — соглашательству с Советами, — по всей вероятности, уже не способен.
Ценит, по-видимому, только генерал-майора Трухина как умного человека. Вероятно, заметил отсутствие пользовавшегося дурной славой капитана Зыкова (бывший ответственный редактор изданий “Заря” и “Доброволец”) после того, как тот исчез. Раньше он говорил: “Хотя Зыков и еврей, но пока он нам нужен, пусть работает”.
К генерал-майору Благовещенскому питает антипатию и как интеллигента немного презирает. Офицеров своей среды, которые имеют личные отношения с немцами, не любит и с ними не дружит…»
До конца войны оставалось полгода. Поэтому создание комитета, или точнее, его провозглашение, не что иное, как предсмертные конвульсии фашистского режима.
Целых два с лишним года Власова использовала немецкая военная пропаганда, и все это время его всего лишь рассматривали на роль «российского вождя» в интересах Германии.
Судя по документам, были и другие кандидатуры. Например, Шаповалов и Жиленков.
На судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР Власов показал:
«До 1944 г. немцы делали все сами, а нас использовали лишь как выгодную для них вывеску. Даже в 1943 г. немцы не разрешали нам писать русских слов в этих листовках. Наше участие, вернее, наша инициатива во всех этих делах даже в 1945 г. едва ли превышала 5 процентов».
Когда Власова на том же заседании спросили: «Имели ли вы попытку попасть на прием к Гитлеру?», он ответил:
«Да, я пытался, чтобы Гитлер принял меня, но через Штрикфельдта я узнал, что Гитлер не желает видеть меня потому, что он поручил принять меня Гиммлеру. Гиммлер действительно меня принял, и в разговоре я узнал, что Розенберг не обеспечил им русского вопроса, и что теперь Гиммлер все русские дела взял на себя и будет лично руководить мной и моими организациями.
По предложению Гиммлера предстояло создать КОНР и разработать текст Манифеста. В составлении участвовали Жиленков и работники его отдела. Редактировал манифест лично я сам при участии Жиленкова, Закутного, Малышкина. Написанный нами проект манифеста был передан на утверждение Гиммлеру Последний внес в него свои поправки. После этого манифест был переведен на немецкий язык, и Гиммлер снова проверял его. Постоянным уполномоченным от Гиммлера лично при мне был некто Трегер. Положение о комитете было разработано, но утверждения не получило, и вообще оно в жизнь не проводилось».
Таким образом, создание так называемого «Комитета освобождения народов России» было обыкновенной филькиной грамотой или фактом, к которому относиться серьезно не следует.
Во-первых, Комитет (КОНР) возник по предложению рейхсфюрера СС Гиммлера. Текст манифеста он же своей рукой дважды правил и утверждал.
Во-вторых, в манифесте было указано, что некоторые члены КОНРа не поставили своей подписи на этом документе в связи с тем, что они находятся в СССР. В действительности такую запись придумал не кто иной, как Жиленков, для того чтобы создать видимость, что представители комитета действуют также и на территории СССР.
В-третьих, роль комитета и его манифеста можно рассматривать не иначе как очередную пропагандистскую акцию фашистской Германии с целью привлечения под знамена Власова больше военнопленных и «добровольцев».
Речь шла о спасении Третьего рейха, при этом ни о каком освобождении народов России от большевизма, ни о каком заключении мира с Германией и создании Российского государства без большевиков под патронажем ведомства Гиммлера говорить не приходится.
В-четвертых, можно допустить, что сам Власов и его коллеги прекрасно понимали все эти моменты и все же надеялись сохранить и преумножить русскую «живую силу» до полного краха Германии, чтобы затем войти в контакт с англичанами и американцами и рассчитывать на их признание.
Весьма любопытно мнение о генерале Власове самого Бориса Алексеевича Смысловского (он же Артур Хольмстон, он же фон Регенау). Но прежде несколько слов об этой колоритной фигуре из белой эмиграции, находившейся на германской службе.
Смысловский (1897—1988) родился в Финляндии. После окончания 1-го Московского кадетского корпуса и Михайловского артиллерийского училища проходил службу в лейб-гвардии 3-й артиллерийской бригады. Участник Первой мировой войны. В 1917 году сдал экзамены в Академию Генерального штаба. Кавалер русских орденов, контужен. В 1918 году — в Добровольческой армии, участник 2-го Кубанского похода и десантной операции в Крыму. Начальник разведотдела штаба 11-й Русской армии в Польше. Капитан.
В эмиграции окончил курсы Генштаба Германии. Служил зондерфюрером в ACT «Кенигсберг». В начале боевых действий против СССР — в штабе северной группировки немецких войск. Начальник «Зондерштаба-Р» при штабе «Валли». Награжден всеми орденами для восточных народов, учрежденными в Германии. После войны в эмиграции. Жил в Аргентине, затем в Лихтенштейне. Основал антисоветскую организацию «Суворовский Союз».
Состоялось три встречи Смысловского с Власовым.
Встреча первая: «Первый раз я встретился с ген. Власовым по поручению Немецкой Главной Квартиры (ОКН), и мы поговорили около 2-х часов. Разговор, как принято говорить, совершенно не клеился.
Власов — он был тогда в форме советского генерала и, если память мне не изменяет, в лампасах, но без погон. Я же — в форме немецкого полковника. Власов говорил со мной с тем хорошо укрытым недоверием, с каким привыкли говорить подсоветские люди, прошедшие полную школу революционного коммунизма. Старался больше слушать, чем высказывать свое собственное мнение. В моей манере говорить, как он мне потом сказал, была сдержанность и обдуманность каждого слова, воспитанная суровой дисциплиной Германского Генерального Штаба. Я приехал слушать Власова, а не говорить сам. Он же не хотел говорить, а только слушал, а потому, как я уже сказал, в течение нашего первого двухчасового свидания мы так и не смогли найти общего языка. Власов сухо, очень сухо относился к возможности говорить с кем-нибудь, кто носил германскую форму, и, конечно, с особенным подозрением, если носящий эту форму был по происхождению русским. У ген. Власова во всем еще сказывалась привычка на многое смотреть сквозь очки советского воспитания, а на немцев, как на исторических врагов России. Мне чрезвычайно трудно было перейти Рубикон не столько русско-немецкий, сколько бело-красный.
Мысль, что я говорю с крупным советским генералом, в молодости воевавшим против нас, белых, сыгравшим большую или меньшую роль в причине нашего великого исхода и 22-летней эмиграции, а потом долго и успешно строившим Советскую армию, — мысль эта камнем стояла поперек горла, и мне было очень трудно взять себя в руки и скользить по той объективной политической плоскости, по которой мне было приказано. Мы оба пробовали и хотели, но нам это ни в какой мере не удалось. Мы расстались еще суше, чем встретились, и несколько месяцев об этом свидании не думали, тем более что носило оно исключительно секретный и военный характер. Власов, прощаясь со мной очень вежливо, думал: что же, в конце концов, хотел от него узнать этот полковник и где кончается его германский мундир и начинается русское сердце? А я унес с собой горечь неудавшегося выполнения задачи и неразрешимую проблему: как глубоко сидит во Власове пройденная им коммунистическая школа и где же начинается его русская душа? Это было в конце 1942 года в Охотничьем домике, вблизи города Н. в Восточной Пруссии.
Свидание это определило до известной степени взаимоотношения генерала Власова с Вермахтом. Впоследствии ген. Власов, установив контакт с политическими кругами Германии, начал строить свое Освободительное движение, непосредственно опираясь на Германское Правительство».
Встреча вторая: «Второй раз я виделся с ним, кажется, в апреле или мае 1943 г., во время его объезда участка северного фронта, т.е. Пскова и Риги.
Этот раз, после хорошего ужина, мы поговорили до 4-х часов утра. Разговор с официального тона сорвался следующим эпизодом. Власов долго и интересно рассказывал мне о некоторых своих боевых операциях против немцев и, увлекшись, показывая на карте ход боя, воскликнул:
