В Диарбекире сперва арестовывали мужчин. 674 человека отправили «в изгнание» на плотах по р. Тигр. Через пару дней их одежда продавалась на базаре. Потом начали по очереди оцеплять дома. Подгоняли подводы, сажали по несколько семей, вывозили за город и рубили топорами. Но сообразили, что получается слишком медленно. Стали выводить большими партиями и расстреливать. Других сбрасывали в пересохшие колодцы, когда они наполнялись, зарывали живьем. Части армян объявили, что их все же будут депортировать, но увели недалеко. Возле канала Айран-Пунар стоял кордон добровольцев и резал их. Очевидец-араб описывал, как сцепились два брата — первый предлагал поделить добычу поровну, второй возражал: «Чтобы получить эти четыре узла, я убил 40 женщин». Несколько караванов погнали по дороге на Мардин и в горах сталкивали в пропасть.
В Трапезунде тоже арестовали несколько сот мужчин. Посадили на суда, якобы везти в Самсун. Они вышли в море и через несколько часов вернулись пустыми. На палубы стали грузить новых… Позже по какой-то причине методику изменили. Формировали из армян колонны и вели вдоль берега. Останавливали у селения Джевезлик, где дорога проходит по обрыву над морем. Отделяли оставшихся мужчин и давали понять, что уничтожены будут только они. Мужчины цеплялись за надежду, что их родные уцелеют. Чтобы не злить палачей, покорно позволяли себя убить. Но вслед за ними отбирали детей, кидали с обрыва или разбивали головы о камни. А с женщинами тешились уже не спеша, терзали и изощрялись в надругательствах. Греческий доктор Метакса, случайно увидевший, что с ними вытворяли, сошел с ума. В город дошли страшные слухи, 150 девушек спрятались у греческого митрополита. Но их отобрали, прямо у подъезда митрополита перенасиловали и задушили.
Кое-где, как и в Ване, армяне пытались защищаться. Восстания произошли в Шапин-Карахизаре (недалеко от Трапезунда), в Амасии (под Сивасом), Марзване, Урфе. Но это были акты отчаяния, города находились далеко от фронта, помощи ждать не приходилось. В Шапин-Карахизаре 4 тыс. армян держались с мая до начала июля — пока их осаждали местные жандармы и милиция. Потом подошли воинские подразделения, взяли городок и всех вырезали. Примерно то же было в Амасии. Когда поднялся Марзван, командир карателей Салих-бей нажал на здешнего иерарха церкви, католикоса Киликии Саака. Обещал пощадить людей, если сдадутся, а если нет — истребить тех армян, которые находятся в его власти. Саак и протестантский священник призвали марзванцев прекратить борьбу. Они послушались, и все население, 16 тыс. человек, было уничтожено. Урфа оборонялась больше месяца. Из Алеппо прислали войска, несколько батарей под командованием немецкого офицера. Три дня снаряды падали на дома, порушили баррикады, деморализовали защитников, и солдаты ворвались в армянские кварталы. Весь город уставили виселицами, вешали на деревьях, столбах, воротах. Кому не хватило виселиц — у городской стены шли непрерывные расстрелы.
Но перебить полностью 2 млн. человек было все же сложной задачей. Примерно половина подвергалась «настоящей» депортации. Хотя для них сама дорога становилась растянутым во времени способом убийства. Поблажки, купленные за взятки, оборачивались обманом. За большие деньги нанимали повозки, а извозчики провожали хозяев лишь 2–3 км, разворачивались и уезжали с нагруженными вещами. Платили, чтобы мужья шли вместе с женами, но разрешение действовало до первого привала. А там мужчин все равно отделяли или вымогали новые взятки, еще на один переход. Гнали пешком, почти без еды. На караваны нападали курды, бандиты или просто желающие. Грабили что еще осталось, насильничали, убивали, забирали приглянувшихся девушек. Иногда к ним присоединялись солдаты и жандармы конвоя, вместе бесчинствовали и уничтожали колонну.
Другие конвоиры старались подзаработать. Брали с бандитов долю за возможность пограбить. А караван не подпускали к воде, продавали право попить. Требовали плату «за охрану от разбойников». Не было денег — брали «плату» женщинами. В некоторых партиях устанавливали норму, каждый вечер выбирали одну женщину на 10 солдат. Потом ее, истерзанную, бросали на дороге. В каждом крупном селении, через которые проходили ссыльные, возникал невольничий рынок. Охранники выставляли армянок на площади и предлагали на продажу. «Товара» хватало в избытке, и американцы сообщали, что девушку можно было купить за 8 центов. Порой солдаты развлекались, отбирали у подопечных последнюю одежду и обувь. Сохранилось полдюжины свидетельств, как колонны из многих сотен женщин вели совершенно голыми. Посол США Моргентау доносил: «Бедные женщины, стыдясь своей наготы, едва могли идти: все они шли, согнувшись вдвое». Но о стыде быстро забывалось. Гнали-то по 40-градусной жаре, по раскаленным камням, голодных, измученных.
Крестьяне турецких и арабских деревень часто жалели несчастных. Пытались передать еду, напоить. Арабки без страха поносили конвоиров последними словами за издевательства над женщинами и детьми. Но охрана не позволяла кормить их, отгоняла сочувствующих. А маршруты преднамеренно намечались подальше, окольными путями. Ослабевших, неспособных идти, добивали, и до конечных пунктов доходило лишь 10 % людей. Из Гюруна до Мараша было 4 дня пути, но выбрали такие дороги, что высланных вели больше месяца. Из 2800 осталось 400. Из Харпута повели в Урфу 2000 человек, осталось 200. Другая партия из Харпута насчитывала 3000. Сопровождавшие жандармы оповестили на пути курдов, что идут армянки. Вместе с ними грабили, насиловали, а потом охрана ушла, и курды устроили резню. Тех, кто уцелел, присоединили к колоннам депортированных из Сиваса, общая численность составила 18 тыс. 5 суток их вели без еды и воды. Когда наконец-то пустили к воде, «женщины бросались прямо в колодцы, так как не было веревки или ведра, чтобы зачерпнуть воду. Они тонули в колодцах, и хотя их трупы оставались там и загрязняли воду, люди все же пили». Из 18 тыс. до Алеппо добрались 350.
Очевидцы описывали тех, кто проделал страшный путь: «Все они, без исключения, были оборванные, грязные, голодные и больные… На этой стоянке им выдавали скудный правительственный рацион. Я наблюдал однажды, когда им принесли пищу. Дикие звери, и то были бы лучше. Они бросились к стражникам, которые несли им пищу, и стражники отгоняли их плетками». «Когда женщины и дети, изголодавшие и исхудавшие как скелеты, приходили в Алеппо, они набрасывались на пищу, как звери. Но у многих из них нарушены функции внутренних органов: проглотив один-два куска, они отбрасывают ложку в сторону». В каких-то караванах женщины погибли или их разобрали мусульмане, а дети остались. До них уже никому не было дела. Они добрели до Харпута и просили подаяние. От голода падали на землю. Муниципальные повозки собирали их еще живыми вместе с мусором и вывозили на свалку…
О том, что оставалось на дорогах, разные свидетели писали примерно одно и то же.
Американский миссионер В. Джекс: «От Малатии до Сиваса, на всем пути в течение 9 часов я встречал густые ряды трупов». Араб Файез эль-Хосейн: «Всюду трупы: тут мужчина с простреленной грудью, там — женщина с растерзанным телом, рядом — ребенок, заснувший вечным сном, чуть дальше — молодая девушка, прикрывшая руками свою наготу». Турецкий врач видел «десятки рек, долин, оврагов, разрушенных деревень, наполненных трупами, перебитых мужчин, женщин, детей, иногда с кольями, вбитыми в живот». Немецкий промышленник: «Дорога из Сиваса до Харпута представляет собой ад разложения. Тысячи непогребенных трупов, все заражено, вода в реках, и даже колодцы».
Руководство Германии и Австрии отлично представляло, что происходит в Турции. Посол Вангенгейм 17 июня доносил канцлеру: «Порта хочет использовать мировую войну для того, чтобы окончательно расправиться с внутренними врагами (местными христианами)». 7 июля он подтверждал: «Действия и способы, которыми производится высылка, свидетельствуют о том, что правительство в самом деле имеет своей целью уничтожение армянской нации в турецком государстве». Берлин не высказал ни малейших возражений. Ситуация была известна в генштабе, проинформировали и депутатов рейхстага. Германская «Книга цензуры» для прессы четко оговаривала: «О зверствах над армянами можно сказать следующее: эти вопросы, касающиеся внутренней администрации, не только не должны ставить под угрозу наши дружественные отношения с Турцией, но и необходимо, чтобы в данный тяжелый момент мы воздержались даже от их рассмотрения». А газета «Берлинер Тагеблатт» опубликовала интервью с Талаатом, он цинично разъяснял: «Нас упрекают, что мы не делали различия между невинными и виновными армянами; это было абсолютно невозможно, ибо сегодняшние невинные, может быть, завтра будут виновными».
Многие немцы и австрийцы, проживавшие в Турции, миссионеры, предприниматели, строители, врачи, были искренне возмущены и шокированы. Пытались как-то помочь депортированным, собирали для них деньги, продовольствие, медикаменты, укрывали беглецов. Австрийские консулы в Алеппо и Александретте спасли несколько сот человек, снабжали документами, чтобы выехать за границу. Но все это делалось в частном порядке. Тех, кто пытался бить тревогу и обращаться к правительству, гневно одергивали. Посол Вангенгейм, фон Сандерс, морской атташе Гумман (доверенное лицо кайзера, состоял с ним в личной переписке) откровенно поддерживали истребление христиан. Немало «цивилизованных» германцев приняли и прямое участие в злодеяниях.
