Такой же «крышей» стали организации Земгора. На Западном фронте среди сотрудников Земгора устроился целый ряд видных агитаторов: Фрунзе, Мясников, Кривошеин, Могилевский, Фомин. А Путиловский завод вовсе не случайно превратился в революционное гнездо в Петрограде. Сам Путилов и его компаньон Животовский, дядюшка Троцкого, были напрямую связаны с Ашбергом и его «Ниа-банком», через который шли деньги большевикам. Спровоцировать волнения для них было легче легкого, причем на этом еще и крупно наживались. Например, Путилов являлся владельцем «Русско-Азиатского банка», и вдруг банк «закрывает кредит» его же заводу. Задерживается зарплата, вот и повод бастовать. А Путилов требует у правительства субсидии в 36 млн. руб. — иначе, мол, остановится производство.
Меры противодействия подрывной работе оказывались слишком слабыми. Когда Ставку возглавили царь и Алексеев, Михаил Васильевич все же добился, чтобы военная цензура более принципиально оценивала прессу. Но газетчики нашли выход: вместо запрещенных статей оставляли пустые места. Демонстративно — полюбуйтесь, что творят «сатрапы»! Оттиски скандальных статей продавались отдельно, из-под полы. А в конце 1915 г. легальные социалистические группы устроили в столице тайный съезд под председательством Керенского. Приняли резолюцию: «Когда наступит последний час войны, мы должны будем свергнуть царизм, взять власть в свои руки и установить социалистическую диктатуру». Об этом было известно Охранному отделению и даже иностранным послам. Но Керенский был депутатом Думы, и никаких мер не последовало.
Балтийский флот стоял в Гельсингфорсе, в Финляндии, матросы попали под самую массированную обработку большевиков и вражеских агентов. 19 октября на линкоре «Гангут» грузили уголь, после этого полагалось готовить макароны. Но их не было на складе, дали кашу. По такому ничтожному поводу команда взбунтовалась, арестовала офицеров, призвала другие корабли восстать. Но ее никто не поддержал, линкор окружили миноносцами и заставили сдаться. При расследовании обнаружили обширную подпольную организацию. На «Гангуте» арестовали 95 человек, на крейсере «Россия» 16, в Кронштадте накрыли «Главный судовой комитет РСДРП».
Военно-полевой суд приговорил к смерти лишь двоих руководителей, да и то царь помиловал, заменил пожизненной каторгой. Другие получили разные сроки заключения или даже ссылки (в безопасный тыл!) А большинство арестованных и их пособников свели в матросский батальон и отправили под Ригу — искупать вину. Кстати, в их числе находился и будущий убийца офицеров Дыбенко. Но на фронте батальон отказался воевать, приказ об атаке не выполнил. Начал разлагать солдат 2-го Сибирского корпуса. Как вы думаете, наказали его? Расстреляли? Нет. Расформировали батальон, а матросов… вернули на корабли. В апреле 1916 г. Дыбенко снова поймали на агитации. Приговорили к… 2 месяцам заключения и перевели в разряд «штрафованных». На деле это значило, что его перевели с крейсера «Диана» на транспортное судно. Вот и призадумаешься, может ли выиграть войну государство, которое обращается с изменниками подобным образом?
В судах заседали офицеры либеральных взглядов, жалели матросиков, и уж подавно не хотели прослыть «палачами» (своя же «прогрессивная» жена и дети-гимназисты со свету сживут!) Но в столь мягкой политике сказывалась и позиция царя. Он по натуре не был Грозным и не желал быть Грозным. Он помнил, какими ушатами помоев обливал его весь мир за 1905–1907 гг. и силился не повторить этого. Щадил своих подданных, не хотел проливать их кровь. Он и с Думой не хотел ссориться. Склоки и интриги претили ему. Как-то он говорил председателю Думы Родзянко: «Почему это так, Михаил Владимирович. Был я в лесу сегодня… Тихо там, и все забываешь, все эти дрязги, суету людскую… Так хорошо было на душе… Там ближе к природе, ближе к Богу…».
Царь пытался быть над политикой, выше ее. Он все еще верил в сплочение перед лицом общего врага. Ведь должны же рано или поздно одуматься, должны понять: есть нечто большее, неизмеримо более важное, чем личные амбиции, взгляды, претензии. Ведь все — русские, это же так просто… Но не было ни единства, ни сплочения. И может ли оно быть между патриотами и предателями, властью и заговорщиками? Николай Александрович готов был идти навстречу ради единения, соглашался на уступки. Но получалось только хуже. Самых активных оппозиционеров, Гучкова и Рябушинского, кооптировали в Госсовет (верхнюю палату парламента). Оценили? Ничуть не бывало. Возгордились, что с ними заигрывают, и кинулись во все тяжкие. Царь сменил ряд министров, которых особенно критиковали либералы. Но тут же распустили слухи, что их сняли по воле Распутина.
Вместо Щербатова, ненавистного для «общественности», государь назначил министром внутренних дел депутата Думы А. Н. Хвостова. Вот вам доверие, вот вам реальная власть: пост министра внутренних дел считался вторым по рангу после председателя правительства, ему подчинялись все губернаторы. Зачем какие-то подкопы рыть? Берите рычаги управления и действуйте. Но Хвостов с ходу объявил, что его политика — «не вносить излишнего раздражения частыми и массовыми арестами». Борьбу с революционерами фактически прекратил. А в годовщину «кровавого воскресенья», 9 января 1916 г., по разным городам грянули волнения, забастовало 100 тыс. человек (из них в столице 45 тыс.)
Стало ясно, что такого министра внутренних дел больше терпеть нельзя. Царь наконец-то обратил внимание и на любимца Думы, военного министра Поливанова — на грубые ляпы в его работе, сомнительные заявления. Заменил его генералом Шуваевым. Он, как и Алексеев, Деникин, Корнилов, был выходцем из низов, по собственному признанию, «учился на медные деньги». Прежде он служил главным военным интендантом и прославился кристальной честностью. На скользких интендантских должностях к его рукам не «прилипла» ни одна копейка. Был очень толковым специалистом, но он же занял пост Поливанова! Вместо конструктивной работы Дума, ВПК, Земгоры развернули настоящую войну против него.
Царь снова и снова искренне протягивал «общественности» руку дружбы. В феврале он лично приехал на открытие очередной сессии Думы. Вроде, все было прекрасно. Кричали «ура». В зале торжественно служили молебен, великолепно пел хор, депутаты подпевали молитвам. Когда провозгласили «Вечную память всем на поле брани живот свой положившим», Николай II опустился на колени, а за ним вся Дума. Но он хотел взаимопонимания, а либералы гнули свою линию. Сочли, что царь приехал «на поклон», готов сдать позиции. Прогрессисты тут же выплеснули старые требования о «правительстве народного доверия».
К подрывной работе крепко прилагали руку и иностранцы — причем не только противники, а нейтральные страны и союзники. В 1915 г. нашей контрразведкой был арестован известный американский журналист (и матерый шпион) Джон Рид, вез из Румынии письма украинским националистам, при нем нашли и другие улики. Но в его защиту вздыбился госдепартамент США, во избежание конфликта пришлось отпустить. Франция быстро и сурово карала своих предателей, но в Париже газеты Троцкого и Мартова открыто призывали к поражению России, и им никто не препятствовал.
А от правительств Франции и Англии пошли указания послам в Петрограде: обратить внимание — вдруг русские после неудач готовят сепаратный мир? Указания очень уж настойчивые, и послы «намек» поняли. Делились «подозрениями» с либералами. Те охотно подхватили. Ну а как же, из Лондона и Парижа предупреждают! А послы передавали в Лондон и Париж ответные сплетни «из русских источников». Слухи раздували, подтасовывали любые «факты». Очередной раз заболел главком Северного фронта Рузский, царь заменил его генералом Плеве. Ох, как озаботилось «общество»! Передавали, что «герой Львова» Рузский «пал жертвой немецкой партии». А назначили «немца», уж он-то точно сдаст Ригу и Петроград.
Ну а премьер-министр Горемыкин был уже ветхим старичком, в столь бурной обстановке с обязанностями не справлялся. Он и раньше-то не брался решать серьезные вопросы, ездил узнать мнение царя. Сейчас царь почти все время проводил в Ставке в Могилеве. Правительство нужно было усилить, и Николай II остановился на кандидатуре Б. В. Штюрмера. В прошлом он был общественником, земским деятелем, а теперь служил при дворе церемониймейстером, проявил себя верным слугой государя. Значит, должен был удовлетворить обе стороны. Был энергичным, но и деликатным человеком.
Царь рассудил, что именно такой и нужен, «крепкая рука в бархатной перчатке». Назначил его премьером, а одновременно министром внутренних дел вместо Хвостова. Но либералы и их западные друзья аж взбесились. Еще один «немец»! Лучшее доказательство, что замышляется сепаратный мир! Штюрмер, как и Плеве, был православным, обрусевшим во многих поколениях, да это ж мелочи. Его с ходу заклеймили «изменником». А он, вдобавок, никогда не занимал высоких административных постов, не имел опыта работы в правительстве. Его встретили общей обструкцией, и он растерялся. Неуверенно искал хоть какой-нибудь поддержки, и «рука в бархатной перчатке» получилась совсем не крепкой.
