Значит, назначение наказания за убийство боярина регулировалось обычным правом, нормы которого были и так всем понятны и известны. Может быть, за такое преступление «по умолчанию» подразумевалась смертная казнь. Но, вероятно, практика знала разные способы урегулировать конфликт, возникавший после убийства, – и прежде всего откупом. Собственно, упоминание об установлении Изяславом 80-гривенной виры за убийство его «старого конюха» (может быть, даже боярина) об этом и говорит.
Каковы были эти способы и как именно приходили к точным суммам выкупа, мы из древних источников не знаем, но об общих правилах, которых придерживались, можно догадываться из позднейших известий. Так, например, в особой статье под названием «О муже кроваве», которая помещалась в списках «Пространной Правды» «Синодально-Троицкой» группы в некоторых Кормчих, сказано, что бесчестие определяется «по пути» оскорблённого[1042]. В «Пушкинской» группе списков «Пространной редакции» (восходящей, видимо, к довольно древнему протографу) в конце помещена статья «А се бещестие», где штраф за оскорбление определялся в зависимости от того, была ли «баба в золоте и мати», то есть носили ли бабушка и мать потерпевшего золотые украшения[1043].Эти статьи, дополнительные к основному тексту «Русской Правды», учёные относят приблизительно к XII–XIII вв. А вот любопытное пояснение одного позднейшего книжника, который поправлял древний текст «Русской Правды». В так называемой «Сокращённой редакции» «Пространной Правды», известной по спискам XVII в., 1-я статья сильно сокращена и вместо указаний о всяких категориях людей, за кого сколько надо платить, здесь сказано просто: «…оже ли не будет кто его мстя, то положити за голову 80 гривен, любо разсудити по муже смотря»[1044]. По «Правосудью митрополичью» штрафы за бесчестье разных категорий людей (кроме князей) надо присуждать «по житию по службе».
Очевидно, вот так, по внешним бытовым признакам богатства, происхождения и занимаемым должностям («по муже смотря», «по пути», «по житию-по службе»), и могли определить не только штрафы за оскорбление, но и виру за убийство того или иного человека, если он был не простой «40-гривенный» «людин». Относительно бояр решающим было, вероятно, слово князя, который определял, как должна была искупаться смерть его боярина, вероятно, принимая во внимание все обстоятельства дела, в первую очередь, конечно, интересы родственников, но также, например, и политические условия – ведь виднейшие бояре были и политическими фигурами. Если Изяслав в своё время «явочным порядком» назначил за своего «конюха старого» двойную виру, отталкиваясь от нормы в 40 гривен, то вполне возможно, что позднее, когда 80-гривенная вира установилась как норма, князья за тех или иных своих бояр, если речь заходила именно об откупе, могли назначать (или поддерживать соответствующие требования рода) двойную или даже ещё более высокую виру, исходя уже из этой 80-гривенной виры.
Отсутствие бояр в шкале вир «Русской Правды» не удивит, если обратиться к аналогичным постановлениям европейских «варварских правд». Выше было замечено (сноска 330), что не предусматривались, как правило, вергельды для англо-саксонских элдерманов. В «Салической Правде», о которой заходила речь в главе III (с. 296), знать как особый слой не упоминается, и для её представителей вергельд не предусматривается. О вергельдах в «Правде» заходит речь вообще как о более или менее второстепенном деле в двух совершенно разных главах (LXI и LIV, согласно делению по древнейшему виду)[1045]. Их иерархия выстраивается таким образом: 600 солидов искупали жизнь антрустионов, графов и сацебаронов (главы LXI и LIV), 300 солидов – римлянина-королевского «сотрапезника» (гл. LXI, § 5), а также сацебарона или «вице-графа», которые были королевскими слугами («qui puer regius fueri») (гл. LIV, § 2), 200 солидов – свободного франка (гл. LXI, § 1); ещё ниже оценивалась жизнь галло-римлян, литов и рабов. Таким образом, повышенный вергельд – по сравнению с нормой в 200 солидов – предусматривался только для тех людей, которые исполняли ту или иную должность или службу для короля (держали графства, служили в trustís regís и т. д.), то есть он определялся, как и повышенная вира в «Русской Правде», не по социальному статусу, а по служебно-должностной функции.
Вопрос о том, почему «Салическая Правда» не говорит о нобилитете, много обсуждался в медиевистике, и выдвигались идеи, что знать ещё не выделилась или что королевская власть её подавляла, покровительствуя «служилой знати». В 1969 г. немецкий историк Ф. Ирзиглер, один из представителей «Фрайбургской школы» (учеников Г. Телленбаха, которые занимались историей раннесредневековой знати), в специальном исследовании о франкской знати пришёл к заключению, что это молчание нельзя принимать как доказательство отсутствия знати или свидетельство попыток королевской власти ограничить её привилегии. В умолчании об особом вергельде была заинтересована сама знать, которая «резервировала за собой право устанавливать цену за жизнь члена знатного рода в соответствии с рангом погибшего»[1046]. И есть данные, что в действительности за людей, так или иначе выдающихся из массы «свободных франков», назначались повышенные виры. Такую практику подтверждают аналогии в разных регионах средневековой Европы – в законодательстве особые штрафы за оскорбление или убийство представителя знати не предусмотрены, а нарративные источники сообщают, что такие штрафы назначались и взимались[1047].
Сегодня, вне зависимости от тех или иных соображений, высказанных в историографии по поводу отсутствия в «Салической правде» вергельдов для нобилитета, большинство историков не рассматривает этот факт «как достаточный показатель в пользу тезиса, что в ранней франкской империи не было вообще знати»[1048]. Очевидно, юридические кодексы смотрели на социальную реальность и отражали её под своим, весьма специфическим, углом зрения, а прямая проекция правовых установлений и идеалов на эту реальность приводит ко всякого рода недоразумениям.
Итак, установление размеров вир для княжеских людей в «Русской Правде» имело в виду защитить не социальный слой, который выделялся рядом признаков (социальных, экономических и политических), а группу, принадлежность к которой была обусловлена только функционально (через исправление неких задач по поручению князя). В этой группе фактически могли состоять те, чья честь и жизнь и так были юридически защищены в силу обычного права (бояре), но в неё попадали и те, кто по рождению не принадлежал к боярству и кого выдвигал из массы простого населения княжеский патронаж, – и вот этих-то людей и должна была защитить повышенная вира, которую князьям важно было закрепить законодательно.
Такое понимание норм «Русской Правды» заставляет также поставить под вопрос представление о развитии древнерусского общества от «бессословности» к большей стратификации и связанную с ним идею, что особый слой боярства складывается медленно и лишь в эпоху после «Русской Правды».
Вообще тезис, что общество Руси X– первой половины XI в. было каким-то «общинно»-аморфным и слабо стратифицированным, конечно, не оправдан. Например, тот же договор руси и греков 944 г., данные которого подробно разбирались выше, свидетельствует, по крайней мере, о нескольких слоях в обществе руси того времени – слой quasi-правителей («архонты»), слой людей, им служащих («послы»), слой купечества, некая масса «всей руси», о которой говорят формульные фразы договора (очевидно, свободные люди) и, наконец, холопы, о которых упоминается в постановлениях договора. Кстати, этот договор ярко подтверждает мысль о том, что правовые памятники давали лишь особый срез социальной реальности, но далеко не отражали её полностью. В самих постановлениях договора, регулирующих положение руси в Константинополе и возможные конфликты с греками, единственное социальное деление руси, которое можно обнаружить, – это между «имовитыми» и «неимовитыми» (не считая рабов)[1049]. Опираясь на эти данные, надо было бы и в самом деле говорить о какой-то «общинности без первобытности». Но списки «архонтов», послов и купцов отражают реальность с другого ракурса, и общая картина выглядит уже совершенно иначе.
Если не абсолютизировать установление «Древнейшей Правды» о 40-гривенной вире и допускать, что обычное право предполагало повышение виры для людей выдающихся («по муже смотря»), то и общество первой половины XI в. надо рассматривать как достаточно сложное и дифференцированное. Во всяком случае, летописные известия 1016–1018 гг., которые описывают события, непосредственно предшествующие принятию «Древнейшей Правды», говорят об этом обществе как социально стратифицированном. В одном известии, как отмечалось выше, упоминаются старосты, новгородцы и смерды, в другом – бояре, старосты и мужи. И дифференциация между этими слоями выражена по тому же принципу, по которому построена шкала вир, – в денежных ставках.
