Генерал-губернатор Константин Петрович фон Кауфман принадлежал к клану «силовиков» и «ястребов» в российском руководстве. Он входил в ближайшее окружение военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина, человека, который имел в те годы невероятное влияние при дворе, который, в числе прочих, был одним из лидеров реформаторского движения в России. Граф Муравьев, тоже покровитель Кауфмана, дал ему такую характеристику: «Хотя с немецкою фамилией, но истинно православный и русский».
Генерал-губернатор Константин Петрович фон Кауфман
Род Кауфманов вел свою историю с 15 века, его родоначальником считался Освальд Кауфман, живший в Тироле в 1444 году. Его сына Эбергарда император Священной Римской империи Фридрих Третий возвел в 1469 году в рыцарское достоинство. Фон Кауфманы были частью политической элиты в Австрии, Бранденбурге, при дворе польского короля Станислава-Августа. В России они появились в царствование Екатерины II. Два брата, Август и Теодор, служили в русской армии, воевали под началом Потемкина и Суворова. Сын Теодора — его уже называли на русский манер Петр Федорович — в 9 лет остался сиротой. Императрица назначила ему трех опекунов, в том числе своего секретаря Храповицкого. После шляхетского корпуса его ждала военная карьера: Отечественная война 1812 года, турецкая война 1828 года, венгерский поход под командованием Паскевича. За отличную службу ему пожаловали родовое имение с приличным доходом.
19 февраля 1818 года у Петра Федоровича фон Кауфмана родился сын. Согласно семейной традиции Костю Кауфмана ждала военная карьера. В 14 лет он стал юнкером Главного инженерного училища, в 1839 году в чине инженер-поручика попал в Кавказскую армию и 13 следующих лет воевал с горцами, штурмовал аулы, строил укрепления, изучал культуру и быт Кавказа. Получил два ранения и знак ордена Святого Георгия 4-й степени — за личное мужество в бою.
Крымскую войну Кауфман встретил уже полковником, командиром Кавказского саперного батальона. Причем во время осады Карса он сумел проанализировать запасы гарнизона и заявил представление о запасах того и другого в осажденной крепости. Сделав расчеты, он доложил главнокомандующему Кавказским корпусом Николаю Муравьеву (будущему губернатору Восточной Сибири), что Карс дотянет до ноября, не больше. И на самом деле 16 ноября 1855 года гарнизон капитулировал.
В 1858 году Кауфман был включен в состав Свиты Его Императорского Величества, что означало особое отношение царя к молодому офицеру. В 1860 году Константина Кауфмана назначили директором канцелярии Военного министерства, где он как раз и сблизился с Милютиным. Реформу по реорганизации военных округов, созданию новых военных училищ они начинали вместе. Затем он ненадолго стал генерал-губернатором Привисленского (Северо-Западного) края, а после по рекомендации Милютина — генерал-губернатором Туркестана. При назначении ему были предоставлены огромные полномочия «к решению всяких политических, пограничных и торговых дел, к отправлению в сопредельные владения доверенных лиц для ведения переговоров и к подписанию трактатов, условий или постановлений, касающихся взаимоотношений России с этими странами». Кауфман долго готовился к новой миссии, изучал документы, беседовал с разведчиками, дипломатами, учеными, подбирал сотрудников. Зная восточные нравы, он основательно подготовился к новому назначению: специалисты роскошно оформили царский манифест, с полномочиями генерал-губернатора. Манифест выглядел вычурно и пугающе, олицетворяя собой мощь и несокрушимость имперской власти. Михаил Терентьев описывал его так:
«Сама грамота в золотом глазетовом переплете, прошнурованная толстыми золотыми шнурами, пропущенными сквозь массивный серебряный вызолоченный ковчежец и залитыми красным воском с вытисненною на нем большой государственной печатью; большие золотые кисти, прикрепленные к концам шнуров; текст, писанный золотом и крупными буквами в рамке из гербов всех губерний и областей России, красивая подпись Императора Александра II — все это вселяло в именитых туземцев, которым Кауфман не упускал случая показать “золотую книгу”, особое к ней почтение и благоговение. Быстро разнеслась молва о “золотой книге” и страшной власти, данной ею Кауфману»[218].
В Ташкент Кауфман добирался долго. По дороге заезжал в Оренбург, в Омск, в укрепление Верное. Он знакомился с «коллегами» — оренбургским и западносибирским генерал-губернаторами и с подчиненным — губернатором Семиречья. По дороге он еще, конечно, старался изучить, чем живет вверенный ему край, понять, как складываются отношения русских властей и местных элит, как живут поселенцы, казаки, киргизы, как идет торговля. Наконец он приехал в Ташкент. Какое впечатление произвел на него город, можно представить, исходя из записок русского путешественника, публициста и ориенталиста Петра Ивановича Пашино, который посетил город в 1866 году.
«Если кому-нибудь из вас случалось делать путь в три тысячи верст, какой совершил я, вы поймете то наслаждение, которое я чувствовал, отправляясь с последней станции.
— Вот подыметесь на гору, и перед вами предстанет Ташкент, — говорил мне, прощаясь, г. К.
Гора эта мне показалась так велика, что я уже думал, что никогда не доеду до Ташкента.
— Где же Ташкент? — спрашиваю я у ямщика.
— Анду (вот) Ташкент, — сказал ямщик, обращаясь ко мне, когда мы начали спускаться с горы.
Где же Ташкент, — подумал я; — тут ничего нет, кроме бесконечного сада. Я сообщил ямщику мое недоразумение, и он расхохотался.
— В садах-то и есть дома, — сказал он и долго после этого смеялся.
Действительно, каждому русскому показалось бы странным встретить сад, которому нет конца и края, называющийся городом, без всяких следов построек. Лес этот стоял величественно; ни один листок не шевелился, потому что ветра совсем не было. Пока мы подъезжали к нему, справа и слева открывались небольшие постройки с пашнями, орошаемыми арыками, которые часто перебегали нашу дорогу. Вон направо небольшой дом двухэтажный и около него бахча, обведенная со всех сторон стеною. Этот домик мне так напомнил благодатную Персию с ее бала-ханами, верхними этажами, что я невольно предался воспоминаниям о стране, в которой так приятно провел полтора года. Пересекающие дорогу арыки также напоминают Персию; и в Персии проводится таким же образом вода, как здесь, разница только та, что там нет ни арб, ни телег, потому что ни в одном городе, ни в одном селении нет ни одной улицы, по которой можно было бы проехать на телеге или на арбе. Когда мы начали приближаться к этому бесконечному саду, стала проявляться жизнь. Из-под стен, которые теперь стали видны, выступал огромнейший караван и несколько крытых арб, в которых помещалась семья караванбашей. Когда мы подъезжали к стенам садов, нам загородили дорогу ослы с бревнами, натянутыми им на шею. Они выходили из какого-то сада, откуда слышались между щебетанием птичек удары топора; самые хозяева садов, заслыша колокольчик, подбегали к стенам, чтобы поглазеть на русского и на его экипаж и сказать ему в случае необходимости: «Аман, аман урус». В садах, в дальнем расстоянии от дороги, находились лачужки — приют здешних садовников. Местами выглядывали и женщины с повязанными на голове платками или без платков вовсе; смуглые лица их чрезвычайно добродушно смотрели на меня. С ними лезли на стену также их ребятишки в длинных рубашках и штанах; головы их были покрыты тюбетейками. Они, негодяи этакие, кричали брань русскому проезжему, они кричали: «Урус — хурус». Хурус значит петух, вся же фраза переводится так: «русский — петух». Да, русские задали вам, думал я, с шестьюстами штыков такого петуха, которого вы никогда не забудете».
Ташкент, 19 в.
Часть Ташкента, где размещалась резиденция губернатора и русские казармы, была не очень большой. Русские построили дома-мазанки для офицеров и чиновников, с белеными стенами, посадили пирамидальные тополя. Дом Кауфмана ничем не отличался от жилищ остальных офицеров. Такой же небольшой и довольно неуютный. Именно в нем туркестанский генерал-губернатор написал два письма: хивинскому хану Мухаммед-Рахиму и кокандскому Худояру. Он сообщал о своем назначении и предлагал установить мирные отношения, наладить торговые связи, отказаться от набегов на русские поселения. Эмиру Бухары Кауфман послал копию Царского манифеста о его назначении и проект соглашения между Россией и Бухарой.
Ответных посланий пришлось ждать долго. В феврале 1868 года пришло письмо из Хивы, да и то не от хана, а от его кушбеги — премьер-министра и министра финансов одновременно, где тот в довольно развязной форме наставлял русского губернатора, как тому следует себя вести в отношении Хивы. Чуть раньше пришел ответ от кокандского хана Худояра. Он согласился заключить торговый договор на русских условиях. Для русских купцов устанавливались четкие пошлины на ввозимые товары, им гарантировалось свободное и безопасное пребывание в ханстве, на территории Коканда могли теперь работать российские торговые агенты.
