Мы ожидали, что основные усилия фашисты сосредоточат на удержании Вильгельм-штрассе. Но противник организовал контратаки из Сарланд-штрассе; оттуда и огонь был более плотным.
Так или иначе, «треугольник смерти» требовалось брать штурмом.
Танки застряли у собора, который стоял на стыке Сарланд и Халлешсе-штрассе и буквально извергал из многочисленных амбразур такой огонь, что три наших сразу подбитых «ИС» пришлось оттягивать на ремонт. Мы, что называется, топтались на месте, и ничего дельного придумать я не мог.
— Давайте ударим по собору прямой наводкой из «катюш», — покусывая губы, предложил майор Стариков.
— Разрушить его?
— Конечно. Что зря губить людей и танки!
— Пожалуй! Вызывайте сюда командира дивизиона «РС».
— Разрешите сказать, товарищи командиры? — раздался голос из-за моей спины.
Я оглянулся. У моего танка, устало привалившись к броне, стояли совершенно черные солдаты, в которых с трудом можно было узнать добровольцев, устанавливавших на Ландвер-канале дымовую завесу. Их лица были покрыты черно-фиолетовой копотью, масккостюмы обгорели и всё — каски, оружие, снаряжение — было одного черного цвета. Они словно вырвались из преисподней. Бесспорно, у них было мало шансов остаться живыми.
На немецкой плащ-палатке лежало обгоревшее тело. Трое — я их не мог узнать — были ранены и перевязаны тоже черно-лиловыми бинтами. Я нагнулся, приоткрыл лицо погибшего.
— Кто это?
— Разведчик, сержант Зияков, — ответил один из черных людей, только по голосу я определил, что это старший лейтенант Мазурак. — Он первым выскочил на набережную. Ну и... — Не договорив, Мазурак стянул с головы каску.
— Остальные?
— Живы. Все здесь. — Мазурак надел каску, выпрямился, доложил по форме: — Товарищ командир полка! Боевое задание группа добровольцев выполнила! Потери: один убит, трое ранено.
— Молодцы, хлопцы... — тихо сказал парторг полка капитан Тертычный. — У-ух!.. — Он отвернулся и вытер глаза.
Мне тоже было трудно говорить:
— Всех награждаю медалями «За отвагу». Адъютант, доставай награды!
Я сам приколол медали, серебряные кружочки заблестели на черном.
Приколол медаль и на грудь погибшего сержанта Зиякова.
— Мазурак, прошу: напиши его родным. Откуда он родом?
— Киргизия... Сам вызвался первым.
— Идите, хлопцы, в укрытие, отдыхайте, обмундирование прикажу выдать вам новое. Спасибо вам!
— Служим трудовому народу!
— Всем сутки отдыха при полковом медпункте.
— Товарищ командир! Разрешите? Есть одно предложение!
— Кто это? Вы, Пайзанский? Давайте.
Худое лицо комсорга роты автоматчиков стало совсем похоже на топорик. Светлые глаза его блестели решительно.
— Разрешите спросить. Хотите разрушить этот собор? Так это же мировой памятник. Шестнадцатый век! Реликвия.
Я глянул и невольно залюбовался светлой, трагической красотой собора, превращенного фашистами в укрепление. Действительно, чудо.
Готическая колокольня над крышей, позеленевшей от веков. Стрельчатые окна. И словно парящий в небе прямоугольный католический крест.
— Жаль... — согласился я. — Ну, а что ты предлагаешь?
— Разрешите мне с автоматчиками пробраться туда...
— В собор? Предположим, проберетесь. И что?
— Мы их попробуем дымовыми шашками выкурить. И гранатами.
— Ты, что; не угорел в дыму. А что скажет командир роты?
— Я бы рискнул, — сказал старший лейтенант Степин и покраснел. — Пошлю взвод Муратова, если разрешите. Может, спасем собор, а? Сделаем доброе дело.
— А если не выкурите фашистов?
— Через двадцать минут не выкурим, открывайте огонь из «РС».
— Рискнем! — согласился я. — Сверим часы: чтоб через двадцать пять минут вас не было в этом соборе. Свое место обозначите зеленой ракетой. Все! Вперед, Степин! Капитан Поздняков, поддержите их огнем по амбразурам!
...Через некоторое время из окон собора и амбразур, прорубленных в его стенах, повалил густой дым... Очень скоро огонь противника стих, а из верхнего окна колокольни свесился белый флаг.
С конце января сорок пятого года, когда мы преодолели германскую границу, повсюду видим белые флаги. Подавишь очередной узел сопротивления, возьмешь его штурмом и тут же все «сдаются на милость победителей». В Берлине сдаются гарнизоны бункеров, сдаются учреждения, сдаются нам дома, сдаются кирхи, сдаются отдельные квартиры и окна! Все сдаются. Оглядываешь уже занятую нами улицу — из окон свисают сплошные белые флаги. Они разной величины: от носового платка до полотнищ, сшитых из дюжины простыней. Сдаются и жители — женщины, дети, старики, старухи: на рукавах и на шляпах — белые повязки, хотя мы этого ни от кого не требуем... Смотришь на них и думаешь: кто же это хотел завоевать весь мир? Кто разрушил наши города и села, уничтожил миллионы людей? Кое-кто — улавливаешь боковым зрением — изредка бросает на тебя и ненавидящий взгляд, но когда он перед тобой и смотрит в лицо, то неизменно внимателен и угодлив... Только и слышишь «Хитлер капут», «Хитлер капут, капут!», «Ферфлюхте наци!»
Даже молодежь, она тоже. «Абер, Бефелль!». «Но, Приказ!!!» — так они объясняют свою покорность.
Выбросили белый флаг из собора, значит, сдаются. Флаг какой-то бесформенный, на нем поблескивают позументы. Подойдя ближе, мы поняли: это разодранное белое духовное одеяние — риза, или сутана... Ну что ж, мы не формалисты, примем и такую капитуляцию!
Когда я подъехал, автоматчики уже выводили пленных фашистов. К моему удивлению, довольно большой гарнизон, оборонявший собор, составляли почему-то офицеры и младшие командиры в авиационной форме. Серые френчи, желтые петлицы с птичками, сорочки, галстуки.
Впереди летчиков вышел худой невысокий майор. Он еще не сдал оружие, и автомат на ремне свисал с его жилистой шеи. Он со страхом смотрел на Пайзанского. Дрожали его побелевшие губы, подергивались подстриженные «под фюрера» усики; на груди, выше орденских планок, блестели «дубовые листья» — высшая награда гитлеровской Германии, а ниже планок тоже блестел значок нацистской партии; не успел снять!
В высоко поднятых руках немцев поблескивали автоматы.
Уже на улице пленные бросали в кучу и личное оружие и пулеметы «МГ». Они спешили построиться в колонну.
Давно я заметил, что немцы, взятые в плен, почему-то выстраиваются в колонну по пять. Когда мы уже оказались в Германии и стали освобождать лагеря военнопленных, стало понятно, в чем дело: немцы привыкли строить так пленных. По пять. Пятерками легче считать!
Сами попадая в плен, фашистские вояки педантично выполняли ими же установленное правило.
— В чем дело, почему здесь летчики? — спрашиваю майора на ломаном немецком языке.
— Яволь! — Немец щелкнул каблуками. — Герр обертс! Здесь, недалеко, — майор указал огромным подбородком вдоль Вильгельм-штрассе, — есть министерство авиации! Всех летчиков бросили в бой...
— Где же вам лучше, на земле или в воздухе?
— О! Господин офицер шутит? Мы боевые летчики! Но что мы можем сделать? — Веко майора задергалось.
— И много летчиков воюет сейчас на земле?
— Яволь! Много. Не только летчики. Вы еще и моряков встретите.
— Морскую пехоту?
— Нет! Гардемаринов и подводников! На самолетах доставили! Двадцать седьмого апреля! На рассвете! С Балтики! Около тысячи человек! Я видел!.. Господин полковник, сейчас в Берлине все немцы, кто может носить оружие, — в бою! Фюрер приказал эсэс вешать офицеров, которые в бою проявили слабость духа!
— Каких офицеров?
— Господин полковник! Посмотрите за собором!
Мы прошли за угол. В церковном скверике на деревьях — трое повешенных в полной военной форме: лысоватый подполковник-артиллерист, молодой лейтенант в черной танковой форме и унтер-офицер. Красный телефонный кабель врезался в шеи казненных. На груди каждого картонка с надписью: «Так будет со всеми, кто предает фюрера».
Такого я еще не видал.
Мы знали, что дисциплина в немецкой армии очень суровая. Смертная казнь за тяжкие воинские преступления — дезертирство, трусость, невыполнение боевого приказа — была в порядке вещей. Но вешать офицеров в полной форме, со знаками различия и наградами?!
В немецкой армии испокон веков всячески поднимали авторитет офицерского звания. Значит, пошли уже и на такие меры?..
— Кто это сделал?
— Часа два тому назад, господин полковник, их казнили по приказу рейхсминистра доктора Иозефа Геббельса! Доктор Геббельс — комиссар обороны Берлина! Вы, конечно, знаете об этом, господин полковник!
Впервые об этом слышу: у фашистов в обиходе «фюреры», «лейтеры». Но «комиссар»?.. Впрочем, молчу, а майор продолжает рассказ:
— Когда ваши танки прорвались к Ландвер-каналу, господин комиссар Геббельс объявил центр Берлина, участок «Зет» — все, что находится между каналом и Шпрее, — «Цитаделью». И у нас всех взяли клятву: не пропустить русских через канал! Драться до последнего! Удержаться любой ценой! До подхода 12-й армии генерала Венка! Нам оказали: эта армия уже идет к Берлину от Визенбурга. И еще: 3-я танковая армия!
