«…Α там на допросе меня заставляли говорить на Ворошилова «брешешь» и я не сказал, за это я получил по зубам от русского белого бандита» (Михаил Шахов).
Встречались, впрочем, и исключения: «…Там тоже допрашивал белогвардеец, ругает, что неправильно говоришь, но на допросе меня не били, привезут в тюрьму, тогда бьют ихние офицеры, не знаю почему.» (Батыр Кайбалеев).
«Наши пленные молча прошли мимо нас…»
«Если будешь отстреливаться, расстреляешь все патроны, тогда все равно тебя возьмут и расстреляют, а вот если не будешь отстреливаться и сдашься в плен, тогда могут не расстрелять и обменять, ведь в Испании наших обменивали».
штурман звена 5-й эскадрильи 150-го скоростного бомбаридировочного авиаполка старший лейтенант Г.С. Залевский. Лето 1939 года.
Рамки процедуры обмена пленными были заданы соглашением Молотова – Того и изложены в совместном коммюнике, опубликованном ТАСС 15 сентября: «4. Пленные и трупы с обеих сторон подлежат обмену, о чем представители войск обеих сторон на месте немедленно договариваются между собою и приступают к исполнению».[67] Текст коммюнике немедленно был передан командованию 1-й Армейской Группы, в дополнение к коммюнике шифротелеграммой № 179/ш за подписью Ворошилова и Шапошникова были отправлены инструкции по организации прекращения огня, однако в этом документе лишь указывалось, что «указания по выполнению пункта 4-го соглашения об обмене пленными и трупами будут даны дополнительно».[68]
Командованиями 1-й Армейской Группы и Квантунской Армии были созданы комиссии по проведению переговоров. Советской комиссией руководил заместитель командующего 1-й Армейской Группой комбриг Михаил Потапов,[69], японской – начальник штаба 6-й армии генерал-майор Фудзимото Тэцукума.[70] Парламентеры встретились на нейтральной полосе 16 сентября, 17-го имела место еще одна «техническая встреча», в ходе которой было согласовано время и место переговоров. Собственно переговоры комиссий начались 18 сентября, они проходили в палатке, установленной на нейтральной полосе, на южных скатах высоты «752», в 8 километрах юго-восточнее Номон-Хан – Бурд-Обо.
К этому времени политические органы РККА, на основании разведывательных данных и публикаций харбинской прессы уже могли приблизительно оценить количество советских и монгольских военнослужащих, находящихся в плену В конце августа еще одним источником сведений стали показания японских военнопленных. Так, взятый в плен 25 августа рядовой 23-го разведывательного полка Сандзе Сэйдзи сообщил, что по дороге на фронт «он видел около 50 человек пленных красноармейцев. Их вели с завязанными глазами и били».[71] Аналогичные показания дал плененный 27 августа рядовой 71-го пехотного полка Морисита, видевший 15 раненых русских пленных в хайларском госпитале в конце июля или начале августа.[72] Соответственно осуществлявший общее руководство переговорами командующий Фронтовой Группой командарм 2-го ранга Г.М. Штерн полагал, что в распоряжении японцев находятся около 50 человек советских и монгольских солдат, а в первый день переговоров генерал-майор Фудзимото эту цифру официально подтвердил.[73]
К этому времени общая численность находившихся в советском плену солдат и офицеров японской и маньчжурской армий составляла более 200 человек,[74] не считая числившихся интернированными маньчжурских перебежчиков, которых по состоянию на 26 августа имелось не менее 270 человек.[75]Стоит отметить, что общую численность японских и маньчжурских военнопленных нельзя считать окончательно установленной. По японским оценкам в советский плен могло попасть от 1000 до 4000 человек, и до сих пор «наиболее надежной цифрой» считается «более трех тысяч».[76] Однако в справке о японских потерях, подготовленной для Ворошилова в октябре 1939 года, указано, что в советской прессе опубликована цифра 566 пленных, однако «фактически 464, из коих 88 возвращены японцам в обмен».[77] При этом, однако, следует учитывать, что в представленной Наркому справке в общую цифру (464) были включены не только военнопленные, но и перебежчики; кроме того неясно, были ли из нее исключены умершие от ран. Но, так или иначе, в распоряжении советского командования к моменту начала переговоров и без перебежчиков имелось не менее двухсот военнопленных – заведомо больше чем советских и монгольских пленников у японцев.
В ходе переговоров 18 сентября японское командование выразило желание провести обмен пленных через 7 дней, предполагалось что будет происходить обмен из расчета «всех на всех», причем японских военнопленных планировалось передавать на фронте, а советских – на станции Маньчжурия. Тяжелораненые должны быть доставлены самолетами. Кроме того, «для сохранения чести» японцы попросили Потапова разрешить пленным иметь при себе – офицерам сабли, а унтер-офицерам и рядовым штыки, но на встречный вопрос Потапова «а если у них нет?» – не нашлись, что ответить. Комкор Жуков, руководивший переговорами со своего командного пункта на Хамар-Дабе, сообщил пожелания японской комиссии находившемуся в Чите Штерну и предложил менять пленных из расчета «одного на одного». Штерн, в своем донесении Ворошилову о ходе переговоров, согласился с этим предложением, подчеркнув, что, по его мнению, обмен пленными следует производить именно на линии фронта, «дабы японские солдаты видели, что пленных мы сохраняем». Ворошилов не возражал, указав Штерну вылететь в Тамцак-Булак «для личного руководства нашей делегацией т. к. по опыту Хасана известно, что японцы[78] очень охочи не только до бесконечной волокиты, то так способны на всякие каверзы, а люди в нашей делегации не особенно разбираются в таких делах». Решение Ворошилова было доложено Сталину, Молотову и Берия во второй половине дня 18 сентября.[79]
Из-за плохой погоды командарм 2-го ранга Штерн и комиссар Фронтовой Группы корпусной комиссар Бирюков не смогли вылететь немедленно. Они добрались до Тамцак-Булака лишь в 15.30 19 сентября, через полчаса после того, как на нейтральной полосе начался очередной раунд переговоров. К его началу новых указаний из Москвы не поступило, прежде всего по самому главному вопросу – сдавать ли японцам всех пленных или обменивать из расчета «одного на одного». Вероятно, Ворошилов не хотел принимать решение сам, без согласования со Сталиным и Молотовым. Поэтому Жуков приказал «проинформировать нашу комиссию по переговорам, что сейчас проверяются и уточняются сведения по госпиталям и городам и сведения о пленных не позднее 20.9.39 могут быть сообщены японцам».[80]
20 сентября, однако, тема обмена пленными на переговорах практически не обсуждалась, так как комиссии были полностью заняты вопросами процедуры обмена трупами погибших. Условились лишь произвести обмен пленными 27 сентября, в день окончания передачи трупов японских солдат.
26 сентября советские военнопленные, содержавшиеся в харбинском лагере, были отправлены поездом в Хайлар и далее на грузовиках к месту обмена. Режим был относительно мягким, пленным лишь «не давали смотреть на волю»; тем не менее майор Стрекалов после обмена смог доложить о наблюдавшемся им движении к Хайлару с юга колонны до 500 машин с солдатами и грузами и до полутора полков японской артиллерии.
Обмен пленными производился в двух местах – невредимых, выздоровевших и легкораненых передавали в нейтральной полосе на южных скатах высоты «752», в 8 километрах юго-восточнее Номон-Хан – Бурд-Обо, на том же месте, где велись переговоры. Тяжелораненых, которые могли не выдержать продолжительную перевозку на грузовике, доставили самолетами на выбранную в степи западнее или юго-западнее Номон-Хан – Бурд-Обо полевую посадочную площадку.
Официальные отчеты не содержат описаний процедуры обмена, поэтому остается обратиться к воспоминаниям очевидцев, написанным в шестидесятые годы и, вполне естественно, содержащим ошибки и неточности. Таких очевидцев известно двое – майор Нюмура Мацуити, представитель японского командования, непосредственно сопровождавший советских пленных к месту обмена и принимавший возвращенных японцев и Константин Симонов, в момент событий техник-интендант 2-го ранга и военный корреспондент газеты 1-й Армейской Группы «Героическая красноармейская».
Согласно Константину Симонову «Передача пленных происходила 2 октября[81] в двух пунктах: передача здоровых, а вернее, ходячих, пленных была назначена там же, где раньше велись переговоры, в центре, чуть ближе к правому флангу наших позиций. А передача тяжелораненых и не могущих двигаться назначена была ближе к нашему левому флангу, километра за полтора перед нашими позициями, на поле, которое могло служить аэродромом. Туда должны были прилететь наши самолеты, груженые японскими пленными, и их самолеты, груженые нашими пленными».
