— Знаю я твой фетиш, — сказала Ольга. — Адмиральские погончики, а?
— Ну, это, конечно, не фетиш, однако было бы неплохо, — сказал Мазур, лениво теребя распушенный кончик косы. — Самое, знаешь ли, пикантное и неопределенное — это болтаться меж тремя-звездами-двумя-просветами и первой звездой на погоне без просветов… Неописуемое ощущение.
— А тебе могут дать?
— А кто их знает, — сказал Мазур. — Я ж говорю — неопределенность полнейшая.
Могут и дать, подумал он. Если успешно пройдет «Меч-рыба». Были смутные намеки. Очень уж кому-то нужна эта подводная кастрюля…
— Заманчиво, — сказала Ольга. — И я, выходит, буду — юная адмиральша?
— Шевели румпелем, адмиральша, — сказал Мазур. — Даже если будешь — это, увы, не старые времена. Вот чего я не могу простить Ельцину, так это полумер — коли уж вернули андреевский флаг, можно было и дальше пойти, вернуть адмиральских орлов на погоны. Совсем другое дело — черный орел…
— Это и называется — мужские игрушки?
— Ага. Так жить веселее, — сказал Мазур серьезно. — А то ведь осенью будет двадцать пять лет, как украшаю своей персоной флот. Жуткая цифра, если подумать. Тебя еще и в проекте не было, адмиральша.
— Ага, тебе хорошо, — сказала молодая жена с непознаваемой женской логикой. — Тебе-то уже есть сорок с хвостиком, и выглядишь прекрасно. А тут сиди и гадай, какая ты будешь в сорок… Страшно же.
— Не кокетничай.
— Руки, сэр! Иначе придется сунуть письмо в бутылку и пустить по реке: «Пристают, добродетель под угрозой, прошу помощи. Борт „Ихтиандра“ и так далее…» Слушай, Мазур, а в этом плавании есть высший философский смысл? Отчего-то же ты не стал сплавляться по какой-нибудь Мане, где перекаты и пороги… Ты меня прости, но вот так вот плыть — выходит даже безопаснее, чем у Гека Финна с негром Джимом. Им хоть авантюристы попадались, пароход ночью мог протаранить… А мы плывем себе, заранее зная, что не будет ни порогов, ни пиратов… А ночью у берега болтаемся. Так есть тут философия или как?
— А, пожалуй, — сказал Мазур, подумав. — Ты понимаешь, я перед отпуском вдруг поймал себя на простой, как колун, мысли — сообразил, что все эти годы плыл куда-то. Куда пошлют. К конкретной цели. И захотелось старому дураку проплыть просто так. Чтобы не было ни спешки, ни цели.
— То-то я и смотрю, ты балдеешь от самого процесса… А вообще, в этом что-то есть. Подвести философскую базу?
— Не надо, — сказал Мазур. — И так хорошо. Я и без того знаю, что ты интеллектуалка. Как тебе тайга?
— Ну я же старая туристка…
— Европейской части Союза ССР, как это звалось в старые времена. Тут тебе не Селигер с Онегой…
— Вообще-то, верно. — Она оглянулась на величественный берег. — Только, извини, я как-то до сих пор не могу проникнуться… Лес и лес. Разве что гораздо больше сосен и разных прочих кедров. Правда, очень уж его много… А если пешком — опасно?
— Не особенно, — подумав, сказал Мазур. — Я, правда, сам давненько уж не ходил на приличные концы, но в детстве всю тайгу возле деревни облазил. Тайга в августе — штука нестрашная и где-то даже уютная. Грибов масса, ягоды, сама видела, орех подошел. Зверь сытый, не дергается. Главное — не заблудиться. И были бы ноги здоровые. Вот если заблудишься или ногу сломаешь — молись за упокой. Дивизия не найдет.
— А снежный человек тут есть?
— Был когда-то, — серьезно сказал Мазур. — До войны частенько попадался, а потом, видимо, помаленьку стал вымирать. В пятидесятые еще встречали под Кежмой…
— И молчали?! — возмутилась Ольга. (Она на этом пункте имела легонький бзик и даже переписывалась с самой Быковой.)
— А что, в сельсовет заявлять? — хмыкнул Мазур. — Жил себе и жил, чего ему мешать?
Он обернулся, заслышав вверху тихий мерный стрекот. Высоко над тайгой шел вертолет, похоже, военный — зелено-пятнистый. Он проплыл в чистом голубом небе почти параллельным курсом и исчез далеко впереди.
Мазур, признаться, вертолеты недолюбливал. Очень уж пакостный враг боевого пловца — вертолет. В особенности если на нем стоит кое-какая аппаратура. Деваться от него некуда, а он может тебя глушить обстоятельно и со вкусом. Перебедовал такое лишь однажды, но хватит на всю жизнь…
— Вот тебе и глушь, — сказала Ольга, глядя туда, где скрылась за лесом вертушка. — База какая-нибудь?
— А может, — сказал Мазур. — Военных где только нет… Чует мое сердце, их старик и имел в виду. Эвены ж до сих пор живут как в каменном веке, им любая техника — нож вострый…
…Вчерашняя встреча была словно позаимствована из классического романа ужасов. Часов в одиннадцать утра Мазур причалил к берегу, привлеченный выстрелами, — у самой воды стоял человек с лошадью и старательно палил в воздух, явно подавая сигнал. Чуть погодя оказалось, что это не лошадь, а учаг[2] — рогатый стоял равнодушно, даже не вздрагивая после выстрела, хотя старенькое ружьецо бухало почти у самого его уха.
Повод оказался самый прозаический, даже классический — старый эвен Хукочар отправился порасспросить проплывающих, не найдется ли огненной воды на продажу. В последние годы из-за шизофренических художеств перестройки судоходство на Шантаре сократилось раз в двадцать, и со спиртом стало туговато — это в прежние времена достаточно было помахать с берега осетром или соболиной шкуркой…
У Хукочара оказались как раз соболиные шкурки — но в заначке у Мазура была одна-единственная бутылка виски, свято сберегавшаяся для Игарки, и ярмарки не получилось, хотя Оля и взирала на нежный мех с извечной женской печалью. Таежный узкоглазый человек принял неудачу с азиатским фатализмом, как требовал этикет, поговорил о всяких пустяках, а в заключение сказал Мазуру:
— Ты бы дальше не плыл… Плохое место.
— А что там плохого, однако? — спросил Мазур благодушно. Он чуточку дурачился — только городские россияне полагают, будто сибиряки, особенно узкоглазые, вставляют это «однако» через слово…
Старик, собрав задубелые морщины в загадочную маску, смотрел на него взором каменной бабы, совершенно непонятным случайному белому человеку. Пососал обгрызанный мундштучок трубки и сказал с таким видом, словно объяснил одной фразой все тайны земли и неба:
— Говорю тебе — там плохие места…
И в подробности вдаваться не пожелал, кратко попрощался, вскочил на рогатого и потрусил в тайгу, ни разу не оглянувшись. Экипаж «Ихтиандра», посовещавшись, пришел к выводу, что все это весьма романтично, но абсолютно беспочвенно. Выводы, естественно, делал главным образом Мазур — хотя он и наезжал в эти места раз в несколько лет, как-никак родился в Шантарской губернии и таежных кочевников немного знал. Насколько их можно было знать. Логика аборигенов странствовала специфическими зигзагами, ничуть не изменившись с каменного века — в определенном смысле, кое для кого тут и не кончался каменный век — а потому под «плохими местами» могло подразумеваться все, что угодно: от просочившейся в Шантару радиации до места, где в сорок четвертом упал в тайге перегонявшийся с Аляски бомбардировщик. Было, правда, в тайге легендарное «гиблое место», где якобы погибает все живое, от медведей до птиц — но устная традиция помещала его меж Ангарой и Катангой, притоком Подкаменной Тунгуски, то есть километрах в пятистах восточнее их маршрута.
Правда, это послужило хорошим поводом на ночь глядя поболтать о загадочном, таинственном и жутком. Мазур особенно не старался, но все же Ольга, когда настала пора навестить перед отходом ко сну близлежащие кусты, не без смущения потребовала, чтобы меж этими прибрежными кустами и близкой тайгой разместился законный муж с карабином наперевес. Мазур, похмыкав, разместился — а кстати, неся стражу, вспомнил: вроде бы где-то писали, будто австралийский фильм «Пикник под нависшей скалой» основан на реальных событиях.
Однако Австралия лежала очень уж далеко, а в любую здешнюю чертовщину он не верил. Домового ему, правда, в детстве раз случилось видеть, но домовой — не чертовщина, а такая же обыденность, как вымерший «таежный хозяин», именовавшийся в городах снежным человеком. Конечно, где-то в необозримой здешней тайге до сих пор покоится Золотая Баба и лежат всякие клады, от домонгольских до колчаковских — но и это опять-таки ничего общего с чертовщиной не имеет…
Поутру он все же повозился для очистки совести со счетчиком радиации, прихваченным на всякий случай — кое-где по берегам Шантары и впрямь зашкаливало, так что к пойманной рыбе следовало относиться бдительно и не торопиться лопать. Однако ни в воде, ни в воздухе опасного превышения не наблюдалось — а то превышение, что имелось, было страшно цивилизованному европейцу, но никак не здешнему уроженцу. Так уж сложилось, что и Шантарск, и еще с дюжину городков и деревень стоит на урановой руде, крайне бедной, правда. Иные патриоты уверяют, что благодаря этому Шантарская губерния как раз и поставила в столицы изрядное число талантов — от художника Сурикова до генсека Сталина, получившего-де в здешней ссылке могучую подпитку космической энергетикой. В точности неизвестно, как там обстояло на самом деле, однако подмечено: именно здешняя ссылка вывела многих в люди. Ленин устроил революцию, Сталин стал Сталиным, Пилсудский возродил независимую Польшу, а писатель Штильмарк написал роман «Наследник из Калькутты»… Логично было бы предположить, что и капитану первого ранга Мазуру — коли уж такая тенденция, однако — удастся провести предстоящую операцию самым успешным образом. А наедине с собой можно признаться, что адмиральская звезда ничуть не хуже адмиральского орла…
