Действие романа, одновременно эпического и автобиографического, вращается вокруг главного героя, врача и поэта Юрия Живаго, его искусства, его Любовей и потерь после революции 1917 года. После смерти родителей Живаго попадает в обеспеченную московскую интеллигентную семью. В благородном и просвещенном окружении он раскрывает в себе таланты к поэзии и врачеванию. Он оканчивает медицинский институт и женится на Тоне, дочери своих приемных родителей. Во время Первой мировой войны, служа в полевом госпитале на юге России, он встречает медсестру Лару Антипову и влюбляется в нее.
В 1917 году, вернувшись к жене и ребенку, Живаго застает изменившийся город. Москва под властью большевиков погружена в хаос революции, а ее жители голодают. Сгинул старый мир искусства, досуга и интеллектуальных размышлений. Первоначальное увлечение Живаго большевиками быстро сходит на нет. Спасаясь от голода и тифа, Живаго и его близкие едут на Урал, в Варыкино, где до революции находилось родовое имение. Поблизости, в городке Юрятин, живет Лара. Юрий и Лара снова встречаются. Муж Лары воюет в Красной армии. В Живаго вспыхивает прежняя страсть, но его мучает собственная неверность. Позже его берут в плен крестьяне-партизаны; им нужен врач. Вынужденный подчиниться, Живаго попадает в партизанский отряд и становится свидетелем многих зверств Гражданской войны, которые совершают и красные, и белые. В конце концов Живаго «дезертирует» из революционной схватки. Вернувшись в Юрятин, он узнает, что жена, ребенок и тесть, считая его погибшим, уехали в Москву, а затем покинули страну. Он съезжается с Ларой. Узнав о возможном аресте, влюбленные находят приют в глуши, в отрезанном от мира Барыкине. Именно там, вдали от всех, к Живаго возвращается муза, породившая взрыв поэзии. Завывание волков снаружи предвещает кончину их отношений. Близится конец войны; победа большевиков неизбежна. Влюбленным приходится расстаться навсегда. Лара уезжает на Дальний Восток. Живаго возвращается в Москву, где и умирает в 1929 году. После него остаются стихи, которые образуют последнюю главу романа. Стихи — творческое наследие Живаго и его жизненное кредо.
Иногда Живаго выступает в роли второго «я» для Пастернака. И герой, и писатель родом из утраченного прошлого, культурной среды московской интеллигенции. В советской литературе «старый мир», если о нем и вспоминали, принято было обливать презрением. Пастернак понимал, что советские издательские круги приведет в ужас враждебность романа по отношению к революции, его неприкрытая религиозность, явное равнодушие к требованиям социалистического реализма и нежелание преклонять колена перед Октябрьской революцией. Роман пестрел многочисленными «ересями». Особенно это было заметно во фразах и мыслях, передававших потрясение от неожиданного удара. «Зоологическое отступничество»[22] — так отозвался о «Докторе Живаго» кто-то из первых официальных критиков романа. Когда роман близился к завершению, сам Пастернак признавал, что революция в нем изображалась «вовсе не как торт с кремом, а именно так до сих пор было принято ее изображать». Он считал, что надо давать читать роман «на все стороны, вот кто ни попросит»[23], потому что в то, что «Доктора Живаго» когда-нибудь напечатают, он не верил.
Пастернак не думал опубликоваться на Западе, но к тому времени, как к нему на дачу приехал Д'Анджело, он пережил пять месяцев полного молчания со стороны «Гослитиздата», государственного издательства, куда он отнес роман. Два ведущих литературных журнала, «Знамя» и «Новый мир», которые, как надеялся Пастернак, напечатают хотя бы отрывки из «Доктора Живаго», также не отвечали. Д'Анджело приехал очень удачно; Пастернак, услышав столь неожиданное предложение, тут же загорелся. Живя в тоталитарном обществе, он много лет демонстрировал необычное бесстрашие — помогал многим заключенным, носил деньги и вещи родственникам тех, от кого почти все отвернулись, боясь «запачкаться». Он заступался за тех, кого обвиняли в политических преступлениях; отказывался подписывать коллективные письма, призывавшие казнить «врагов народа». Он не принимал конформизма многих собратьев-писателей. «Не кричите на меня[24], — ответил он на одном собрании после того, как его речь о том, что писателями нельзя командовать, начали перебивать. — Но если уж вам непременно нужно кричать, то, по крайней мере, не хором». Пастернак не испытывал необходимости приспосабливаться к политическим требованиям времени; он считал, что жертвовать художественными достоинствами — смертный грех по отношению к собственному гению.
«Давайте не будем беспокоиться о том, выйдет или нет книга в Советском Союзе, — сказал он Д'Анджело. — Я отдам вам роман, если Фельтринелли пообещает разослать экземпляры, скажем, в следующие несколько месяцев, в издательства других стран, прежде всего Франции и Англии. Напишите в Милан — он согласится?»
Д'Анджело ответил, что последнее не только возможно, но и неизбежно, ведь Фельтринелли наверняка захочет продать права на иностранное издание книги.
Пастернак снова немного помолчал, затем извинился, ушел в дом и поднялся на второй этаж, где располагался его спартански обставленный кабинет. Зимой окно выходило на «обширное белое пространство[25], в котором главное положение занимало кладбище на холме, немного напоминавшее фон на картине Шагала». Вскоре Пастернак вернулся. Он нес большой пакет, обернутый в газету. Рукопись содержала 433 страницы[26], напечатанные мелким шрифтом. Роман был разделен на пять частей. Каждая часть, обернутая в папиросную бумагу или картон, была сшита шпагатом, продетым в грубые дыры в страницах и связанным узлами. Первая часть была датирована 1948 годом; рукопись пестрела многочисленными исправлениями, сделанными рукой самого автора.
«Это «Доктор Живаго», — сказал Пастернак. — Пусть он увидит мир».
Зная, что за этим последовало, можно сказать, что Пастернак ни разу не дрогнул.
Д'Анджело объяснил, что сумеет передать рукопись Фельтринелли уже через несколько дней, так как собирается на Запад. Приближался полдень; хозяин и гости проговорили еще несколько минут.
Когда они прощались у калитки, а Д'Анджело сжимал роман под мышкой, у Пастернака на лице появилось странное выражение — искаженное, ироническое. Он сказал итальянцу: «Вы пригласили меня на собственную казнь»[27].
Издание «Доктора Живаго» на Западе в 1957 году и Нобелевская премия по литературе, присужденная Борису Пастернаку на следующий год, стали причиной одной из величайших культурных бурь времен холодной войны. Благодаря тому что интерес к роману не ослабевает — этому способствовал и вышедший в 1965 году фильм «Доктор Живаго», поставленный Дэвидом Лином, — роман остается важной вехой в истории литературы. Однако немногие знают обстоятельства его рождения и о том, как литературное произведение стало причиной настоящей войны двух систем, двух противоборствующих идеологий.
В Советском Союзе «Доктор Живаго» был запрещен; Кремль пытался при помощи Итальянской коммунистической партии запретить первое издание романа в переводе. Чиновники в Москве и руководство Итальянской компартии угрожали и Пастернаку, и его миланскому издателю, Джанджакомо Фельтринелли. Писатель и издатель никогда не встречались, однако они противостояли давлению и создали один из величайших примеров сотрудничества в истории книгоиздания. Их тайная переписка, которую переправляли в Советский Союз и Италию доверенные курьеры, сама по себе служит манифестом художнической свободы.
В результате крайней враждебности, проявленной в Советском Союзе к «Доктору Живаго», роман, который в ином случае приобрел бы небольшую элитную читательскую аудиторию, стал международным бестселлером. Еще больше возросли продажи «Доктора Живаго» после того, как Шведская академия в 1958 году удостоила Пастернака Нобелевской премии по литературе. До того Пастернака выдвигали на премию несколько раз за его стихи, но после выхода в свет «Доктора Живаго» у Нобелевского комитета как будто не осталось выбора. Кремль отнесся к премии как к антисоветской провокации и организовал безжалостную международную кампанию, в которой писателя чернили, называя предателем. Пастернака довели почти до самоубийства. Масштаб злобной травли пожилого писателя поражал людей во всем мире, в том числе и многих писателей, до тех пор сочувственно относившихся к Советскому Союзу. На защиту Пастернака встали такие несхожие фигуры, как Эрнест Хемингуэй и премьер-министр Индии Джавахарлал Неру.
Пастернак жил в обществе, в котором романы, стихи и пьесы считались важнейшими видами коммуникации и развлечения. Тематика, эстетика и взгляды авторов и героев становились предметами ожесточенных дискуссий, проигравшие в которых иногда расплачивались своей жизнью. После 1917 года почти 1500 писателей в Советском Союзе были казнены или умерли в лагерях[28], куда попали по самым разным сфабрикованным делам. Писателей либо торжественно просили создать нового «советского человека», либо изолировали, а в отдельных случаях подавляли; литература служила либо революции, либо врагам государства.
