На столе в папке его ждала пачка неподписанных указов, которые он должен был завизировать. Там был проект указа о защите средств массовой информации, на основе которого уже сегодня можно было закрыть программу Невзорова «600 секунд», доводившую Ельцина до состояния бешенства, проект указа о назначении
на 25 апреля референдума о доверии Президенту и бог знает сколько еще подобных распорядительных актов, которые несли в себе взрывную силу, способную вмиг всколыхнуть сотни тысяч людей, вывести их на улицы, подтолкнуть к стихийной агрессии, превратить любую мирную демонстрацию в беснующуюся толпу.
Он окинул взглядом комнату — изящный книжный шкаф с инкрустацией по дереву, за стеклами которого угадывались богатые корешки «Энциклопедии Брокгауза и Ефрона», собраний сочинений писателей, каких-то альбомов; великолепный кожаный диван с витыми деревянными боковинами; ряд стульев вдоль стены с красивой обивкой из парчовой ткани; ажурная вертящаяся этажерка с книгами — реликт прошлого века. Взгляд Филатова плавно скользил, ни на чем не задерживаясь, пока не натолкнулся на портрет Президента, стоящий в аккуратной рамке на углу письменного стола. Борис Николаевич смотрел куда-то в сторону серьезным взглядом, будто пытался разглядеть, что ждет его самого и всю страну в недалеком будущем, в которое он вел се без тени сомнения в правильности выбранного пути и сожаления о прошлом.
Филатову не нравилась эта фотография. На ней Президент был холодным и безжалостным, готовым, казалось, переступить через любого, кто окажется на его пути. Ельцин на ней был совсем не таким, каким его уже знал Сергей Александрович — то сдержанным и открытым, даже простодушным, то очень импульсивным и целеустремленным, расчетливым и хитрым. Конечно, Филатов видел разного Ельцина, решительного и энергичного, азартного и бесшабашного, готового броситься в атаку на «партократов», взобраться на танк или баррикаду, под рев толпы поднимать руку, зажатую в кулак в знак солидарности или тыкать пальцем, пренебрегая всеми элементарными законами вежливости и этикета. Но жестоким и циничным он его не видел никогда.
Фотографию эту ему передал начальник охраны главы государства и сообщил, что она очень понравилась Борису Николаевичу. После этого Сергей Александрович посчитал вполне уместным поместить ее у себя на столе, тем более, что больше нигде и ни у кого он подобного снимка Президента не видел.
Вообще Филатову нравились другие фотографии, например, та, где они вместе с Борисом Николаевичем в президиуме съезда — Ельцин, задумчивый и озабоченный, сидит и смотрит в зал, а Филатов, стоя, склонился к нему и что-то говорит, устремив взгляд на делегатов, похоже, наставляет будущего Президента, как надо ему действовать и что предпринимать. Или другая фотография, где они с Ельциным сидят в одном из залов французского парламента на фоне белоснежных стен с позолоченным орнаментом, оба усталые от тяжелой дипломатической миссии, которую успешно выполнили во время визита во Францию в прошлом году.
Филатов еще раз посмотрел на снимок Президента у себя на столе. То ли нервы с утра уже натянулись до предела, то ли свет, играя бликами, как-то пе так падал на блестящую поверхность стекла, но Сергею Александровичу вдруг почудилось, что Ельцин медленно, как бы нехотя, поворачивает голову в его сторону. Еще немного, еще совсем маленький поворот головы и он бы наткнулся глазами на Филатова! Руководитель Администрации Президента даже слегка отклонился в сторону, чтобы не попасть в поле зрения своего патрона — так явственно ему почудилось «оживление» фотографического образа. Казалось, еще немного и он услышит недовольный голос шефа: «Что же это вы, Сергей Александрович! Допустили в администрации такой бардак! Фашисты, понимаешь, у вас здесь чувствуют себя, как в родном доме! Я вас назначил на такую должность, а вы… не справляетесь со своей работой! Правильно говорил мне Хасбулатов. Подвели вы меня!»
Филатов закрыл, затем снова открыл глаза, чтобы стряхнуть с себя страшное наваждение, немного посидел в раздумье и решительно снял трубку аппарата прямой связи с Президентом.
* * *
Через некоторое время Указом Президента Российской Федерации начальник хозяйственного главка Администрации Президента был уволен со своего поста. Преемником его на этой должности стал заместитель Василия Степановича, недавно приехавший в Москву из Якутии, Павел Павлович Бородин.
19 марта 1993 года, пятница, утро
Москва. Старая площадь. Администрация Президента.
6-й подъезд, седьмой этаж, кабинет 705
— Андрей Нетрович, что ж ты ничего пе расскажешь? Вчера тебя почему-то не было. Дим Димыч спрашивал… А я не знаю, где ты… Сегодня тоже… Что, у Филатова был?
Петр Васильевич обиженно посмотрел на своего подчиненного. По его укоризненному взгляду можно было прочесть: «Все-таки я — начальник отдела, а ты — мой заместитель. Ну да, первый заместитель. Но это не важно. Целыми днями ты ходишь где-то! Не докладываешь ничего. Так не годится!»
Орлов, не ожидавший услышать упреки со стороны своего нового начальника сразу, как только вошел в кабинет, даже немного растерялся. Безусловно, он понимал, что Романенко должен быть в курсе любого вопроса. Но особенность положения Орлова в администрации заключалась в том, что, кроме официальной работы, к которой он, впрочем, практически еще не приступил, ему, как сотруднику службы безопасности, надлежало решать массу специальных вопросов, рассказывав о сути которых он не имел нрава. Более того, весь смысл его нахождения здесь состоял как раз в том, чтобы он, пользуясь своим официальным статусом, мог решать чисто оперативные вопросы. Докладывать о них Нетру Васильевичу, до недавних пор полковнику КГБ, но все-таки бывшему сотруднику, уволенному со службы на пенсию, он тоже не имел права.
ВОСПОМИНАНИЯ: «Приход Орлова в администрацию был не только для меня, но и для начальника Управления кадров неожиданным. Вначале, естественно, была определенная настороженность. Но длилась она недолго. Через некоторое время я понял, что Андрей — человек неординарный, и его, скорее всего, ждет хорошая перспектива. Но я долго не мог понять, почему мне постоянно говорят: „Будь поосторожнее с ним!“ Мол, он все время „вертелся“ в высших сферах, да и этот неожиданный переход в администрацию… Через некоторое время моя настороженность рассеялась. С его приходом работать мне стало легче…» (Из воспоминаний П.В. Романенко, в 1992–1994 годах — начальника отдела Управления кадров Администрации Президента).
Разумеется, Нетр Васильевич понимал деликатность положения Орлова, который не хотел обидеть своего начальника и одновременно должен был скрывать от него некоторые аспекты своей деятельности. Но Андрей не учел того, что начальник отдела некогда был сослуживцем первого заместителя министра безопасности и мог от него узнать некоторые служебные моменты. Да и с сотрудниками ряда управлений министерства у него уже сложились неплохие отношения. Тем более что до прихода Андрея в администрацию Нетр Васильевич был здесь практически единственным сотрудником госбезопасности, хотя и ушедшим со службы. Ведь в начале девяностых, когда тень ГКЧП еще висела над Министерством безопасности и его сотрудников считали чуть ли не главными «врагами демократии», принимать на работу чекиста в высшие органы государственной власти было дурным тоном. «Стукачи нам не нужны!» — таков был один из главных лозунгов кадровой политики тех лет.
— Петр Васильевич, я не успел как следует приступить к работе, а у меня уже начались сумасшедшие дни! Вот курсирую все время между Старой площадью, Лубянкой и Кремлем. То одно, то другое. А сегодня утром был у Филатова…
— Это по поводу удостоверений? — проявил свою осведомленность Нетр Васильевич. — Что сказал Филатов?
— А вы знаете об этом?
— Да, мне сказали, — как-то неопределенно проговорил начальник отдела. — Мог бы и мне сказать! Мы же с тобой теперь вместе!
В тоне Нетра Васильевича снова зазвучали обиженные нотки.
— Да что рассказывать. Изготовили липовые удостоверения и, если бы не узнали наши… то… В общем, плохо было бы дело.
— Вот видишь, Андрей Нетрович, только пришел, а уже смог себя проявить! Молодец! Филатов заметит…
— Да ну! — Андрей махнул рукой, как бы отгоняя какую-то несущественную мысль. — Знаете, Нетр Васильевич, лучше пусть будет, как сказал поэт: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь!»
— О-о! — Нетр Васильевич с каким-то особым воодушевлением посмотрел на Орлова. — Любишь стихи? — И, не дождавшись ответа, продекламировал:
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне На тихую, бесшумную погоду…
